Анте обольстительно пожал ей руку, и его лицо на мгновение исказилось гримасой отвращения при встрече с Пустотой. Усаживая гостью в глубокое кресло и заводя ничего не значащую светскую беседу, он кивнул мне – вы правы, Тинави. Остальные к гостье не прикасались. Дахху вообще обходил ее по широкой дуге. Ее это не смущало. Внимание Кары – так звали танцовщицу – полностью сосредоточилось на хозяине.
Какое-то время мы изображали веселье, подспудно пытаясь задавать девушке наводящие вопросы.
Как она себя чувствует в последние дни? Хорошо. Может, у Кары что-то болит? Нет. Как настроение? Нормальное. А память хорошая? Вполне. Сколько будет семью восемь? (Тут Кара замешкалась, но все же ответила.)
Так не могло продолжаться. Наши вопросы не приносили толку и ничего не доказывали. Полынь то и дело подходил к Каре впритык, чуть ли не обнюхивая ее, силясь почуять какие-то признаки Пустоты – увы, без толку. Зато она дала ему свой адрес.
Наконец Дахху не выдержал вопиющей бессмысленности происходящего. Он встал перед танцовщицей, сложил руки на груди и нахмурился:
– Кара, у меня есть подозрение, что вас могли заразить одним вирусом.
– С чего бы это? – испугалась она, хлопая ресницами. – Почему вы так решили?
Анте недовольно отодвинул Смеющегося, перегородившего ему вид на танцовщицу, и дал задний ход:
– Он так комплименты делает. Считает, что вы слишком прекрасны, – сквозь зубы прошипел маньяк и притворно приложил руку к сердцу.
– Нет-нет, не комплименты. – Дахху снова выдвинулся вперед. – Сейчас по городу ходит вирус, в Лазарете все ужасно волнуются. Позвольте проверить вас на его наличие. Судя по месту вашей работы, вас вполне могли заразить чем-то неприятным.
– ЧТО?! – взвизгнула Кара. – Это что за намек?! Оскорбительно! Я немедленно ухожу!
– Нет, нет! Вы неправильно поняли! – Дахху схватился за голову. – Просто вы же часто входите в телесный контакт с самыми разными людьми?
– Ну ты и &#! – Кара выругалась так грязно, что Анте Давьер поморщился, Андрис подавилась, а Кадия – записала в блокнотик.
При этом никто и не подумал остановить танцовщицу, яростно зацокавшую каблучками к выходу.
Я глубоко вздохнула, нащупала на дне сознания мирный лесной ручеек и бросила в спину Каре свое коронное заклятье – золотую сеть. Танцовщицу сковало на полушаге: одна нога на полу, другая уже поднята, так, что красное платье доверху обнажает подтянутое бедро. Из разомкнутых губ гостьи донеслось невнятное, недовольное мычание.
– Давай, Дахху. – Я кивнула другу. – Просвети ее тем заклинанием, которое в Лазарете теперь на осмотрах используют. Ну на поиск болячек.
– Но ведь нельзя применять магию к вольным гражданам! – охнул друг, весь такой в растрепанных чувствах. – Она на тебя пожалуется!
– Да неважно! – рявкнула я. – В ней Пустота. Покажи ее нам. Кара и сама будет благодарна, если мы ее вылечим.
– Ладно…
Остальные молча ждали. Дахху вытянул вперед ладонь с широко расставленными пальцами, левой рукой начал поглаживать каждый из них, прищелкивая и что-то бубня.
На полу вокруг застывшей танцовщицы появилось нежно-голубое кольцо, эдакий спортивный обруч. Обруч пополз наверх. Мы все внимательно следили за цветом – переменись он, это обнаружило бы болезнь.
Обруч спокойно поднимался. Но на уровне груди гостьи он вдруг затормозил, тревожно замигал, потом окрасился в красный.
– Это еще ничего не значит, – покачал головой Дахху. – Возможно, у госпожи Кары просто больное сердце… Сейчас заклинание определит причину и начнет лечение.
Красный обруч и впрямь заволновался, пошел рябью. Вдруг тело Кары стало прозрачным: мы увидели ее белый скелет и слабые очертания здоровых внутренних органов. Ярким выделялось лишь два объекта справа от сердца: золотая искра, полыхающая, пламенеющая, и странная черная клякса сбоку. От этой кляксы куда-то вовне убегали две тонкие черные нитки. Совсем вовне, прочь от тела, как паутина от паука. Куда именно они убегали – мы не знали, потому что нитки переставали быть видимы, едва выходили за пределы лекарского обруча.
Мы подались вперед, вглядываясь.
– Вот и Пустота, – задумчиво пробормотала я.
Лекарское заклинание подготовилось к нападению на чужой, больной объект. Оно тонкими кружевами потянулось к Пустоте, готовясь к лечению… Черная клякса вздрогнула, как разбуженная, и начала страшно вибрировать, сжимаясь и разжимаясь.
Тело Кары задрожало. Мелкая дрожь почти мгновенно превратилась в страшную судорогу.
– Что такое? – вскрикнул Дахху, срываясь с места и отпуская просвечивающее заклинание. Я от неожиданности потеряла связь с золотой сетью – та бесшумно осыпалась.
Дахху не успел добежать до гостьи…
Стоявшая спиной к нам танцовщица посерела и скукожилась, будто фрукт, забытый на солнце. Потом Кара рухнула на пол.
– Кара? – Дахху упал рядом с девушкой на колени.
– Не трогай! – хором взвыли мы с Анте Давьером, но друг уже перевернул тело девушки.
Безжизненное тело. Высохшее, как у мумии.
– Она что, умерла? – хрипло спросила Кадия и прижала ладонь ко рту.
Я хотела ответить, но слова почему-то не находились. Странная слабость навалилась сверху и сзади, колени начали дрожать, а шум крови в сосудах оглушал.
В полной тишине Дахху размотал свой длинный полосатый шарф и молча положил его на лицо усопшей. Все мы замерли, понурив головы.
– Кажется, Пустоте не понравилось, что ее попробовали прогнать… – наконец промямлила я. На ватных ногах подошла к Дахху и на всякий случай схватила его за руку.
Все еще чист.
– Вот теперь это – враг. Открываем сезон охоты, – кивнул Полынь и, закатав рукава хламиды, двинулся к меловой доске.
Мы остались у тела.
Ошарашенные, обескураженные, захваченные стыдом.
Каминный жанр
Ничто так не лечит раненую душу, как теплый разговор.
Айреф из Дома Смеющихся, отец Дахху
Город готовился ко сну.
Ворочался с боку на бок на огромной перине леса, посвистывал опускающимися жалюзи магазинов, пофыркивал уставшими лошадьми. Город прикрывал глаза-витрины, кутался в одеяло тумана, сладко посапывал на речных волнах.
Я смотрела в высокое арочное окно танцевальной залы Анте и думала о том, как хорошо жить в нашей волшебной столице. И сколько людей каждый день борется за то, чтобы Шолох оставался Шолохом. И что раньше я принимала все это – всю эту благодать – как данность.
Помню, как негодовал магистр Орлин оттого, что мы с Кадией и Дахху засыпали на семинарах по Лесному управлению. «Жаворонок» Орлин считал эту дисциплину первостепенной и потому упорно ставил ее первым уроком. А мы, чьи ночи полнились хулиганскими вылазками в чащобу, не менее упорно клевали носом…
– Однажды придет ваш час! – Старый магистр супил кустистые брови и лихо перекидывал через плечо длинную седую бороду. – Вам придется сохранять наш город! Где бы ни работали, часть заботы ляжет на ваши плечи! А вы будете не подготовлены! Ты вообще слушаешь меня, Кадия из Дома Мчащихся?!
– Хр-р-р-р… – сладко причмокивала Кад, умостившая щеку на стопке нудных учебников.
Орлин только всплескивал руками и громко жаловался на нас своему коту по имени Банджо. Но и старого кошака не пробирало. Банджо, сидевший на подоконнике, низко мяукал и продолжал флегматично вылизывать свои причиндалы.
И вот…
Наша смена подоспела. Сегодня. Сейчас.
И, я боюсь, мы начали погано – учитывая тело Кары у дверей.
Но в битве против Пустоты мы были не одни.
– Помните, от кляксы тянулись две нити? Думаю, это что-то вроде пуповины. – Полынь приколол на доску еще одну яркую бумажку.
Не прошло и часа со смерти танцовщицы, а у Ловчего вместо доски уже получилась радужная тернасская пиньята: махровое безобразие из заметок, которых было так много, что они рядами наползали одна на другую.
Куратор нарисовал огромный знак вопроса в середине доски и постучал себя пальцем по подбородку:
– Возможно, эта пуповина связывает элементы Пустоты между собой. В конце концов, само собирательное название – «Пустота» – намекает на целостность твари.
– Здравая мысль, – кивнул Анте Давьер.
Маньяк сидел, забросив ногу на ногу, почему-то за роялем, и общался с Полынью активнее, чем все мы.
– И да. Вы заметили, как именно Пустота пульсировала перед тем, как убить Кару? – продолжал Ловчий, цепляя на доску еще бумажку. – Она сжималась и разжималась, но ее левая часть оставалась неподвижной. Тот, что был ближе к искре. Что, если… – Полынь эффектно развернулся на пятках и предположил: – Что, если Пустота боится искру?
Но торжественной паузы после его слов не случилось.
Ее разбил душный шепот, ползущий по залу, как чахлый плющ:
– Я ее убил. Я ее убил. Живого человека. Убил, – бормотал Дахху.
Друг сидел на блестящим лакированном полу, обхватив руками колени, и мерно раскачивался вперед-назад. Голая шея Смеющегося темнела шрамами. Дахху, обычно щепетильный на эту тему, сейчас и не думал поднять широкий ворот бежевого свитерка.
Последние полчаса я тщетно пыталась затормозить тот скорбный маятник, в который обратился мой друг. Приобнимала его так и эдак; говорила, что он не виноват; предлагала еду и воду. Выуживала, как фокусник, монетки из карманов. Притворно удивлялась и задавала отвлекающие вопросы («Надо же, какая старая чеканка, не посмотришь, может, редкость?»).
В общем, я по списку вычеркивала всю ту тысячу глупостей, которые считаются правильным и уместным утешением. Но Дахху не удостаивал меня вниманием.
Ни меня, ни Кадию, ни Андрис – хотя мы собрались вокруг него, как три добрые феечки-крестные. И копошились, копошились, взволнованно переглядывались: как же привести его в чувство? Исподволь я подумала, что «копошусь» не столько даже из-за Дахху, а чтобы самой отвлечься от мыслей о нашей ошибке…
– Йоу, лекарь, ну не горюй же! – Андрис поправила шапку Смеющегося, сползшую ему на глаза. Стало видно, что безысходный взгляд Дахху направлен на мертвую танцовщицу.
Какое-то время мы изображали веселье, подспудно пытаясь задавать девушке наводящие вопросы.
Как она себя чувствует в последние дни? Хорошо. Может, у Кары что-то болит? Нет. Как настроение? Нормальное. А память хорошая? Вполне. Сколько будет семью восемь? (Тут Кара замешкалась, но все же ответила.)
Так не могло продолжаться. Наши вопросы не приносили толку и ничего не доказывали. Полынь то и дело подходил к Каре впритык, чуть ли не обнюхивая ее, силясь почуять какие-то признаки Пустоты – увы, без толку. Зато она дала ему свой адрес.
Наконец Дахху не выдержал вопиющей бессмысленности происходящего. Он встал перед танцовщицей, сложил руки на груди и нахмурился:
– Кара, у меня есть подозрение, что вас могли заразить одним вирусом.
– С чего бы это? – испугалась она, хлопая ресницами. – Почему вы так решили?
Анте недовольно отодвинул Смеющегося, перегородившего ему вид на танцовщицу, и дал задний ход:
– Он так комплименты делает. Считает, что вы слишком прекрасны, – сквозь зубы прошипел маньяк и притворно приложил руку к сердцу.
– Нет-нет, не комплименты. – Дахху снова выдвинулся вперед. – Сейчас по городу ходит вирус, в Лазарете все ужасно волнуются. Позвольте проверить вас на его наличие. Судя по месту вашей работы, вас вполне могли заразить чем-то неприятным.
– ЧТО?! – взвизгнула Кара. – Это что за намек?! Оскорбительно! Я немедленно ухожу!
– Нет, нет! Вы неправильно поняли! – Дахху схватился за голову. – Просто вы же часто входите в телесный контакт с самыми разными людьми?
– Ну ты и &#! – Кара выругалась так грязно, что Анте Давьер поморщился, Андрис подавилась, а Кадия – записала в блокнотик.
При этом никто и не подумал остановить танцовщицу, яростно зацокавшую каблучками к выходу.
Я глубоко вздохнула, нащупала на дне сознания мирный лесной ручеек и бросила в спину Каре свое коронное заклятье – золотую сеть. Танцовщицу сковало на полушаге: одна нога на полу, другая уже поднята, так, что красное платье доверху обнажает подтянутое бедро. Из разомкнутых губ гостьи донеслось невнятное, недовольное мычание.
– Давай, Дахху. – Я кивнула другу. – Просвети ее тем заклинанием, которое в Лазарете теперь на осмотрах используют. Ну на поиск болячек.
– Но ведь нельзя применять магию к вольным гражданам! – охнул друг, весь такой в растрепанных чувствах. – Она на тебя пожалуется!
– Да неважно! – рявкнула я. – В ней Пустота. Покажи ее нам. Кара и сама будет благодарна, если мы ее вылечим.
– Ладно…
Остальные молча ждали. Дахху вытянул вперед ладонь с широко расставленными пальцами, левой рукой начал поглаживать каждый из них, прищелкивая и что-то бубня.
На полу вокруг застывшей танцовщицы появилось нежно-голубое кольцо, эдакий спортивный обруч. Обруч пополз наверх. Мы все внимательно следили за цветом – переменись он, это обнаружило бы болезнь.
Обруч спокойно поднимался. Но на уровне груди гостьи он вдруг затормозил, тревожно замигал, потом окрасился в красный.
– Это еще ничего не значит, – покачал головой Дахху. – Возможно, у госпожи Кары просто больное сердце… Сейчас заклинание определит причину и начнет лечение.
Красный обруч и впрямь заволновался, пошел рябью. Вдруг тело Кары стало прозрачным: мы увидели ее белый скелет и слабые очертания здоровых внутренних органов. Ярким выделялось лишь два объекта справа от сердца: золотая искра, полыхающая, пламенеющая, и странная черная клякса сбоку. От этой кляксы куда-то вовне убегали две тонкие черные нитки. Совсем вовне, прочь от тела, как паутина от паука. Куда именно они убегали – мы не знали, потому что нитки переставали быть видимы, едва выходили за пределы лекарского обруча.
Мы подались вперед, вглядываясь.
– Вот и Пустота, – задумчиво пробормотала я.
Лекарское заклинание подготовилось к нападению на чужой, больной объект. Оно тонкими кружевами потянулось к Пустоте, готовясь к лечению… Черная клякса вздрогнула, как разбуженная, и начала страшно вибрировать, сжимаясь и разжимаясь.
Тело Кары задрожало. Мелкая дрожь почти мгновенно превратилась в страшную судорогу.
– Что такое? – вскрикнул Дахху, срываясь с места и отпуская просвечивающее заклинание. Я от неожиданности потеряла связь с золотой сетью – та бесшумно осыпалась.
Дахху не успел добежать до гостьи…
Стоявшая спиной к нам танцовщица посерела и скукожилась, будто фрукт, забытый на солнце. Потом Кара рухнула на пол.
– Кара? – Дахху упал рядом с девушкой на колени.
– Не трогай! – хором взвыли мы с Анте Давьером, но друг уже перевернул тело девушки.
Безжизненное тело. Высохшее, как у мумии.
– Она что, умерла? – хрипло спросила Кадия и прижала ладонь ко рту.
Я хотела ответить, но слова почему-то не находились. Странная слабость навалилась сверху и сзади, колени начали дрожать, а шум крови в сосудах оглушал.
В полной тишине Дахху размотал свой длинный полосатый шарф и молча положил его на лицо усопшей. Все мы замерли, понурив головы.
– Кажется, Пустоте не понравилось, что ее попробовали прогнать… – наконец промямлила я. На ватных ногах подошла к Дахху и на всякий случай схватила его за руку.
Все еще чист.
– Вот теперь это – враг. Открываем сезон охоты, – кивнул Полынь и, закатав рукава хламиды, двинулся к меловой доске.
Мы остались у тела.
Ошарашенные, обескураженные, захваченные стыдом.
Каминный жанр
Ничто так не лечит раненую душу, как теплый разговор.
Айреф из Дома Смеющихся, отец Дахху
Город готовился ко сну.
Ворочался с боку на бок на огромной перине леса, посвистывал опускающимися жалюзи магазинов, пофыркивал уставшими лошадьми. Город прикрывал глаза-витрины, кутался в одеяло тумана, сладко посапывал на речных волнах.
Я смотрела в высокое арочное окно танцевальной залы Анте и думала о том, как хорошо жить в нашей волшебной столице. И сколько людей каждый день борется за то, чтобы Шолох оставался Шолохом. И что раньше я принимала все это – всю эту благодать – как данность.
Помню, как негодовал магистр Орлин оттого, что мы с Кадией и Дахху засыпали на семинарах по Лесному управлению. «Жаворонок» Орлин считал эту дисциплину первостепенной и потому упорно ставил ее первым уроком. А мы, чьи ночи полнились хулиганскими вылазками в чащобу, не менее упорно клевали носом…
– Однажды придет ваш час! – Старый магистр супил кустистые брови и лихо перекидывал через плечо длинную седую бороду. – Вам придется сохранять наш город! Где бы ни работали, часть заботы ляжет на ваши плечи! А вы будете не подготовлены! Ты вообще слушаешь меня, Кадия из Дома Мчащихся?!
– Хр-р-р-р… – сладко причмокивала Кад, умостившая щеку на стопке нудных учебников.
Орлин только всплескивал руками и громко жаловался на нас своему коту по имени Банджо. Но и старого кошака не пробирало. Банджо, сидевший на подоконнике, низко мяукал и продолжал флегматично вылизывать свои причиндалы.
И вот…
Наша смена подоспела. Сегодня. Сейчас.
И, я боюсь, мы начали погано – учитывая тело Кары у дверей.
Но в битве против Пустоты мы были не одни.
– Помните, от кляксы тянулись две нити? Думаю, это что-то вроде пуповины. – Полынь приколол на доску еще одну яркую бумажку.
Не прошло и часа со смерти танцовщицы, а у Ловчего вместо доски уже получилась радужная тернасская пиньята: махровое безобразие из заметок, которых было так много, что они рядами наползали одна на другую.
Куратор нарисовал огромный знак вопроса в середине доски и постучал себя пальцем по подбородку:
– Возможно, эта пуповина связывает элементы Пустоты между собой. В конце концов, само собирательное название – «Пустота» – намекает на целостность твари.
– Здравая мысль, – кивнул Анте Давьер.
Маньяк сидел, забросив ногу на ногу, почему-то за роялем, и общался с Полынью активнее, чем все мы.
– И да. Вы заметили, как именно Пустота пульсировала перед тем, как убить Кару? – продолжал Ловчий, цепляя на доску еще бумажку. – Она сжималась и разжималась, но ее левая часть оставалась неподвижной. Тот, что был ближе к искре. Что, если… – Полынь эффектно развернулся на пятках и предположил: – Что, если Пустота боится искру?
Но торжественной паузы после его слов не случилось.
Ее разбил душный шепот, ползущий по залу, как чахлый плющ:
– Я ее убил. Я ее убил. Живого человека. Убил, – бормотал Дахху.
Друг сидел на блестящим лакированном полу, обхватив руками колени, и мерно раскачивался вперед-назад. Голая шея Смеющегося темнела шрамами. Дахху, обычно щепетильный на эту тему, сейчас и не думал поднять широкий ворот бежевого свитерка.
Последние полчаса я тщетно пыталась затормозить тот скорбный маятник, в который обратился мой друг. Приобнимала его так и эдак; говорила, что он не виноват; предлагала еду и воду. Выуживала, как фокусник, монетки из карманов. Притворно удивлялась и задавала отвлекающие вопросы («Надо же, какая старая чеканка, не посмотришь, может, редкость?»).
В общем, я по списку вычеркивала всю ту тысячу глупостей, которые считаются правильным и уместным утешением. Но Дахху не удостаивал меня вниманием.
Ни меня, ни Кадию, ни Андрис – хотя мы собрались вокруг него, как три добрые феечки-крестные. И копошились, копошились, взволнованно переглядывались: как же привести его в чувство? Исподволь я подумала, что «копошусь» не столько даже из-за Дахху, а чтобы самой отвлечься от мыслей о нашей ошибке…
– Йоу, лекарь, ну не горюй же! – Андрис поправила шапку Смеющегося, сползшую ему на глаза. Стало видно, что безысходный взгляд Дахху направлен на мертвую танцовщицу.