Куда идти – я не знала.
Но иногда нужно просто идти, и знание приложится.
* * *
Чудные ароматы из первого же трактира заставили меня захлебнуться слюнями.
Но вместо того чтобы удовлетворить настойчивое урчание желудка, я стиснула зубы и вильнула вбок – на тенистую сосновую аллею, где острый запах свежей смолы и торфа привел меня в чувство.
Надо было срочно разобраться с отсутствием денег. Платежеспособность – главное качество кандидата в едоки. А я грезила этой ролью.
После некоторых раздумий я пошла в посольский квартал. К счастью, местные не гнушались указать направление незнакомке, пропахшей солью и водорослями.
Стройное здание шолоховского посольства напомнило мне Иноземное ведомство в миниатюре: резной фронтон, острые шпили, розетки окон, прицельно собирающие свет. Тяжелые бархатные полотна с вышитыми на них гербами качались под крышей. К крыльцу вели семнадцать ступеней – символическое напоминание о семнадцати знатных Домах Шолоха.
Сердце мое сладко екнуло: я почти на родине! Однако, собравшись шагнуть на первую ступеньку, я оробела…
Вдруг для Лесного королевства я все еще преступница?
Ведь как было дело: когда нас с куратором обвинили в измене и бросили в тюрьму, я смогла сбежать. А Полынь остался в темнице. Но ненадолго: хранитель Карланон отменил казнь моего коллеги. По идее, Полынь уже должен быть свободен.
А вот амнистию для себя я не попросила.
Мне бы хотелось надуться павлином и заявить, что причина заключается в моей колоссальной самоотверженности, но… Боюсь, я просто забыла.
Конечно, был шанс, что Карл без подсказки попросил для меня помилование, так сказать, сделал это «по умолчанию». Но и вероятность обратного была высока. Хранитель тоже мог забыть. Или завредничать (он называл это «борьбой с читерством»).
Я долго топталась на месте, гадая: в розыске я или нет? Выяснить это здесь, в Шэрхенмисте, не представлялось возможным. Разве что зайти внутрь, назвать свое имя, попросить о помощи… И при плохом раскладе оказаться в кандалах. Опять. А это не тот опыт, который мне хочется повторить.
Посольские стражи подозрительно хмурились, поочередно указывая на меня глазами: мол, что делать с ней будем, дружище? А что с ней поделаешь – пока на ступени не шагнула – ни в чем не виновата. За любопытство денег не берут.
Наконец я отвернулась и со вздохом побрела прочь. «Осторожность превыше всего», – годами твердил нам магистр Орлин. И сегодня я последую его завету.
– Так, ладно. – Я задрала подбородок и уперла руки в боки по «бодрящему» рецепту Кадии. – Ищем альтернативу.
Проходивший мимо шэрхен с собачкой покосился на меня. Ох, точно. С «пляжной» привычкой размышлять вслух, чтобы не свихнуться, надо завязывать.
– Вы не подскажете, где здесь ближайший ломбард? – спросила я.
– Там. – Собачник махнул рукой в сторону башни в конце песчаной аллеи.
Согласно табличке у входа, ломбард тут действительно был. На шестом этаже. Шесть десятков ступеней, что к нему вели, я посвятила волшебной науке Вытаскивания Себя из Депрессии. На каждой ступени я придумывала по одной причине для благодарности. «Я в стране, где мои предки жили четыре века, ура!», «Я все еще жива, ура!», «Я уже гораздо ближе к Шолоху, чем вчера, ура!», «И к шестому этажу тоже ближе, чтоб вас, праховы небоскребы… В смысле, ура!». Под конец с причинами было туго, но я кое-как справилась. Ввалилась с жизнерадостной улыбкой, натянутой всего-то на семьдесят процентов.
Но даже напускное благодушие все равно расположило ко мне горбатого ростовщика.
Он с ходу предложил выкупить плащ-летягу (ему очень приглянулся плотный лазурный шелк, пусть и драный местами), но я отказалась. Вот еще! Летяга сейчас – мой единственный друг.
Зато я вытащила значок Ловчей – и со звоном плюхнула его на стойку.
Бронзовая бляшка размером в пол-ладони приятно тыкалась мне в ребра последние трое суток. Это был единственный предмет, помимо фонарика Карла, который шолоховские тюремщики не нашли во время обыска в темнице. Но фонарик забрал Карланон, а вот значок невольно отправился путешествовать вместе со мной.
Он провалился в подкладку сквозь дырку в кармане, и я нашла его, только когда решила постирать плащ в соленой морской воде. Это, кстати, была плохая идея: летяга до сих пор стоит на мне колом, как неродная.
Ростовщик увидел удостоверение Ловчей и округлил глаза:
– Вы точно хотите это продать?
– Да, – твердо сказала я, хотя пальцы дрогнули, инстинктивно сжимаясь вокруг значка.
Профиль ястреба на эмблеме смотрел на меня с укором. «Эх, – будто говорил этот гордый хищник, символ нашего департамента, – предательница».
Ростовщик замялся. Потом тактично объяснил:
– Ничем не могу помочь, леди. Это незаконно.
– Хорошо. Черный рынок у вас есть?
Оценщик аж подавился.
– Вот у нас в Шолохе есть, – доверительно сообщила я. – Рокочущие ряды называется. Еще есть Потаенный рынок, но это так, несерьезно. Для туристов в основном, чтобы пищали от радости, «чувствуя опасность».
Подслеповатый ростовщик сгорбился еще сильнее и понизил голос:
– Я прошу прощения, но у нас не принято обсуждать такие темы вслух…
– Могу написать на бумажке. – Я развела руками. – Я ведь не от хорошей жизни значок продавать собралась. Мне позарез нужны деньги. Так сильно, что сейчас я даже не могу вам заплатить за информацию, хоть и хочу.
Оценщик суетливо замахал рукой, мол, что вы такое говорите, девушка! Потом обеспокоенно заглянул мне в глаза:
– Он хотя бы ваш?
Я задрала левый рукав летяги, демонстрируя татуировку Ловчей. Это была точная копия значка: две эмблемы одна над другой – полуразвернутая карта мира и голова птицы в профиль. Татуировка не светилась, потому что я не могу колдовать в классическом смысле слова, но иностранца-шэрхен все устроило.
– Хорошо, – вздохнул горбун.
Он покопался под прилавком и вылез обратно с грязно-серой визиткой:
– Отправляйтесь в портовый квартал и отдайте это уборщику в баре «Тридцать три селедки». Он проведет вас.
Я горячо поблагодарила его и пошла к выходу из ломбарда.
– Но я бы все-таки не продавал! – крикнул мне в спину ростовщик.
– Это всего лишь значок, пустая формальность, – соврала я и вышла в стылый башенный подъезд.
* * *
Центральная часть Пика Волн поражала архитектурой.
Помимо витых башен, тут были диковинные деревянные домики с многочисленными балкончиками, фонарями, свисающими с крыш на длинных цепях, с угловатыми лесенками и переходами, которые могли связывать поверху целые кварталы. Некоторые дома стояли на берегу на сваях, под ними плескалась морская вода и гулко стукались лодки.
Это было красиво. Но из-за темного цвета, главенствующего в городе, он казался мрачным даже в солнечный летний день.
Я поежилась. Чернота вокруг давила на психику, и без того ослабленную одиночеством. Единственное, что ободряло меня, – это мысль о том, что Полынь прожил тут пятнадцать лет.
Пятнадцать лет! Получается, все детство? Все подростковые годы куратора прошли здесь, за изучением запредельной магии Ходящих? Я представила себе маленького, насупленного, лохматого Полынь, уворачивающегося из-под лошадиных копыт на оживленных улицах острова, и мне полегчало. Хоть что-то общее у нас с этим городом есть. Жить можно.
И вот наконец я пришла в портовый квартал.
Он встретил меня запахами дыма, моря, сосновой коры. В Пике Волн вечерело, и толпы моряцкого народа косяками плыли туда и сюда. От общего потока отделялись ручейки посетителей, вливающихся в кабаки. Всюду зажигались оранжевые огни, в руках ночной стражи появились факелы.
Таверну «Тридцать три селедки» я нашла легко. Она пользовалась бешеной популярностью: железная вывеска, изображавшая стайку рыб, призывно блестела, ко входу тянулась очередь, а на витрине помадой было написано плотное расписание барных конкурсов. Судя по нему, сейчас шла игра «Кто выпьет быстрее».
Когда пришел мой черед заходить, охранник попросил к осмотру мою сумку, да вот беда – сумкой-то и не пахло! Равно как и платежеспособностью, вследствие чего я лишилась традиционного «хорошего вечера, леди».
Внутри было негде протолкнуться. В свете синеватых магических сфер немногое можно разобрать, но я уж постаралась. Все столики заняты, в углах обжимаются, возле бара царит безумие поднятых рук. Несколько мужчин с огромными кружками сидели на стойке и на скорость хлестали брагу, а толпа горячо их поддерживала.
Грохотала музыка – страшный хаос духовых инструментов. Публике, впрочем, нравилось: матерые бандюганы, обнявшись и рыдая, раскачивались под исступленный рев кларнета.
– Небо голубое… – подивилась я вполголоса.
– О, отличная песня! – басовито заорали сбоку. – Лишка, понеслась! «Не-е-е-ебо голубо-о-о-ое, что ж меня так кро-о-о-оет…»
– «Что ж меня так кроо-о-о-оет, мне бы да на во-о-о-олю…» – с чувством подхватили слева.
Я пискнула, пригнулась и ужом ввинтилась в толпу, подальше от запевалы, который, кажется, уже видел во мне свою лучшую подругу, если не любовь всей жизни.
Впереди мелькнула серая фигура с метлой. Вот он, мой уборщик, моя путеводная звезда сегодняшнего вечера! Сжимая в ладони грязную визитку, я мелкими перебежками рванула за ним.
У барной стойки меж тем начался новый раунд конкурса – уже с другими участниками. Гул болельщиков нарастал, и внезапно в их дружных воплях я расслышала словосочетание, которое заставило меня споткнуться.
– Кадий Мчун! Кадий Мчун! – скандировали зрители.
– Ка-а-а-дий Мчу-у-у-ун! – высокой трелью вывела красотка-официантка.
Я резко развернулась на сто восемьдесят градусов.
Что, галлюцинация?
Но иногда нужно просто идти, и знание приложится.
* * *
Чудные ароматы из первого же трактира заставили меня захлебнуться слюнями.
Но вместо того чтобы удовлетворить настойчивое урчание желудка, я стиснула зубы и вильнула вбок – на тенистую сосновую аллею, где острый запах свежей смолы и торфа привел меня в чувство.
Надо было срочно разобраться с отсутствием денег. Платежеспособность – главное качество кандидата в едоки. А я грезила этой ролью.
После некоторых раздумий я пошла в посольский квартал. К счастью, местные не гнушались указать направление незнакомке, пропахшей солью и водорослями.
Стройное здание шолоховского посольства напомнило мне Иноземное ведомство в миниатюре: резной фронтон, острые шпили, розетки окон, прицельно собирающие свет. Тяжелые бархатные полотна с вышитыми на них гербами качались под крышей. К крыльцу вели семнадцать ступеней – символическое напоминание о семнадцати знатных Домах Шолоха.
Сердце мое сладко екнуло: я почти на родине! Однако, собравшись шагнуть на первую ступеньку, я оробела…
Вдруг для Лесного королевства я все еще преступница?
Ведь как было дело: когда нас с куратором обвинили в измене и бросили в тюрьму, я смогла сбежать. А Полынь остался в темнице. Но ненадолго: хранитель Карланон отменил казнь моего коллеги. По идее, Полынь уже должен быть свободен.
А вот амнистию для себя я не попросила.
Мне бы хотелось надуться павлином и заявить, что причина заключается в моей колоссальной самоотверженности, но… Боюсь, я просто забыла.
Конечно, был шанс, что Карл без подсказки попросил для меня помилование, так сказать, сделал это «по умолчанию». Но и вероятность обратного была высока. Хранитель тоже мог забыть. Или завредничать (он называл это «борьбой с читерством»).
Я долго топталась на месте, гадая: в розыске я или нет? Выяснить это здесь, в Шэрхенмисте, не представлялось возможным. Разве что зайти внутрь, назвать свое имя, попросить о помощи… И при плохом раскладе оказаться в кандалах. Опять. А это не тот опыт, который мне хочется повторить.
Посольские стражи подозрительно хмурились, поочередно указывая на меня глазами: мол, что делать с ней будем, дружище? А что с ней поделаешь – пока на ступени не шагнула – ни в чем не виновата. За любопытство денег не берут.
Наконец я отвернулась и со вздохом побрела прочь. «Осторожность превыше всего», – годами твердил нам магистр Орлин. И сегодня я последую его завету.
– Так, ладно. – Я задрала подбородок и уперла руки в боки по «бодрящему» рецепту Кадии. – Ищем альтернативу.
Проходивший мимо шэрхен с собачкой покосился на меня. Ох, точно. С «пляжной» привычкой размышлять вслух, чтобы не свихнуться, надо завязывать.
– Вы не подскажете, где здесь ближайший ломбард? – спросила я.
– Там. – Собачник махнул рукой в сторону башни в конце песчаной аллеи.
Согласно табличке у входа, ломбард тут действительно был. На шестом этаже. Шесть десятков ступеней, что к нему вели, я посвятила волшебной науке Вытаскивания Себя из Депрессии. На каждой ступени я придумывала по одной причине для благодарности. «Я в стране, где мои предки жили четыре века, ура!», «Я все еще жива, ура!», «Я уже гораздо ближе к Шолоху, чем вчера, ура!», «И к шестому этажу тоже ближе, чтоб вас, праховы небоскребы… В смысле, ура!». Под конец с причинами было туго, но я кое-как справилась. Ввалилась с жизнерадостной улыбкой, натянутой всего-то на семьдесят процентов.
Но даже напускное благодушие все равно расположило ко мне горбатого ростовщика.
Он с ходу предложил выкупить плащ-летягу (ему очень приглянулся плотный лазурный шелк, пусть и драный местами), но я отказалась. Вот еще! Летяга сейчас – мой единственный друг.
Зато я вытащила значок Ловчей – и со звоном плюхнула его на стойку.
Бронзовая бляшка размером в пол-ладони приятно тыкалась мне в ребра последние трое суток. Это был единственный предмет, помимо фонарика Карла, который шолоховские тюремщики не нашли во время обыска в темнице. Но фонарик забрал Карланон, а вот значок невольно отправился путешествовать вместе со мной.
Он провалился в подкладку сквозь дырку в кармане, и я нашла его, только когда решила постирать плащ в соленой морской воде. Это, кстати, была плохая идея: летяга до сих пор стоит на мне колом, как неродная.
Ростовщик увидел удостоверение Ловчей и округлил глаза:
– Вы точно хотите это продать?
– Да, – твердо сказала я, хотя пальцы дрогнули, инстинктивно сжимаясь вокруг значка.
Профиль ястреба на эмблеме смотрел на меня с укором. «Эх, – будто говорил этот гордый хищник, символ нашего департамента, – предательница».
Ростовщик замялся. Потом тактично объяснил:
– Ничем не могу помочь, леди. Это незаконно.
– Хорошо. Черный рынок у вас есть?
Оценщик аж подавился.
– Вот у нас в Шолохе есть, – доверительно сообщила я. – Рокочущие ряды называется. Еще есть Потаенный рынок, но это так, несерьезно. Для туристов в основном, чтобы пищали от радости, «чувствуя опасность».
Подслеповатый ростовщик сгорбился еще сильнее и понизил голос:
– Я прошу прощения, но у нас не принято обсуждать такие темы вслух…
– Могу написать на бумажке. – Я развела руками. – Я ведь не от хорошей жизни значок продавать собралась. Мне позарез нужны деньги. Так сильно, что сейчас я даже не могу вам заплатить за информацию, хоть и хочу.
Оценщик суетливо замахал рукой, мол, что вы такое говорите, девушка! Потом обеспокоенно заглянул мне в глаза:
– Он хотя бы ваш?
Я задрала левый рукав летяги, демонстрируя татуировку Ловчей. Это была точная копия значка: две эмблемы одна над другой – полуразвернутая карта мира и голова птицы в профиль. Татуировка не светилась, потому что я не могу колдовать в классическом смысле слова, но иностранца-шэрхен все устроило.
– Хорошо, – вздохнул горбун.
Он покопался под прилавком и вылез обратно с грязно-серой визиткой:
– Отправляйтесь в портовый квартал и отдайте это уборщику в баре «Тридцать три селедки». Он проведет вас.
Я горячо поблагодарила его и пошла к выходу из ломбарда.
– Но я бы все-таки не продавал! – крикнул мне в спину ростовщик.
– Это всего лишь значок, пустая формальность, – соврала я и вышла в стылый башенный подъезд.
* * *
Центральная часть Пика Волн поражала архитектурой.
Помимо витых башен, тут были диковинные деревянные домики с многочисленными балкончиками, фонарями, свисающими с крыш на длинных цепях, с угловатыми лесенками и переходами, которые могли связывать поверху целые кварталы. Некоторые дома стояли на берегу на сваях, под ними плескалась морская вода и гулко стукались лодки.
Это было красиво. Но из-за темного цвета, главенствующего в городе, он казался мрачным даже в солнечный летний день.
Я поежилась. Чернота вокруг давила на психику, и без того ослабленную одиночеством. Единственное, что ободряло меня, – это мысль о том, что Полынь прожил тут пятнадцать лет.
Пятнадцать лет! Получается, все детство? Все подростковые годы куратора прошли здесь, за изучением запредельной магии Ходящих? Я представила себе маленького, насупленного, лохматого Полынь, уворачивающегося из-под лошадиных копыт на оживленных улицах острова, и мне полегчало. Хоть что-то общее у нас с этим городом есть. Жить можно.
И вот наконец я пришла в портовый квартал.
Он встретил меня запахами дыма, моря, сосновой коры. В Пике Волн вечерело, и толпы моряцкого народа косяками плыли туда и сюда. От общего потока отделялись ручейки посетителей, вливающихся в кабаки. Всюду зажигались оранжевые огни, в руках ночной стражи появились факелы.
Таверну «Тридцать три селедки» я нашла легко. Она пользовалась бешеной популярностью: железная вывеска, изображавшая стайку рыб, призывно блестела, ко входу тянулась очередь, а на витрине помадой было написано плотное расписание барных конкурсов. Судя по нему, сейчас шла игра «Кто выпьет быстрее».
Когда пришел мой черед заходить, охранник попросил к осмотру мою сумку, да вот беда – сумкой-то и не пахло! Равно как и платежеспособностью, вследствие чего я лишилась традиционного «хорошего вечера, леди».
Внутри было негде протолкнуться. В свете синеватых магических сфер немногое можно разобрать, но я уж постаралась. Все столики заняты, в углах обжимаются, возле бара царит безумие поднятых рук. Несколько мужчин с огромными кружками сидели на стойке и на скорость хлестали брагу, а толпа горячо их поддерживала.
Грохотала музыка – страшный хаос духовых инструментов. Публике, впрочем, нравилось: матерые бандюганы, обнявшись и рыдая, раскачивались под исступленный рев кларнета.
– Небо голубое… – подивилась я вполголоса.
– О, отличная песня! – басовито заорали сбоку. – Лишка, понеслась! «Не-е-е-ебо голубо-о-о-ое, что ж меня так кро-о-о-оет…»
– «Что ж меня так кроо-о-о-оет, мне бы да на во-о-о-олю…» – с чувством подхватили слева.
Я пискнула, пригнулась и ужом ввинтилась в толпу, подальше от запевалы, который, кажется, уже видел во мне свою лучшую подругу, если не любовь всей жизни.
Впереди мелькнула серая фигура с метлой. Вот он, мой уборщик, моя путеводная звезда сегодняшнего вечера! Сжимая в ладони грязную визитку, я мелкими перебежками рванула за ним.
У барной стойки меж тем начался новый раунд конкурса – уже с другими участниками. Гул болельщиков нарастал, и внезапно в их дружных воплях я расслышала словосочетание, которое заставило меня споткнуться.
– Кадий Мчун! Кадий Мчун! – скандировали зрители.
– Ка-а-а-дий Мчу-у-у-ун! – высокой трелью вывела красотка-официантка.
Я резко развернулась на сто восемьдесят градусов.
Что, галлюцинация?