– Собор Святого Павла, – пояснил Мэтью.
Нет, это не был шедевр Кристофера Рена с изящным белым куполом. Когда-то его видели издали, но в современном мне Лондоне собор оказался загороженным высокими офисными зданиями. Сейчас я видела прежний собор Святого Павла, возведенный на самом высоком лондонском холме и видимый отовсюду.
– У него был шпиль, в который ударила молния. Деревянная крыша сразу вспыхнула. Англичане считают чудом, что собор уцелел и не сгорел дотла, – продолжал свои пояснения Мэтью.
– А французы, естественно, сочли Божьим промыслом именно удар молнии, – добавил от себя Галлоглас.
Он встретил нас в Дувре, затем реквизировал лодку в Саутварке, и мы поплыли вверх по Темзе.
– Бог умеет показать характер. Вот только денег на устранение последствий забывает подкинуть.
– И королева тоже не торопится раскошеливаться, – заметил Мэтью.
Он разглядывал причалы и верфи. Правая рука лежала на эфесе меча.
Я и представить себе не могла, что прежний собор Святого Павла окажется таким внушительным. Я ущипнула себя за руку. Этим самоистязанием я занималась с того момента, как увидела Тауэр (без окружающих его небоскребов он выглядел просто громадиной) и Лондонский мост (тот представлял собой скопище лавок над Темзой). Когда мы переместились в прошлое, его краски и звуки не раз восхищали и изумляли меня, но панорама Лондона заворожила с первых мгновений.
– Ты уверен, что не хочешь сначала заглянуть во дворец?
Пока мы плыли, Галлоглас нам все уши прожужжал, превознося мудрость такого шага.
– Мы отправляемся в Блэкфрайерс, – твердо ответил Мэтью. – Остальное подождет.
Его ответ не убедил Галлогласа, но он послушно продолжал грести, пока мы не достигли западной границы старого города, обнесенного стенами. Там мы остановились возле причала, от которого вверх тянулась крутая каменная лестница. Ее нижнее ступени скрывались под водой. Я оглядела стены. Судя по всему, во время прилива Темза затопляла всю лестницу. Галлоглас бросил веревку какому-то коренастому, мускулистому человеку. Тот с жаром принялся его благодарить за то, что лодка вернулась в целости и сохранности. Оказывается, это был владелец реквизированной лодки.
– Галлоглас, смотрю, вам нравится путешествовать исключительно в чужих лодках. Может, Мэтью на Рождество сделает вам подарок и у вас появится своя, – сухо пошутила я.
Наше возвращение в Англию – и старый календарь – означало, что Рождество мы отпразднуем дважды.
– И я лишусь одного из немногих своих развлечений? – блеснул зубами Галлоглас.
Он поблагодарил владельца лодки, добавив к словам монету, величина и вес которой сразу изменили настроение бедняги. Беспокойство сменилось радостью от неожиданного заработка.
Миновав арку причала, мы вышли на Уотер-лейн: узкую кривую улочку, плотно застроенную домами и лавками. Здесь каждый последующий этаж выступал над предыдущим, отчего дом напоминал комод с выдвинутыми верхними ящиками. Впечатление усиливалось за счет белья, ковров и других предметов, свешивающихся из окон. Все стремились воспользоваться сухой и ясной погодой, чтобы проветрить жилища и пожитки.
Мэтью шел слева, крепко держа меня за руку. Галлоглас шагал справа. Я впитывала лондонские краски и звуки. В одежде преобладали сочные красные, зеленые, коричневые и серые оттенки. Люди не неслись, как в знакомом мне Лондоне, а шли неторопливо, покачивая плечами и бедрами. Проезжающие повозки заставляли их прижиматься к стенам домов. Многие мужчины были при оружии, задевая ножнами женские подолы и полы плащей. Такую же сумятицу производили разносчики. Стучали молотки, ржали лошади, вдалеке мычала корова, слышался скрежет металла о камень. И каждый звук требовал, чтобы я слушала только его. А глаза разбегались от обилия вывесок с изображением ангелов, черепов, рабочих инструментов, ярко раскрашенных человечков и мифологических фигур. По большей части они были нарисованы на досках, а доски крепились на ржавых цепях. Ветер, дувший с реки, раскачивал вывески, заставляя цепи жалобно скрипеть.
Вывеска, возле которой мы остановились, тоже была нарисована на доске и за счет скоб держалась на железном штыре, раскачиваясь взад-вперед. На вывеске был изображен белый олень с изящными рогами. Рога венчал золотой обруч.
– Ну вот и пришли, – сказал Мэтью. – Место это называется «Олень и корона».
Как и большинство зданий на улице, «Олень и корона» было наполовину деревянным. Ряд окон первого этажа посередине прерывался каменной аркой. За ней скрывался проход. В окне, что находилось слева от арки, виднелась фигура сапожника, поглощенного работой. В правом окне какая-то женщина успевала следить за несколькими детьми, разговаривать с заказчиками и делать пометки в большой расходной книге. Заметив Мэтью, она торопливо кивнула.
– Жена Роберта Холи. Управляет железной рукой и подмастерьями мужа, и заказчиками. В «Олене и короне» ничто не происходит без ведома Маргарет, – пояснил Мэтью.
Я завязала мысленный узелок, решив при первой же возможности подружиться с этой женщиной.
Проход заканчивался внутренним двором. Для столь скученного города, как Лондон, это было роскошью. Двор мог похвастаться еще одним редким удобством: собственным колодцем, снабжавшим чистой водой всех, кто обитал в «Олене и короне». В южном углу кто-то не поленился убрать старые булыжники и устроить небольшой сад. Его аккуратные пустые клумбы терпеливо дожидались весны. Из сарая, оказавшегося прачечной, вышли несколько прачек, неся белье. Невдалеке помещалось общее отхожее место.
Покои Мэтью находились на втором этаже, куда вела изогнутая лестница. Там, на широкой площадке, нас ожидала Франсуаза. Она распахнула массивную дверь. Первым, что я увидела, был посудный шкаф с дырчатыми стенками. К одной из ручек был подвешен ощипанный гусь со свернутой шеей.
– Ну наконец-то! – произнес Генри Перси, улыбаясь во весь рот. – Мы уже который час дожидаемся вашего появления. Моя добрая матушка послала вам гуся. До нее дошли слухи, что в Лондоне сейчас не достать ни кур, ни гусей. Словом, она побеспокоилась о вашем пропитании.
– Рад видеть тебя, Хэл, – улыбнулся Мэтью и качнул головой в сторону гуся. – Как поживает твоя мать?
– Благодарю, неплохо. Под Рождество она становится куда сварливее. Мои близкие под разными предлогами покинули Лондон. Я вынужден задержаться по повелению королевы. Ее величество кричала на всю приемную, чтобы я не смел ездить даже в П-п-петуорт.
Вспомнив о неприятном разговоре, Генри стал заикаться.
– Зато мы будем несказанно рады, если вы проведете Рождество с нами, – сказала я.
Я сняла плащ и вошла внутрь, где пахло специями и свежесрезанными еловыми ветками.
– Диана, спасибо вам за любезное приглашение, но в городе остались Элеонора и Джордж – мои сестра и брат. Было бы жестоко вынуждать их одних выдерживать потоки материнского недовольства.
– Проведи с нами хотя бы этот вечер, – настоятельно попросил Мэтью, уводя Генри в правый угол, где весело потрескивали дрова в очаге, распространяя приятное тепло. – Расскажешь о том, что случилось за наше отсутствие.
– Все тихо и спокойно, – бодро доложил Генри.
– Тихо и спокойно? – сердито переспросил вошедший Галлоглас. Он холодно поглядел на графа. – Марло застрял в «Шапке кардинала». Напивается как сапожник и сбывает свои стишки обедневшему писцу из Стратфорда. Тот хвостом ходит за Китом, надеясь сделаться драматургом. Пока что сей Шекспир преуспел в умении подделывать твою подпись, Мэтью. Из записки хозяина постоялого двора явствует, что на прошлой неделе ты обещал оплатить проживание Кита, а также все, что он съел и выпил.
– Я ушел от них всего час назад, – возразил Генри. – Кит знал, что Мэтью с Дианой должны сегодня вернуться. Они с Уиллом обещали вести себя образцово.
– Тогда понятно, – саркастически произнес Галлоглас.
– Генри, это вы постарались? – спросила я, заглядывая в гостиную.
Стены вокруг окон и камина были украшены остролистом, плющом и еловыми ветками. Еловые ветки зеленели и в центре дубового стола. Камин был набит поленьями, и там весело потрескивало пламя.
– Мы с Франсуазой хотели сделать ваше первое Рождество как можно праздничнее, – густо покраснев, ответил Генри.
«Олень и корона» представлял собой классическое городское жилье конца XVI века. В гостиной, невзирая на ее внушительные размеры, было вполне уютно. Окно западной стены выходило на Уотер-лейн. Большое окно с решетчатым переплетом, в который были вставлены прямоугольнички стекла, великолепно позволяло наблюдать за улицей и прохожими. Для этой цели к нижней части окна был пристроен мягкий диванчик. Деревянная обшивка стен помогала сохранять тепло. Каждая панель была украшена резными изображениями переплетающихся цветов и ветвей.
Мебели было немного, но вся она отличалась добротностью. Возле камина я увидела скамью со спинкой и два глубоких кресла. Дубовый стол в центре был необычно узким – менее трех футов, – зато весьма длинным. Его ножки украшали лица кариатид и стилизованные изображения Гермеса. Над столом висела довольно громоздкая свечная люстра. Система веревок и блоков позволяла ее опускать и поднимать. В гостиной тоже был посудный шкаф, размерами своими превосходивший кухонный. По его верху тянулась панель с оскаленными львиными головами. Внутри стояли всевозможные кувшины, графины, чаши и кубки. Тарелок было совсем немного, что меня не удивило. Зачем они нужны в жилище вампира?
Пока к обеду жарился гусь, Мэтью показал мне нашу спальню и свой кабинет. Они находились напротив двери гостиной. Фронтонные окна обоих помещений выходили во двор, давая достаточно света. Не знаю почему, но дышалось здесь легче, чем в гостиной. Из мебели в спальне было всего три предмета: кровать с резным изголовьем, окруженная тяжелым балдахином на четырех столбах, высокий бельевой шкаф с филенчатыми стенками и дверцей и длинный низкий сундук под окнами. Сундук был заперт на замок. Мэтью объяснил, что там лежат его доспехи и кое-какое оружие. Генри с Франсуазой не забыли и про спальню. Столбы балдахина обвивал плющ, а к изголовью они прикрепили ветки остролиста.
Если спальня выглядела местом, где Мэтью бывал редко, кабинет свидетельствовал об обратном. Корзинки с бумагой, мешочки и кружки, полные перьев, чернильницы, запасы воска, которых хватило бы на несколько дюжин свечей, мотки бечевки. И еще – груды писем, ждущие, когда Мэтью их откроет и прочтет. От обилия корреспонденции мне стало не по себе. Возле раздвижного стола стояло удобное кресло с наклонной спинкой и изогнутыми подлокотниками. За исключением тяжелых ножек стола, покрытых вычурной резьбой, все остальное убранство кабинета было простым и практичным.
Груды писем, заставившие меня побледнеть, не произвели на Мэтью никакого впечатления.
– Все это обождет. Накануне Рождества даже шпионы отдыхают, – сказал он мне.
За обедом мы больше говорили о последних успехах Уолтера и о пугающем состоянии лондонских улиц, по которым безостановочно громыхают телеги и кареты. Говорить о недавнем запое Кита и пронырливом Уильяме Шекспире мы благоразумно избегали. Когда гусь был съеден, Мэтью отодвинул от стены ломберный столик. Приподняв крышку, он извлек колоду карт и стал учить меня азартным играм Елизаветинской эпохи. Генри уговорил Мэтью и Галлогласа сыграть в «огнедышащего дракона». Игра была довольно опасной. В плоское блюдо наливали бренди и насыпали изюм. Затем бренди поджигали. Игроки должны были вылавливать из синего пламени горячие изюмины и проглатывать их, рискуя обжечь пальцы и горло. Предварительно они бились об заклад: кто сумеет вытащить и съесть больше изюмин.
К счастью, игре было не суждено начаться. С улицы донеслись голоса распевающих рождественские песни. Голоса звучали вразнобой. Не все знали слова песен и придумывали свои: в основном это были скандальные подробности из личной жизни Иосифа и Марии.
– Прошу, милорд, – сказал Пьер, бросая Мэтью мешочек с монетами.
– У нас есть лепешки? – спросил мой муж у Франсуазы.
Служанка посмотрела на него так, будто он рехнулся:
– Конечно же есть. Они в новом шкафу, на кухне. Там их запах никого не раздражает, – сказала Франсуаза, махнув рукой в направлении кухни. – В прошлом году вы одаривали их вином, но я сомневаюсь, что они и в этом осмелятся потребовать у вас вина.
– Мэтт, я пойду с тобой, – вызвался Генри. – Люблю в сочельник послушать хорошую песенку.
Увидев спустившихся Мэтью и Генри, певцы запели громче. Когда они с грехом пополам добрались до конца песни, Мэтью поблагодарил их и роздал деньги. Генри раздавал лепешки. Певцы усиленно кланялись и бормотали: «Премного благодарны, милорд». Кое-кто узнал в Генри графа Нортумберлендского. Затем ватага двинулась дальше. Порядок их перемещения от дома к дому оставался для меня загадкой. Вероятно, ими двигала интуиция, подсказывающая, в каких домах им заплатят побольше и получше угостят.
Вскоре я уже откровенно зевала. Генри и Галлоглас потянулись к своим плащам и перчаткам. Оба улыбались, как довольные сваты. Я быстро разделась и легла. Мэтью тоже лег. Он держал меня в объятиях, дожидаясь, пока я не засну. Я погружалась в сладостную дрему. Мэтью тихо напевал рождественские песни и называл мне голоса многочисленных городских колоколов, звон которых разливался над Лондоном.
– Это звонят колокола церкви Сент-Мэри-ле-Боу, – сказал он, вслушиваясь в звуки, доносящиеся из темноты. – А вот эти – другой церкви: Сент-Кэтрин-Кри.
– А сейчас звонит колокол собора Святого Павла? – спросила я, услышав сильный, чистый тон.
– Нет. Молния, уничтожившая шпиль, повредила и колокола. Это звонят в Саутваркском соборе. Мы проплывали мимо него по пути сюда.
Остальные лондонские церкви пытались вторить Саутваркскому собору. Наконец где-то, запоздало и нестройно, ударил последний колокол. Через мгновение я провалилась в сон.
Посреди ночи меня разбудили голоса, доносившиеся из кабинета Мэтью. Я обнаружила, что лежу одна. Я стала выбираться из постели. Кожаные ремни, удерживавшие матрас, отчаянно скрипели. Я спрыгнула на холодный пол и выскользнула из спальни, накинув на плечи шаль.
Судя по лужицам воска в подсвечниках, Мэтью провел в кабинете не один час. У ниши, занятой книжными полками, стоял Пьер. Вид у слуги был такой, словно его в час отлива протащили по мелководью Темзы.
– Вместе с Галлогласом и его друзьями-ирландцами мы обошли весь город, – бормотал Пьер. – Если шотландцы что-то и знают об этом учителе, они будут держать язык за зубами. Уж поверьте мне, милорд.
– Какой еще учитель? – спросила я, входя в кабинет.
Только сейчас я заметила узкую дверь, скрытую между деревянными панелями.
– Прошу прощения, мадам. Я вовсе не хотел будить вас.
Пьеру было стыдно, что он предстал передо мной в таком виде: весь в грязи, к тому же от него пахло сточной канавой. У меня даже глаза защипало.
– Ничего страшного, Пьер. Можешь идти. Я тебя потом разыщу.
Мэтью подождал, пока слуга не уйдет, поскрипывая сапогами. Он перевел взгляд туда, где темнел погасший камин.
– Когда ты показывал мне комнаты, та, что за дверцей, почему-то выпала из твоей экскурсии, – сказала я, вставая рядом с мужем. – Что-то случилось?
– Новые известия из Шотландии. Суд присяжных приговорил к смерти колдуна Джона Фиана – школьного учителя из Престонпанса. Пока я отсутствовал, Галлоглас пытался выяснить, что́ на самом деле скрывается за чудовищными обвинениями, если они вообще не возникли на пустом месте. А обвинения действительно чудовищные: поклонение сатане, расчленение покойников на кладбище, превращение кротовых лап в куски серебра, чтобы не испытывать недостатка в средствах. Но это еще не все. По утверждению судей, Фиан якобы выходил на корабле в море, сопровождаемый дьяволом и Агнес Сэмпсон. Там они втроем колдовали, желая помешать политике короля Якова. – Мэтью бросил на стол лист, который держал в руках. – Насколько я могу судить, Фиан – один из тех, кого прежде называли темпестариями[57], и не более того.
– Воздушный или, возможно, водяной колдун, – сказала я, догадавшись о значении незнакомого слова.
– Да, – отрывисто кивнул Мэтью. – Жалованье учителя невелико. Фиан прирабатывал, вызывая дожди в засушливые месяцы и раннюю оттепель, когда казалось, что зима обосновалась в Шотландии навеки. Судя по собранным сведениям, односельчане его просто боготворили. Даже ученики Фиана говорили о нем только похвальные слова. Возможно, Фиан отчасти наделен даром ясновидения. Он предсказывал смерти. Но это уже попахивает сочинительством Кита. Марло любит приукрашивать действительность на потребу английских зрителей. Ты и сама видела, как нашего парня зациклило на ясновидении, которым обладают ведьмы.
– Людское отношение вообще непостоянно, а к ведьмам и колдунам – в особенности. Здесь мы совершенно беззащитны. То к нам обращаются за помощью и считают лучшими друзьями. То вдруг мы становимся причиной всех бед. В лучшем случае нас выгоняют. Что бывает в худшем… знаешь сам.
– У Фиана все пошло по худшему сценарию, – мрачно произнес Мэтью.
Нет, это не был шедевр Кристофера Рена с изящным белым куполом. Когда-то его видели издали, но в современном мне Лондоне собор оказался загороженным высокими офисными зданиями. Сейчас я видела прежний собор Святого Павла, возведенный на самом высоком лондонском холме и видимый отовсюду.
– У него был шпиль, в который ударила молния. Деревянная крыша сразу вспыхнула. Англичане считают чудом, что собор уцелел и не сгорел дотла, – продолжал свои пояснения Мэтью.
– А французы, естественно, сочли Божьим промыслом именно удар молнии, – добавил от себя Галлоглас.
Он встретил нас в Дувре, затем реквизировал лодку в Саутварке, и мы поплыли вверх по Темзе.
– Бог умеет показать характер. Вот только денег на устранение последствий забывает подкинуть.
– И королева тоже не торопится раскошеливаться, – заметил Мэтью.
Он разглядывал причалы и верфи. Правая рука лежала на эфесе меча.
Я и представить себе не могла, что прежний собор Святого Павла окажется таким внушительным. Я ущипнула себя за руку. Этим самоистязанием я занималась с того момента, как увидела Тауэр (без окружающих его небоскребов он выглядел просто громадиной) и Лондонский мост (тот представлял собой скопище лавок над Темзой). Когда мы переместились в прошлое, его краски и звуки не раз восхищали и изумляли меня, но панорама Лондона заворожила с первых мгновений.
– Ты уверен, что не хочешь сначала заглянуть во дворец?
Пока мы плыли, Галлоглас нам все уши прожужжал, превознося мудрость такого шага.
– Мы отправляемся в Блэкфрайерс, – твердо ответил Мэтью. – Остальное подождет.
Его ответ не убедил Галлогласа, но он послушно продолжал грести, пока мы не достигли западной границы старого города, обнесенного стенами. Там мы остановились возле причала, от которого вверх тянулась крутая каменная лестница. Ее нижнее ступени скрывались под водой. Я оглядела стены. Судя по всему, во время прилива Темза затопляла всю лестницу. Галлоглас бросил веревку какому-то коренастому, мускулистому человеку. Тот с жаром принялся его благодарить за то, что лодка вернулась в целости и сохранности. Оказывается, это был владелец реквизированной лодки.
– Галлоглас, смотрю, вам нравится путешествовать исключительно в чужих лодках. Может, Мэтью на Рождество сделает вам подарок и у вас появится своя, – сухо пошутила я.
Наше возвращение в Англию – и старый календарь – означало, что Рождество мы отпразднуем дважды.
– И я лишусь одного из немногих своих развлечений? – блеснул зубами Галлоглас.
Он поблагодарил владельца лодки, добавив к словам монету, величина и вес которой сразу изменили настроение бедняги. Беспокойство сменилось радостью от неожиданного заработка.
Миновав арку причала, мы вышли на Уотер-лейн: узкую кривую улочку, плотно застроенную домами и лавками. Здесь каждый последующий этаж выступал над предыдущим, отчего дом напоминал комод с выдвинутыми верхними ящиками. Впечатление усиливалось за счет белья, ковров и других предметов, свешивающихся из окон. Все стремились воспользоваться сухой и ясной погодой, чтобы проветрить жилища и пожитки.
Мэтью шел слева, крепко держа меня за руку. Галлоглас шагал справа. Я впитывала лондонские краски и звуки. В одежде преобладали сочные красные, зеленые, коричневые и серые оттенки. Люди не неслись, как в знакомом мне Лондоне, а шли неторопливо, покачивая плечами и бедрами. Проезжающие повозки заставляли их прижиматься к стенам домов. Многие мужчины были при оружии, задевая ножнами женские подолы и полы плащей. Такую же сумятицу производили разносчики. Стучали молотки, ржали лошади, вдалеке мычала корова, слышался скрежет металла о камень. И каждый звук требовал, чтобы я слушала только его. А глаза разбегались от обилия вывесок с изображением ангелов, черепов, рабочих инструментов, ярко раскрашенных человечков и мифологических фигур. По большей части они были нарисованы на досках, а доски крепились на ржавых цепях. Ветер, дувший с реки, раскачивал вывески, заставляя цепи жалобно скрипеть.
Вывеска, возле которой мы остановились, тоже была нарисована на доске и за счет скоб держалась на железном штыре, раскачиваясь взад-вперед. На вывеске был изображен белый олень с изящными рогами. Рога венчал золотой обруч.
– Ну вот и пришли, – сказал Мэтью. – Место это называется «Олень и корона».
Как и большинство зданий на улице, «Олень и корона» было наполовину деревянным. Ряд окон первого этажа посередине прерывался каменной аркой. За ней скрывался проход. В окне, что находилось слева от арки, виднелась фигура сапожника, поглощенного работой. В правом окне какая-то женщина успевала следить за несколькими детьми, разговаривать с заказчиками и делать пометки в большой расходной книге. Заметив Мэтью, она торопливо кивнула.
– Жена Роберта Холи. Управляет железной рукой и подмастерьями мужа, и заказчиками. В «Олене и короне» ничто не происходит без ведома Маргарет, – пояснил Мэтью.
Я завязала мысленный узелок, решив при первой же возможности подружиться с этой женщиной.
Проход заканчивался внутренним двором. Для столь скученного города, как Лондон, это было роскошью. Двор мог похвастаться еще одним редким удобством: собственным колодцем, снабжавшим чистой водой всех, кто обитал в «Олене и короне». В южном углу кто-то не поленился убрать старые булыжники и устроить небольшой сад. Его аккуратные пустые клумбы терпеливо дожидались весны. Из сарая, оказавшегося прачечной, вышли несколько прачек, неся белье. Невдалеке помещалось общее отхожее место.
Покои Мэтью находились на втором этаже, куда вела изогнутая лестница. Там, на широкой площадке, нас ожидала Франсуаза. Она распахнула массивную дверь. Первым, что я увидела, был посудный шкаф с дырчатыми стенками. К одной из ручек был подвешен ощипанный гусь со свернутой шеей.
– Ну наконец-то! – произнес Генри Перси, улыбаясь во весь рот. – Мы уже который час дожидаемся вашего появления. Моя добрая матушка послала вам гуся. До нее дошли слухи, что в Лондоне сейчас не достать ни кур, ни гусей. Словом, она побеспокоилась о вашем пропитании.
– Рад видеть тебя, Хэл, – улыбнулся Мэтью и качнул головой в сторону гуся. – Как поживает твоя мать?
– Благодарю, неплохо. Под Рождество она становится куда сварливее. Мои близкие под разными предлогами покинули Лондон. Я вынужден задержаться по повелению королевы. Ее величество кричала на всю приемную, чтобы я не смел ездить даже в П-п-петуорт.
Вспомнив о неприятном разговоре, Генри стал заикаться.
– Зато мы будем несказанно рады, если вы проведете Рождество с нами, – сказала я.
Я сняла плащ и вошла внутрь, где пахло специями и свежесрезанными еловыми ветками.
– Диана, спасибо вам за любезное приглашение, но в городе остались Элеонора и Джордж – мои сестра и брат. Было бы жестоко вынуждать их одних выдерживать потоки материнского недовольства.
– Проведи с нами хотя бы этот вечер, – настоятельно попросил Мэтью, уводя Генри в правый угол, где весело потрескивали дрова в очаге, распространяя приятное тепло. – Расскажешь о том, что случилось за наше отсутствие.
– Все тихо и спокойно, – бодро доложил Генри.
– Тихо и спокойно? – сердито переспросил вошедший Галлоглас. Он холодно поглядел на графа. – Марло застрял в «Шапке кардинала». Напивается как сапожник и сбывает свои стишки обедневшему писцу из Стратфорда. Тот хвостом ходит за Китом, надеясь сделаться драматургом. Пока что сей Шекспир преуспел в умении подделывать твою подпись, Мэтью. Из записки хозяина постоялого двора явствует, что на прошлой неделе ты обещал оплатить проживание Кита, а также все, что он съел и выпил.
– Я ушел от них всего час назад, – возразил Генри. – Кит знал, что Мэтью с Дианой должны сегодня вернуться. Они с Уиллом обещали вести себя образцово.
– Тогда понятно, – саркастически произнес Галлоглас.
– Генри, это вы постарались? – спросила я, заглядывая в гостиную.
Стены вокруг окон и камина были украшены остролистом, плющом и еловыми ветками. Еловые ветки зеленели и в центре дубового стола. Камин был набит поленьями, и там весело потрескивало пламя.
– Мы с Франсуазой хотели сделать ваше первое Рождество как можно праздничнее, – густо покраснев, ответил Генри.
«Олень и корона» представлял собой классическое городское жилье конца XVI века. В гостиной, невзирая на ее внушительные размеры, было вполне уютно. Окно западной стены выходило на Уотер-лейн. Большое окно с решетчатым переплетом, в который были вставлены прямоугольнички стекла, великолепно позволяло наблюдать за улицей и прохожими. Для этой цели к нижней части окна был пристроен мягкий диванчик. Деревянная обшивка стен помогала сохранять тепло. Каждая панель была украшена резными изображениями переплетающихся цветов и ветвей.
Мебели было немного, но вся она отличалась добротностью. Возле камина я увидела скамью со спинкой и два глубоких кресла. Дубовый стол в центре был необычно узким – менее трех футов, – зато весьма длинным. Его ножки украшали лица кариатид и стилизованные изображения Гермеса. Над столом висела довольно громоздкая свечная люстра. Система веревок и блоков позволяла ее опускать и поднимать. В гостиной тоже был посудный шкаф, размерами своими превосходивший кухонный. По его верху тянулась панель с оскаленными львиными головами. Внутри стояли всевозможные кувшины, графины, чаши и кубки. Тарелок было совсем немного, что меня не удивило. Зачем они нужны в жилище вампира?
Пока к обеду жарился гусь, Мэтью показал мне нашу спальню и свой кабинет. Они находились напротив двери гостиной. Фронтонные окна обоих помещений выходили во двор, давая достаточно света. Не знаю почему, но дышалось здесь легче, чем в гостиной. Из мебели в спальне было всего три предмета: кровать с резным изголовьем, окруженная тяжелым балдахином на четырех столбах, высокий бельевой шкаф с филенчатыми стенками и дверцей и длинный низкий сундук под окнами. Сундук был заперт на замок. Мэтью объяснил, что там лежат его доспехи и кое-какое оружие. Генри с Франсуазой не забыли и про спальню. Столбы балдахина обвивал плющ, а к изголовью они прикрепили ветки остролиста.
Если спальня выглядела местом, где Мэтью бывал редко, кабинет свидетельствовал об обратном. Корзинки с бумагой, мешочки и кружки, полные перьев, чернильницы, запасы воска, которых хватило бы на несколько дюжин свечей, мотки бечевки. И еще – груды писем, ждущие, когда Мэтью их откроет и прочтет. От обилия корреспонденции мне стало не по себе. Возле раздвижного стола стояло удобное кресло с наклонной спинкой и изогнутыми подлокотниками. За исключением тяжелых ножек стола, покрытых вычурной резьбой, все остальное убранство кабинета было простым и практичным.
Груды писем, заставившие меня побледнеть, не произвели на Мэтью никакого впечатления.
– Все это обождет. Накануне Рождества даже шпионы отдыхают, – сказал он мне.
За обедом мы больше говорили о последних успехах Уолтера и о пугающем состоянии лондонских улиц, по которым безостановочно громыхают телеги и кареты. Говорить о недавнем запое Кита и пронырливом Уильяме Шекспире мы благоразумно избегали. Когда гусь был съеден, Мэтью отодвинул от стены ломберный столик. Приподняв крышку, он извлек колоду карт и стал учить меня азартным играм Елизаветинской эпохи. Генри уговорил Мэтью и Галлогласа сыграть в «огнедышащего дракона». Игра была довольно опасной. В плоское блюдо наливали бренди и насыпали изюм. Затем бренди поджигали. Игроки должны были вылавливать из синего пламени горячие изюмины и проглатывать их, рискуя обжечь пальцы и горло. Предварительно они бились об заклад: кто сумеет вытащить и съесть больше изюмин.
К счастью, игре было не суждено начаться. С улицы донеслись голоса распевающих рождественские песни. Голоса звучали вразнобой. Не все знали слова песен и придумывали свои: в основном это были скандальные подробности из личной жизни Иосифа и Марии.
– Прошу, милорд, – сказал Пьер, бросая Мэтью мешочек с монетами.
– У нас есть лепешки? – спросил мой муж у Франсуазы.
Служанка посмотрела на него так, будто он рехнулся:
– Конечно же есть. Они в новом шкафу, на кухне. Там их запах никого не раздражает, – сказала Франсуаза, махнув рукой в направлении кухни. – В прошлом году вы одаривали их вином, но я сомневаюсь, что они и в этом осмелятся потребовать у вас вина.
– Мэтт, я пойду с тобой, – вызвался Генри. – Люблю в сочельник послушать хорошую песенку.
Увидев спустившихся Мэтью и Генри, певцы запели громче. Когда они с грехом пополам добрались до конца песни, Мэтью поблагодарил их и роздал деньги. Генри раздавал лепешки. Певцы усиленно кланялись и бормотали: «Премного благодарны, милорд». Кое-кто узнал в Генри графа Нортумберлендского. Затем ватага двинулась дальше. Порядок их перемещения от дома к дому оставался для меня загадкой. Вероятно, ими двигала интуиция, подсказывающая, в каких домах им заплатят побольше и получше угостят.
Вскоре я уже откровенно зевала. Генри и Галлоглас потянулись к своим плащам и перчаткам. Оба улыбались, как довольные сваты. Я быстро разделась и легла. Мэтью тоже лег. Он держал меня в объятиях, дожидаясь, пока я не засну. Я погружалась в сладостную дрему. Мэтью тихо напевал рождественские песни и называл мне голоса многочисленных городских колоколов, звон которых разливался над Лондоном.
– Это звонят колокола церкви Сент-Мэри-ле-Боу, – сказал он, вслушиваясь в звуки, доносящиеся из темноты. – А вот эти – другой церкви: Сент-Кэтрин-Кри.
– А сейчас звонит колокол собора Святого Павла? – спросила я, услышав сильный, чистый тон.
– Нет. Молния, уничтожившая шпиль, повредила и колокола. Это звонят в Саутваркском соборе. Мы проплывали мимо него по пути сюда.
Остальные лондонские церкви пытались вторить Саутваркскому собору. Наконец где-то, запоздало и нестройно, ударил последний колокол. Через мгновение я провалилась в сон.
Посреди ночи меня разбудили голоса, доносившиеся из кабинета Мэтью. Я обнаружила, что лежу одна. Я стала выбираться из постели. Кожаные ремни, удерживавшие матрас, отчаянно скрипели. Я спрыгнула на холодный пол и выскользнула из спальни, накинув на плечи шаль.
Судя по лужицам воска в подсвечниках, Мэтью провел в кабинете не один час. У ниши, занятой книжными полками, стоял Пьер. Вид у слуги был такой, словно его в час отлива протащили по мелководью Темзы.
– Вместе с Галлогласом и его друзьями-ирландцами мы обошли весь город, – бормотал Пьер. – Если шотландцы что-то и знают об этом учителе, они будут держать язык за зубами. Уж поверьте мне, милорд.
– Какой еще учитель? – спросила я, входя в кабинет.
Только сейчас я заметила узкую дверь, скрытую между деревянными панелями.
– Прошу прощения, мадам. Я вовсе не хотел будить вас.
Пьеру было стыдно, что он предстал передо мной в таком виде: весь в грязи, к тому же от него пахло сточной канавой. У меня даже глаза защипало.
– Ничего страшного, Пьер. Можешь идти. Я тебя потом разыщу.
Мэтью подождал, пока слуга не уйдет, поскрипывая сапогами. Он перевел взгляд туда, где темнел погасший камин.
– Когда ты показывал мне комнаты, та, что за дверцей, почему-то выпала из твоей экскурсии, – сказала я, вставая рядом с мужем. – Что-то случилось?
– Новые известия из Шотландии. Суд присяжных приговорил к смерти колдуна Джона Фиана – школьного учителя из Престонпанса. Пока я отсутствовал, Галлоглас пытался выяснить, что́ на самом деле скрывается за чудовищными обвинениями, если они вообще не возникли на пустом месте. А обвинения действительно чудовищные: поклонение сатане, расчленение покойников на кладбище, превращение кротовых лап в куски серебра, чтобы не испытывать недостатка в средствах. Но это еще не все. По утверждению судей, Фиан якобы выходил на корабле в море, сопровождаемый дьяволом и Агнес Сэмпсон. Там они втроем колдовали, желая помешать политике короля Якова. – Мэтью бросил на стол лист, который держал в руках. – Насколько я могу судить, Фиан – один из тех, кого прежде называли темпестариями[57], и не более того.
– Воздушный или, возможно, водяной колдун, – сказала я, догадавшись о значении незнакомого слова.
– Да, – отрывисто кивнул Мэтью. – Жалованье учителя невелико. Фиан прирабатывал, вызывая дожди в засушливые месяцы и раннюю оттепель, когда казалось, что зима обосновалась в Шотландии навеки. Судя по собранным сведениям, односельчане его просто боготворили. Даже ученики Фиана говорили о нем только похвальные слова. Возможно, Фиан отчасти наделен даром ясновидения. Он предсказывал смерти. Но это уже попахивает сочинительством Кита. Марло любит приукрашивать действительность на потребу английских зрителей. Ты и сама видела, как нашего парня зациклило на ясновидении, которым обладают ведьмы.
– Людское отношение вообще непостоянно, а к ведьмам и колдунам – в особенности. Здесь мы совершенно беззащитны. То к нам обращаются за помощью и считают лучшими друзьями. То вдруг мы становимся причиной всех бед. В лучшем случае нас выгоняют. Что бывает в худшем… знаешь сам.
– У Фиана все пошло по худшему сценарию, – мрачно произнес Мэтью.