– Что вообще творится?

– Нам просто нужно поговорить с мистером Доусоном.

– О чем?

– В данный момент не могу вам сказать.

В этот момент его взгляд переместился на нее, и Аманда увидела выражение отчаяния у него на лице. Его опущенные руки были прижаты к бокам, кулаки сжимались и разжимались. Она обернулась. Двайер вел Доусона к машине, одной рукой крепко обхватив пожилого мужчину за плечи. Со спины это выглядело так, будто они старые друзья и один помогает другому добраться до дому после бурно проведенного вечера.

А потом Аманда увидела, как Доусон вдруг сбился с шага и слегка обмяк, словно из него выкачали воздух, и поняла, что Двайер только что объяснил ему, по какой причине тот задержан. По подозрению в убийстве собственной жены и пасынка, а также Билли Робертса.

На секунду Карл Доусон обернулся туда, где стояли они с Полом. Аманда никогда раньше не видела на лице человека такой потери. Казалось, будто все, чего он с таким трудом достиг за долгие годы, сейчас у него отобрали. Словно в этот единственный миг Карл Доусон оглядывался на всю свою жизнь и сознавал, что каждая секунда в ней была прожита зря.

И тут Двайер повел его дальше к машине.

– Что он сделал? – спросил Пол.

Аманда опять повернулась к нему.

– Он не обязательно что-нибудь сделал. Нам просто нужно с ним поговорить. – Положив руку ему на плечо, она тихо произнесла: – Вы точно в порядке?

– В полном.

– Почему вы вместе с ним?

– Мы просто разговаривали.

Аманда услышала, как за спиной у нее захлопнулась автомобильная дверца.

– О чем разговаривали? – спросила она.

Пол все неотрывно смотрел поверх ее плеча, а когда перевел на нее взгляд, Аманда поняла, что абсолютно ничего не может прочесть на его лице. Это напомнило ей тот момент в пабе, когда она спросила его, если ли в Гриттене еще кто-нибудь, с кем ей стоит поговорить. Словно он боролся с чем-то внутри себя, точно не зная, сколько ей можно рассказать.

– О моей матери, – ответил он наконец.

– А что с ней?

– Она умерла.

– Знаю, – сказала Аманда. – Примите мои соболезнования.

– А Карл был ее другом.

Она обернулась на машину, где ее ожидал Двайер. Карл Доусон сгорбился на заднем сиденье. У них на руках имелись три жестоких убийства, а этот человек был так или иначе связан со всеми жертвами. «Так что ставлю все-таки на него», – сказал ей Двайер тогда в отделе, и он наверняка был прав. В конце концов, кандидатура и вправду самая очевидная. Если не он, то кто? Но сейчас, опять посмотрев на Пола, Аманда подумала, что что-то все-таки упускает из виду – что здесь происходило нечто большее, чем им представлялось.

– Пол? – произнесла она.

«Да черт возьми – помоги же мне хоть чем-нибудь!»

Но его лицо оставалось пустым. Какое бы решение Пол только что мучительно ни принимал, он уже явно сделал свой выбор. А когда заговорил, казалось, что он больше обращается к самому себе.

– Карл был ее другом, – произнес Пол еще раз.

А потом опустил взгляд и отвернулся.

– Вот и все.





37




Мой отец частенько что-нибудь жег.

Это было одно из немногих воспоминаний, оставшихся у меня о нем с детства. В своей взрослой жизни я никогда не ощущал нужды разводить любого рода огонь, но тогда это происходило довольно регулярно. Когда я был еще достаточно мал, чтобы отец не успел возненавидеть меня, я мог стоять вместе с ним в саду на заднем дворе и наблюдать, как он колет растопку, превращая сухие сучья в некое подобие птичьих лап с растопыренными пальцами, а после помогать ему сметать шуршащие кучи листьев в обложенную кирпичом яму для костра, которую он там соорудил. Газеты, мусор, обломки веток, колючие прутья ежевики… Все, от чего он хотел избавиться, безжалостно сжигалось, а потом на следующий день пепел разравнивался граблями, готовый для очередного костра. Наверное, просто таким уж человеком был мой отец. Когда что-то уже не представляло для него практической ценности, он считал своей священной обязанностью стереть это с лица земли.

Наверное, мыслил он верно.

И теперь я стоял на заднем крыльце, держа в руках первую из коробок.


Дело было к вечеру, и куда бы я ни посмотрел, везде сгущались тени. На Гриттен-Вуд быстро опускалась ночь, и вскоре должно было окончательно стемнеть. Но даже сейчас стена леса в конце сада нависала над головой бесформенной серо-черной массой, затянутой поднимающимся из переплетений подлеска туманом. Легкий прохладный ветерок нес ко мне запах земли и листьев.

Весь день я пребывал в некоем оцепенении, потрясенный и растерянный тем, что произошло днем: сначала всем, что рассказал мне Карл, а потом прибытием полиции. Аманда отказалась объяснить, о чем они хотят поговорить с Карлом, и с тех пор у меня не было от нее никаких известий. Естественно, и у нее от меня тоже. Я не стал ни делиться с ней тем, о чем мне рассказал Карл, прямо на месте, ни звонить и добровольно давать какие-то объяснения после. Там, на бывшей детской площадке, для этого было еще попросту слишком рано. Тогда казалось, что решение, с которым меня оставил Карл, мне просто навязали, и то, что мне на самом деле требуется, – так это возможность хорошенько подумать и определиться, как лучше всего поступить.

Если б я выложил все от и до, были бы разрушены три человеческие жизни, а участие моей матери во всей этой истории стало бы общеизвестным фактом. И что в итоге? Так что весь день я промотался туда-сюда, пытаясь отвлечься от этих тягостных дум решением чисто бытовых практических вопросов. Забрал вещи матери из хосписа. Оформил свидетельство о смерти. Прикинул, что понадобится для похорон.

Но, как ни крути, требовалось наконец принять решение.

И, по-моему, сейчас я уже его принял.

Я отнес коробку в сад. Кострище слегка заросло, но кирпичи по краям еще держались, и выглядело это место более или менее таким, каким я его помнил: бледной язвой на зеленой плоти двора. Перевернув коробку, я вывалил газеты в яму, а потом ногами собрал их в кучу в центре, поднимая клубы застарелого пепла и кислый, грязный запашок давно прогоревших костров.

Потом опять вернулся в дом.

Почему-то казалось, что это дело следует проделать в темноте, так что я пока не стал включать свет в доме. Последних проблесков заката еще хватало, чтобы пробраться через сад к входной двери, где я собрал все приготовленное к сожжению.

Я подхватил вторую коробку и отнес ее к кострищу.

Опорожнил ее.

Правильно ли я поступал?

Я поднял взгляд. Небо над головой было уже темно-синим и усыпанным тусклыми колючками звезд. Никакого ответа оттуда не последовало.

Опять вернувшись в дом, я подобрал третью коробку, которую тоже перевернул над кострищем – куча газет в ней была тускло-серой, как старые кости.

Оставалось сходить еще за одной.

Ну, вот и последняя коробка. В доме стало уже гораздо темнее, чем когда я приступил к делу, и воздух казался каким-то тяжелым, словно мои действия каким-то образом что-то добавляли к дому, а не изымали из него. Когда я вынес эту коробку к кострищу, поддул ветерок, и трава вокруг меня беспорядочно взъерошилась. Я вывалил содержимое коробки в яму. Свои старые толстые тетради. Свой дневник сновидений. Литературный журнал. Куклу, которую Чарли дал Джеймсу. Тонкую книжку в твердом переплете, с рассказом Дженни про Красные Руки.

Дневника сновидений Чарли среди них не было.

Я нахмурился.

Где же он?

Мне понадобилась секунда, чтобы сообразить, что, должно быть, я оставил его наверху, в комнате матери. Увидев на улице Карла, я положил тетрадку на кровать, прежде чем последовать за ним на детскую площадку. Я опять вернулся в дом и медленно поднялся по лестнице. На верхней площадке стояла практически полная темень, словно дом каким-то образом вбирал в себя ночь, и когда я вошел в комнату матери, та была полна призрачных силуэтов и сумрачных теней. Но дневник был хорошо виден: четкий черный прямоугольник на полосатом матрасе.

Я подобрал его.

«Я правильно поступаю, ма?»

Чего моя мать хотела бы от меня, каких моих действий ждала? – вот что больше всего занимало мои мысли весь день. Дневник у Карла она умыкнула не без причины. После стольких лет, в течение которых в ней копилось чувство вины, наверное, какая-то часть ее хотела, чтобы правда вышла наружу. Но на этом этапе ее разум уже ускользал от нее. Она свято хранила секрет Карла все эти годы. Потому что они были друзьями, если не чем-то бо́льшим.

«Правильно ли я поступаю?»

Я не был уверен, что она сказала бы, если б оказалась здесь сейчас, и темный дом предлагал не больше ответов, чем ночное небо за окнами. Может, никаких ответов и нет вообще, подумал я. Наверное, жизнь – это когда поступаешь так, как считаешь на тот момент нужным, а потом в меру сил пытаешься ужиться с последствиями своих поступков. Что бы сказала моя мать, если б была сейчас здесь? Наверняка то, что я уже взрослый человек. Что она воспитала меня и защищала меня, как только могла. И что раз теперь ее нет, значит, мне самому решать, что делать.

Какой-то шумок внизу.

Я на миг неподвижно застыл.

Прислушался.

Опять тишина. Наверное, это просто дом съеживался после дневной жары, собираясь ко сну. Может, в какой-то степени он даже знал, что я собираюсь сделать, и готовился к тому, что скоро его запрут и забудут о нем на какое-то время.

Я вынес дневник на площадку.

Потом помедлил, опустив взгляд на лестницу.

Теперь внизу стало совсем темно, и дом казался даже еще более заполненным чем-то, чем несколько минут назад. В затылке стало покалывать. С момента возвращения в Гриттен я никогда не чувствовал, что я здесь совсем один, – но лишь потому, что в каждом углу и на каждой его поверхности таились воспоминания. Прямо же сейчас я ощущал какое-то совершенно иное присутствие.

«Внизу кто-то есть».

Эта мысль пришла совершенно ниоткуда.

Не было никаких причин считать, что это и в самом деле так. Все, что недавно произошло здесь, подстроил Карл, который хотел припугнуть меня. И все же теперь тишина буквально звенела в ушах, а какая-то первобытная часть меня была уже на взводе.

Я посмотрел вниз на входную дверь. Едва войдя в дом, я сразу накинул цепочку. Впрочем, задняя дверь оставалась незапертой.

Может, как раз от нее и донесся тот негромкий шумок, когда ее кто-то открыл?

«Выйди из дома и проверь».