– Ага, – согласилась Кад. – Мне так…
– …Спокойнее. Понимаю.
Мчащаяся села в кресло-качалку глубокого вишневого цвета. Под ним были беспорядочно раскиданы газеты и журналы, преимущественно воскресные, развлекательного характера. Между ними высилась пирамида берестяных стаканчиков из лавки госпожи Пионии.
На тумбочке лежала стопка бумаг, освобожденная от бечевы, валявшейся тут же. «Доронах», – успела прочитать я до того, как Кадия быстро накрыла стопку пледом.
Стоило Кадии поудобнее устроиться в кресле, как на нее с размаху запрыгнул Снежок. Волк слегка потоптался по подруге – она не возмущалась – и свернулся у нее на коленях калачиком. Ну как калачиком… Только голова Мчащейся сверху и торчала.
Я нагнулась к Дахху. Мне показалось, что он не дышит. Я прижалась ухом к груди друга, но биение сердца было столь слабым, столь далеким, что скорее забирало надежду, нежели дарило ее. Я поспешно проглотила комок в горле.
– Ты читала «Доронах»? – спросила я Кадию.
– Да.
– Весь?
– Все, что есть.
– И как тебе?
– Смутно. Какие-то обрывки, много вопросительных знаков на полях. Но, – Кад потупила взгляд, – но ведь это он написал, Тинави.
– То есть тебе понравилось.
– А сама-то как думаешь? – Кад беззлобно огрызнулась.
Я присела на край больничной кровати боком, чтобы Кадия не видела мое лицо.
…Унни. Привет. Возможно, я нехило злоупотребляю, но, если так, ты забери что-нибудь у меня – что хочешь, вообще что угодно, хоть душу, хоть жизнь сотри – только сейчас, пожалуйста, любой ценой, давай сделаем это, ладно?
Мой внутренний монолог был очень долгим. И слишком искренним – сюда его не пропустит моя цензура. Закончив призыв, я ущипнула Дахху за кончик носа: не только чтобы направить предполагаемое колдовство, но чтобы сбавить накал прозвучавшей молитвы.
Дурацкий это рефлекс, конечно. И дурацкая я.
Ненавижу тот факт, что я стесняюсь даже думать о том, что по-настоящему важно, предпочитая прятать все личное за пустой болтовней и бытом, ворчанием, тишиной. Упрямо выбираю образ приземленного параноика, настолько не хочу показаться слишком искренней, увлеченной или ранимой. Да и кому показаться-то? Вечности? Близким? Если следовать логике, я сомневаюсь, что они одобряют такую подмену.
– Дурацкий рефлекс, говорю же.
– Что ты там делаешь? – подозрительно спросила Кадия из кресла.
– Я… – начала было я, но запнулась.
Потому что Дахху оживал.
То ли сработало мое колдовство, то ли знахари ни разу не пробовали дернуть Смеющегося за нос, – а друг, как бы далеко от тела ни витала его искра, не мог такого простить.
Нет, конечно, он не сел на кровати, не заговорил и даже не открыл глаза. Но вдруг проступило дыхание. Сердце забилось чаще. Лицо перестало отливать пугающим болотным цветом. Я сосредоточенно пыталась сохранить спокойствие и не расплакаться от благодарности, когда вихрь в лице Кадии отбросил меня от койки. Прямо в кресло, которое закачалось так сильно, что я чуть не перекувырнулась через спинку.
– У-ху-ху! – мстительно захихикал Марах.
Я метко швырнула в птицу клочок бумаги, застрявший в обивке кресла. Бумага была свернута неплотно, текст на ней складывался в стихотворные строки. Я отвела глаза.
Стихи под авторством Кадии… Тоже ведь волшебство.
* * *
В итоге мы просидели в Лазарете весь день.
Кадия отправила в Чрезвычайный департамент ярко-лиловую ташени.
– Скажу, что заболела, – подмигнула мне она.
В ответ прилетело аж пять голубей. Один за другим, подряд. Если у первого голубя на ноге была лишь маленькая записка, то последний притащил добрый такой свиток в колбе.
– Все нормально? – заинтересовалась я.
– Ну… Командор Груби Драби Финн считает, что молодым специалистам не пристало простужаться. – Кадия покраснела.
Зная, что гномы – весьма несдержанный в выражениях народ, я содрогнулась. Это ж в каких словах руководитель Чрезвычайного департамента высказал свое фи, что подруга так запунцовела?
Ответ прилетел со следующей птицей. Это уже не был голубь. Это была редкая разновидность ташени – дороже классической, а потому менее популярная. Такие ташени – крупные, с глубоким зобом, отличались тем, что передавали сообщения вслух.
– КАДИЯ ИЗ ДОМА МЧАЩИХСЯ! – заорала волшебная птичка низким гномьим голосом. – ХОРНАЯ ТЫ Ж ЛЕНИВИЦА, ГРЕК ТЕБЯ ПОДЕРИ! БЫСТРО НА РАБОТУ, БЕЛОКУШНАЯ ТЫ ЛОДЫРИЩА! А ТО БУДЕШЬ ПОСУДУ В СТОЛОВОЙ ТРИ ДНЯ МЫТЬ! ТРИ НОЧИ! ПОСЛЕ РАБОТЫ! И ТОЛЬКО ГРЕКНИ МНЕ!
Я в восхищении покачала головой:
– Ого! Это он так с сотрудниками разговаривает?
– Да. Всегда, – позеленела Кад. – Командор Финн верит, что чем больше гномьих ругательств он изречет, тем серьезнее мы воспримем угрозу.
– Что, уже жалеешь, что перевелась из корпуса стражей? – посочувствовала я. – Как тебя звать-то теперь? Чрезвычайница?
– Не, не жалею. Условия еще хуже – хотя в это сложно поверить, но как-то… Повеселее. Да продолжай стражницей называть, все осталось по-прежнему, просто теперь в случае городского несчастья я в авангарде.
Что ж, в таком случае на месте городских несчастий я бы постаралась стать потише! А то Кадия им устроит. Хотя гномы, кажется, тоже не лыком шиты.
– Ну ты иди на работу, раз он так беснуется. Я сообщу, если что изменится.
– Ага, щаззз. – Кад блеснула глазами. – Ничего, это он только угрожает. Посуду мыть не заставит – я при всем желании на ведомственную кухню не влезу, она под гномий рост сделана.
Так наше добровольное дежурство продолжилось.
Знахари приходили каждый час, по двое, что-то замеряли, тихонько колдовали, радовались прекрасным симптомам и вводили Смеющемуся лечебные растворы посредством длинных тонких трубок, неприятно напомнивших мне Рамблу.
– Не верится, – вздохнула Кадия. – Не верится, что Карл и Анте – хранители…
– Нужно время, чтобы привыкнуть, – согласилась я. – Дахху, кстати, в курсе. Ему об этом бокки-с-фонарями рассказали. Пока пытались его убить.
– Мда-а-а… – протянула Кад. – Нашел себе братьев по разуму.
Вдруг со стороны кровати раздался глубокий шипящий вдох. Мы так и подпрыгнули. Все четверо: Кад, я, Снежок на подстилке и Марах, который все-таки соизволил меня простить и теперь привычно сидел на плече.
– Дахху! – хором возопили мы, кидаясь друг к другу.
– Книгу, – невнятно произнес Дахху, не открывая глаз. Его правая рука с усилием поднялась.
– Что? Кто?
– Книгу. «Доронах». Дайте.
Нижняя губа Кадии мгновенно надулась, как у маленькой девочки. Я тоже не обрадовалась такому приветствию, но все же исполнила первую волю оживающего… Когда стопка черновых бумаг оказалась на груди у Дахху, он открыл глаза. И сразу же увидел мой выдающийся нос.
– Тинави! Небеса-хранители! Что с тобой? – Друг сипло ахнул.
– Конспирация, – буркнула я. – Ты вообще как?
– Нормально. – Дахху улыбнулся уголком рта и начал увлеченно копаться в своих листочках.
Я же с ужасом следила за Кадией.
Глаза ее налились кровью, губы сомкнулись в одну узкую трясущуюся линию. Кажется, Смеющийся никогда не был так близок к смерти, как в этот момент. Я всерьез испугалась, что сейчас мы потеряем его по-настоящему, и приготовилась грудью защищать его от рассвирепевшей стражницы.
Но она сдержалась.
– Что ж, Дахху, мы очень рады, что ты очнулся, да еще и такой бодрый, – отчеканила Кадия, сжав кулаки так сильно, что побелели косточки пальцев. – Пойду на работу, а ты приходи в себя. Тинави тебе расскажет, что тут творилось в последние три недели.
Подруга наклонилась, рывком схватила свою брошенную на пол сумку и твердым шагом направилась к выходу из палаты. Снежок попробовал потереться о ее ноги, но Мчащаяся проигнорировала волка. Хорошо хоть не пнула!
Дахху осоловело заморгал:
– Три недели, что?
Дверь за Кад хлопнула, едва не развалившись. Марах ехидно захлопал крыльями. Дахху схватил со столика карандаш и уже что-то черкал в бумагах своим идеально ровным почерком…
Я помедлила, глядя на друга.
Потом, пожав плечами, заварила чая ему и себе. Выждала еще минуту для приличия и лишь тогда, поняв, что «с той стороны» соображалка не включится, деликатно откашлялась:
– Дахху, боюсь, ты не очень-то хорошо повел себя сейчас с Кадией, ведь она так заботи…
Но меня перебила почта: в открытое окно влетела ярко-лиловая ташени, с яростью врезалась мне в грудь, упала и раскрылась в послание – «ДАЖЕ НЕ ВЗДУМАЙ НИЧЕГО ЕМУ ГОВОРИТЬ!!!».