— Это не ответ.
— Вы станете смеяться, но это именно он. — Я тоже добавил в голос официоза. — Ольга Михайловна, вам не кажется, что наши отношения начинают себя исчерпывать? В силу неравномерности распределения дружеской нагрузки. Вы все время говорите мне про то, что не желаете давить, прессинговать, что Саша Смолин вам как родной стал, — и я вам верю. И всякий раз на деле все оказывается совсем не так. Не так, как было сказано. Вот и сейчас — вы услышали «нет» и сразу начали переходить к пусть и очень завуалированным, но угрозам. «Не очень правильный поступок», значит? А вы подумали, насколько ваш поступок правилен? И что я тоже могу рассердиться? У вас есть охрана, решетки на окнах, куча денег, наконец, только мне на это все плевать, и вы об этом прекрасно знаете. Да что там. Даже моя смерть не будет означать, что все закончилось. Наоборот, для вас все только-только начнется. Подумайте об этом.
Ряжская бросила трубку. И дело тут было не в нервах, как мне кажется. Она просто не знала, что сказать дальше. Эта леди привыкла, что у всех и всегда есть некая точка, на которую можно надавить для получения желаемого результата. Но как надавить на того, кто ничего не боится? Ничего, включая летальный исход. Непонятно. И она взяла тайм-аут.
На самом деле она не права. Я много чего боюсь. Например, боли. Хорошо несгибаемым героям боевиков, которые презрительно улыбаются в лицо своим мучителям, когда те дробят им кости. Их сила духа выше, чем болевой порог. Я не такой. Мне если мизинец в плоскогубцах сжать посильнее, то все расскажу. Что знаю, что не знаю — все. Я не герой. Я обычный человек двадцать первого века, не очень приспособленный к лишениям и дискомфорту. Могу, конечно, потерпеть какое-то время бытовые неудобства, я же еще и русский человек, а мы, по сути своей, чудовищно способны адаптироваться, в отличие от совсем уж рафинированных европейцев, но боль… Это нет.
Телефон задергался в моей руке. Ряжская.
— Саш, извини, какие-то помехи. — Голос женщины снова сочился дружелюбием. — Разъединили вот нас.
— Вы думаете, нас разъединили только помехи? — чуть ехидно поинтересовался я.
— Только они, — заверила меня Ольга Михайловна. — И да, ты в чем-то прав. Я подумала… Саша, я не умею извиняться. Не приучена.
— Так и не надо, — отозвался я. — Не настаиваю ни на чем таком.
— Вот и славно. — Ряжская помолчала. — Значит, десятое июня? Я верно запомнила?
— Ориентировочно, — ответил я. — По дате ближе к встрече определимся. И вот еще что. Безвозвратный аванс — двадцать пять тысяч евро. Это только за то, что я согласен выслушать вашего Мишу.
— Нагло, — заметила Ряжская. — Я все понимаю, но это уже перебор.
— Это недобор, — возразил я ей. — Если точнее, скидка за то, что он ваш друг. С кого другого я бы вдвое больше взял.
Согласен — нагло. До края. Но мне что она, что все ее друзья так надоели, что сил нет. Если уж делать нелюбимую работу, то надо на ней хоть зарабатывать. А то вовсе мазохизм какой-то получается.
— Двадцать две пятьсот, — отчеканила Ряжская. — Я все еще твой работодатель, десятина — моя.
— Теперь точно уволюсь, — захохотал я. — Ладно, пусть будет даром. Двадцать тысяч.
— Наглец, — рассмеялась и Ольга Михайловна. — Но есть в тебе шарм, Смолин. Сначала одна наглость имелась, а теперь и мущинистость прорезалась. Ох, не натворить бы мне с тобой дел на старости лет!
И снова повесила трубку, на этот раз окончательно.
Не натворите, Ольга Михайловна, не натворите. Вы женщина интересная, но у меня и без вас хватает забот по этой части. Даже чересчур. И самое досадное, что последняя по счету, та, которую я про себя зову Снежной королевой, так и не позвонила ни разу. Можно и самому набрать ее номер, но вот только я отчего-то уверен, что она не ответит на мой вызов. И это будет досадно.
Одно хорошо — подобные мысли навешают меня разве что только перед сном. Да и то не каждый день, потому как иногда я засыпаю еще до того, как голова на подушку ляжет.
Протяжный вопль, раздавшийся за окном, возвестил о том, что мой слуга все же свалился с крыши. Ну или был сбит метким броском Антипа, с домового станется. Пойду посмотрю, убился он или нет.
Не убился. Уцелел. Сидел на крылечке с выпученными глазами и таращился на Антипа, который задумчиво поигрывал веревкой с уже завязанной на ней петелькой.
— Только не в саду, — попросил я его. — Там у реки небольшая рощица есть… Ну ты понял.
— А как же, — бодро ответил мне он. — В рощице так в рощице. Да и твоя правда, хозяин. Повадится еще потом по саду бродить, на разные голоса завывать. Оно нам надо?
— Я не завываю, — влезла в разговор Жанна. — Хотя и могла бы. Между прочим, один продюсер говорил, что у меня отменное контральто. Вот так!
— Он имел в виду не голос, — ответил я. — Уж поверь. У меня один приятель в кредитном отделе есть, так он после основной работы тоже продюсером подрабатывает, правда, кинематографическим. Ищет на одну ночь в недорогих клубах талантливых актрис для сериалов. Так вот, у него твое контральто называется фактурой. И к кино эта фактура никакого отношения не имеет.
— Совсем? — уточнила Жанна.
— То есть абсолютно, — невесело усмехнулся я. — По-хорошему, Грине надо за такое морду бить. Странно, правда, что я это только сейчас осознал. Раньше мне такие разводы доверчивых дурочек почему-то нормальным делом казались.
Замолчана Жанна, о чем-то задумалась, а после с непонятной мне целью в сумочку слазила, что по обыкновению висела на плече. Да и куда бы ей деться, этой сумочке? Она с ней в момент смерти была, так что…
Зря я, наверное, ей глаза на правду открыл. Лучше бы дальше думала, что у нее отличное контральто.
— Хотя зачем идти куда-то, — задумчиво пробубнил домовой. — Да и Ермолай может не одобрить.
— Я больше не буду, — пролепетал Родька, глядя на то, как Антип залихватски перекинул веревку через высокую ветку яблони. — Правда не буду! Я ж сберечь чтобы… Золото же, камушки. Ежели голодный год, так их продать можно, чтобы хозяин с голоду не помер! А то выйдет, как тогда, на Урале, когда кору с деревьев толкли!
Из глаз слуги выкатились две огромные слезинки.
— Жа-а-алко его! — протянула Жанна, опуская на мои плечи свои холодные, словно лед, ладони. — Может, не надо? Он же не со зла.
— Со зла, не со зла, — проворчал Антип. — Слова это все. Род свой опозорил, дом свой опозорил! И перед кем! Перед хозяевами, лесным да водным!
Так он что, на самом деле Родьку вздернуть собирается? Ну это уж дудки! Шума и гама от этого пройдохи многовато стало, что есть, то есть, но это не повод его на ноль множить.
— Развлекаешься, сосед? — послышался из-за калитки голос бабки Дарьи. — Так его, непутевого, так! Он, почитай, лет двадцать с моего огорода редиску да огурцы Захарке-покойнику таскал. И ловко так, ни разу его не поймала. И ни в одну ловушку мою он не попался. Больно смекалист, стервец!
Это как же она углядела, что мы тут делаем? Забор новый, в рост, щелей в нем нет.
— Воспитательный момент, — громко ответил я. — Чтобы знал, с какой стороны масло у бутерброда. А то Захару Петровичу овощи на стол поставлял, а мне и не думает.
— Я принесу, — забормотал Родька. — Принесу! Просто нет у нее еще ничего, я лазал, смотрел. Но как…
— Заткнись! — в один голос прошипели Жанна и Антип, верно все понявшие.
— На два слова, сосед, — весело попросила ведьма. — Дело есть.
А нож в притолоке торчит. Не идти же за ним? Впрочем, на воду дую. Договор есть договор, не тронет она меня. Она же не совсем рехнулась.
Ошибочка вышла. Стоило мне только выйти за пределы двора, эта старая перечница с неожиданной силой приплюснула меня к забору.
— Мадам, я не по этой части, — выдал я первое, что пришло в голову. — Десять минут назад я отказал в любви даме, которая моложе лет на восемьсот, так что вам вовсе рассчитывать нечего.
— Я тебе дам любовь! — задушевно прошипела мне в лицо ведьма. — Такую любовь, что дышать перестанешь. Ты что творишь, недоучка? Ты куда лезешь?
— Вы о чем? — Я отцепил ее морщинистые руки от своей футболки. — Куда я лезу? У меня вон ремонт только-только закончился, мне вообще сейчас не до чего.
— То есть это не ты нынче ночью мое заклинание порушил? — уточнила бабка. — Или все же ты?
Вон оно что. Тут да, тут претензия обоснована.
— Договор есть договор, — продолжала вещать ведьма, разгладив замятости на моей футболке. — Ты не суешь нос в мои дела, я в твои. До той поры живем мирно, полюбовно. Так?
— Наверное, — предположил я. — Этот договор не мной заключен, деталей не знаю. Что до ночи — меня попросили помочь, я помог.
— И лишил меня малой дани, что водяник платил за свой покой да тишину, — подытожила Дарья. — Мертвяка нет, шиш он мне теперь речной жемчуг будет задаром да с поклоном нести.
Чего? Да меня нынче ночью, получается, тупо использовали! Просто и безыскусно. Эти два старых хрыча разыграли представление как по нотам, решив свои проблемы за мой счет. Убил бы!
— Так я не знал, — придал лицу выражение поглупее я. — Это ваши внутренние дела, я в них не вхож.
— Что там мое заклятие лежит, тоже не знал? — не мигая уставилась в мои глаза старуха. — Правду говори, помни о том, что покон за лжу карать велит строго.
— Это знал, — неохотно выдавил я. Меня на такой фуфел не возьмешь, я врать в глаза приучен на славу, работа такая была. Но тут правда на ее стороне, покон лжецов карает строго, особенно в разрезе подобных разборок. — Только заклятие твое строители сковырнули, когда дорогу перекопали. Иначе чего бы этот жмурик каждую ночь к реке таскался? А если его нет, так я, получается, в своем праве.
— Нет у тебя никаких прав там, где ведьмина метка положена, — прошипела старуха, причем в этот момент я заметил двух ее подружек, стоявших на разных концах улицы и неотрывно смотревших на нас. — Тако было, тако будет. Или ты и про это не слыхал, ведьмак?
— Не-а, — передернул плечами я. — Про ведьмины метки впервые слышу. Серьезно. Как они хоть выглядят, опишите, а? Чтобы в следующий раз не оплошать.
Бабка помолчала, посопела, а после сделала пару шагов назад.
— На первый раз не будет беды, — наконец молвила она. — Но наперед знай — второй раз встанешь на моем пути, станем судить-рядить, кому в Лозовке жить, а кому — нет.
— Идет, — сплюнул я. — Что до меня, скажу так — дойдет до драки, будет драка. Надо тебе было меня тогда, в лесу, резать, бабка, потому как я тогда толком ничего не знал и не понимал. А теперь все по-другому стало. Теперь я тебе дорогу в Навь, туда, где мгла на твоих сородичей под плеск реки Смородины сон нагоняет, быстро налажу. И подругам твоим тоже дорожку укажу.
Ничего такого сделать я, само собой, не мог, но почему бы не козырнуть полученным знанием?
— Далеко прошел, Ходящий близ Смерти, — цыкнула зубом бабка Дарья. — Пригож да умен, два угодья в нем. Только не забудь, что там и твои браты под курганами спят. Коли меня туда отправишь, я тебя с собою утащу, не сомневайся.
— Потому давай жить мирно, соседка? — предложил я. — Ну нарушил я твои бизнес-схемы, признаюсь. Так не нарочно же? Не со зла. Будем считать, что квиты.
— Квиты? — опешила ведьма. — Это что за долг ты покрыл?
— А все тот же, за прошлогоднюю летнюю ночь, — на голубом глазу ответил я. — У меня память длинная, в ней ничего бесследно не исчезает. А теперь все, мы с тобой при своих.
— Ваше ведьмачье племя всегда бесстыдностью отличалось, — медленно проговорила бабка Дарья. — Но если все теперешнее поколение подобным тебе станет, то и вправду мне в Навь пора. Знавала я наглецов, но таких…
— Это что, — потер я руки. — Видела, я баньку поставил? Скоро мои закадыки приедут, водки да девок привезут. Вот они как есть чумовые, мне до них как до луны на тракторе!
— Те, что ли, которые по осени были? — уточнила ведьма. — Охти нам!
Она развернулась и, ссутулившись, побрела к своему дому.
Само собой, я ей ни на грош не поверил. Будь у нее хоть один повод разодрать меня на клочки, она бы это сделала с превеликой охотой. Нет, сейчас соседка сначала показала мне зубы, а после дала увидеть, что она на деле просто дряхлая старушка, которую такой лосяра, как я, запросто, если что, плевком перешибет. Вон, вон как скрючилась, ножками пыль загребает.
Имей я немного меньше жизненного опыта, так и поверил бы. Очень здорово все разыграно, не придерешься. Только в банке я и получше актрис видал. Такие иногда приходили народные таланты — закачаешься. И такие сказки рассказывали о деньгах, пришедших им невесть откуда невесть за что, — заслушаешься. Причем подкрепляли свои вирши отлично сделанными документами. Знаешь ведь, что и слова их вранье от начала до конца, и бумаги липа, а деваться некуда. Единственный выход — соврать, что ты им полностью веришь, а после сообщение отправить куда следует.
Так что бабка Дарья не самый сильный игрок на этом поле. Но зато самый опасный. Я, признаться, почти и забыл о существовании ведьм по соседству, что, впрочем, и неудивительно. Тихо они себя ведут весной, не то что осенью. На метлах не летают, шабаша со стриптизерами не устраивают, оскорбительные слова из-за забора не выкрикивают. А я сам на улицу нос высовываю нечасто, тем более что к реке теперь через отдельную калитку можно пройти, которую я прозвал черным ходом. Мне ее ребята-строители за отдельную плату поставили. Там сначала неглубокий овраг, потом рощица, а за нею речной берег начинается. Хорошо и удобно. И крюк через деревню давать не надо. Опять же, через тот овраг легко и в лес улизнуть, если что. Случаи разные бывают. И гости — тоже.
Последнее утверждение, кстати, оказалось очень верным. Незваные гости нагрянули вдруг, ни с того ни с сего. Правда, к тому времени перебранка с ведьмой уже позабылась. Да что там — весна кончилась, лето вовсю началось.
Вечера у нас в Лозовке тихие и светлые. Да и откуда взяться шуму? Железная дорога проходит сильно в стороне, трассы автомобильные — тоже, разве что «летуны» из Кубинки начнут крутить «бочки» в безоблачном небе, но и только. Что до дачников, основных производителей загородного гвалта, то их здесь сроду не водилось, похоже. То есть дети не орут, музыка не играет, хоровое пение отсутствует.