Пялился в стробоскоп.
Пора отсоединяться от телефона. Снимать ошейник, снимать крест. Самое главное уже сказано и услышано.
Просто выбросить его? В реку кинуть?
Тогда они точно поймут – и быстро, что писал самозванец. И тогда вместо мира, который он попытался за Петю с ними заключить, вместо покоя ему – будет ему неизбываемая тоска, а им всем – ужас и никогда не закроющаяся язва.
А можно пойти сейчас на Трехгорку – и вернуть телефон Пете.
Сейчас, как будто его этой ночью только убили. В холоде он не сильно поменялся, наверное? Илья не эксперт. Может сойти за правду. Может? Попробовать надо. Чтобы Петины извинения были приняты, раскаяние зачтено; чтобы любовь его еще позвенела в воздухе хоть сколько-нибудь лет.
Нельзя было у Пети еще и эту неделю отобрать.
Но если завтра что-то сорвется? Как он без телефона, без связи? Как с Дворником, если будет опаздывать?
Как-нибудь. Тут важней.
Доплясал.
Ушел.
* * *
Отцу написать, что прощает его за все, и у него попросить прощения – по-честному, теперь понимая, за что извиняется. Мать просто поблагодарить за любовь, за то, что не бросала, что терпела и прощала. Нине – что будет всегда скучать, и чтобы его родителей простила и прощала, потому что они стареют, сохнут и крошатся, но если она у них внука заберет, у них от Пети не останется совсем ничего. Каждому нужно было прощальное письмо составить: и Илья, пока шагал по мгле, их все уже в уме составил.
А когда добрался по кирпичному лабиринту к люку и нажал на телефоне кнопку, чтобы записать буквами, то понял: ничего не отправит никому. Телефон мигнул только в последний раз и окончательно сдох.
Отыскал давешний лом, натужился – сдвинул его еле, как гранитную плиту. Стал стирать с телефона отпечатки. Подышал на зеркальце, снял рукавом испарину. Ничего от Ильи не должно остаться.
И тут сзади заговорили, зашагали – пьяные шли компанией. Из баров шли – может, из «Хулигана».
К нему прямо, с каждым шагом. К нему! И вышли.
Секунд хватило только кинуть ему айфон вниз.
Крышку задвинуть – не хватило.
17
Утро нового дня наступало нехотя, улицы завесило мутью, солнце растворилось в тумане, как шипучая таблетка. Как будто бог в лежку грипповал и не мог себя сегодня заставить весь этот мир опять как следует вычерчивать. Моросило.
Что успели увидеть пьяные на Трехгорке, чего не успели – он не знал. От люка уходил к ним спиной, на оклики не оборачивался. Новости узнать неоткуда: телефон теперь у Пети. Было без этого черного аппендикса сиротливо: гулко внутри, пусто в кармане.
На Новослободской Илья торчал еще до открытия, второй в негласной очереди. У охраны на входе в ФМС играло радио; пока еще не пускали, Илья приник к стеклу, чтобы по его дрожанию угадать, нашли ли Хазина, есть ли подозреваемые.
Ведущие рассказывали про Трампа – тут охранник сделал погромче, но потом, когда что-то, кажется, озвучивали про Трехгорную мануфактуру, он заскучал и приглушил.
Наконец открыли, Илья шмыгнул в сортир: свериться с собой. В зеркале он был таким, каким его из ШИЗО выпускали – зеленого цвета и иссушенный. Прилизал водой волосы, попытался улыбнуться. Лучше не делать этого.
Пока любовался с собой, в зале ожидания уже столпились. Ведомство было отремонтировано и как будто очеловечено: кабинеты у паспортисток из стекла, номерки автомат выдает. Вызывали в прозрачные застенки по фамилиям тех, на кого было готово.
А Илью все не звали и не звали: неужели мама пропустила звонок? Нашли его в розыске? Или Наталью Георгиевну служба собственной безопасности схватила за руку?
Но нет, просто дали время поизводиться. Потом крикнули строго: «Горенов!»
Он даже не узнал себя.
Спохватился, вошел, первым делом на теткин компьютер посмотрел: читает она там новости? У него взяли паспорт, вгляделись. Не подмигивали, никак на блат не намекали.
По коридору пошли трое людей в синей форме, и Илья в своем стеклянном кубике тоже захотел стать прозрачным.
– Подождите, – произнесла паспортистка.
Сняла трубку, отвернулась от Ильи, стала в телефон капать ядовитой слюной:
– Да. Горюнов. Да. Через «е». Не знаю. Ну а я тут при чем? Так что? Переделывать? Через согласование? Хорошо.
Рассоединилась и уткнулась в компьютер. Ильи больше не было в этом кабинете. Печатала что-то одним пальцем, теребила сальную мышь. Илья несуществующий ерзал; она нахмурилась на него.
– Все в порядке? – не вынес он.
– Не знаю, – она кликнула что-то в отвернутом экране. – Скажут.
Даже если ночная пьянь прошла мимо люка, с утра рабочие о дыру точно споткнулись. Упал вниз молочный свет, разбудил Хазина; сейчас там уже мусора барражируют, рабочих приняли в первую очередь: кто оправдаться по-русски не умеет, того для начала и обвиним. По ксиве Петю узнают, конечно, и дальше только вопрос – когда все попадет к журналюгам, когда будет в телевизоре, и – смотрит ли этот телевизор Магомед.
Втиснулся в кабинет пузан в погонах, обслюнявил Илье его трепаный гражданский паспорт, через очки изучил печати и отметки. Забрал паспорт с собой. Становилось как перед грозой душно, в пару вызревал миллион вольт. Времени до стрелки час с небольшим, а эти бляди погонные еще держат его, морочат, мурыжат, время его наматывают как кишки на катушку, совещаются: миловать или казнить со скуки, крючкотворы.
Обманула ты, Наталья Георгиевна, не простят они мне ошибку в фамилии, государству надо каждую свою вошь по буковке правильно учитывать, без этого ее к ногтю не вызовешь. Если бы можно было за пятьдесят тысяч рублей вот так запросто покупать себе свободу, неужели бы все люди ею давно не затарились?
– Мне в коридоре подождать? – спросил Илья.
– Сидите тут.
Магомед, Мага, жди меня, верь в Хазина, мы скоро, мы вот-вот, ничего серьезного. Только осипли, онемели, не можем до тебя докричаться, пасть разеваем, а там звука нет. Сейчас отдадут паспорта, извинятся за ожидание, и я-мы – к тебе, ветром!
Пузатый вернулся еще через двадцать утроенных минут.
Как будто ему перезвонили из той канцелярии, в которую Илья только что отчаянно шептал.
Буркнул что-то паспортистке, та послушно напроставляла печатей, сунула Илье новую, хрустящую бордовую книжечку: подпишитесь-ка.
Илья подписался своей обычной кардиограммой.
И гражданский вернули.
А миллион вольт еще висел над Ильей, довлел, не хотел разряжаться.
* * *
«Президент-отель» стоял в десяти минутах от метро «Полянка»: за чугунной высокой оградой кирпичный рыжий новострой этажей в двадцать высотой, увенчанный коричневыми какими-то не то касками, не то киверами, не то детскими формочками для песка. По остальной архитектуре здание напоминало окружные многоэтажки и среди державных сталинок Якиманки смотрелось неместно: как будто приподнялось где-то в Солнцеве или в Орехове и переехало в центр, выбило себе покрасивее участочек, отселив пару стариков на кладбище, огородилось от соседей шипастым чугунным литьем и присело тут на кортаны. Однако же вот: с кортанов открывался вид на Кремль, и название «Президент» у отеля тоже никто не оспаривал.
Илья, уже когда подходил к нему, думал: как этот Магомед не палится в таком месте торговлю делать? Игорь К. вон ныкается по помойкам, сидит в норе, строчит Пете компромат в телефон, чтоб их вместе загребали, если что. А Магомед-Дворник говорит: на ресепшене меня спросишь. Может, и не Дворник он никакой, а только кривляется?
Вход в чугун стерегли черные с автоматами охранники. Камер от ворот до дверей Илья насчитал пять штук. Машин на парковке было мало, все огромные внедорожники с зеркалами вместо окон, все нездешние. Перед отелем был плац, на плацу торчали флагштоки с цветными тряпками. Туристов тут никаких не было, и вообще – лишних людей.
Илья толкнул дверь, оказался в огромном беломраморном холле, устланном паласами глубокого синего цвета. Потолок начинался на уровне четвертого этажа, с него свисали странные светила: диодный дождь с громадных диодных колец. Выглядело одновременно дешево и грандиозно. По углам торчали уличные киоски, торгующие сувенирами из воображаемой России. На видном месте зиждился белый рояль с золотым названием.
По холлу прохаживались менты, какие-то смуглые люди в костюмах за столиками говорили инфразвуком, глядя не друг на друга, а по сторонам. На ресепшене вышколенно улыбалась белокожая женщина, которую, кажется, хозяева не раз брали за загривок и уводили драть в люкс.
На Илью глядели, как на пришельца.
Он приблизился к белокожей, она растянула для него яркие губы, переспрашивать имя не стала. Поднесла трубку к уху, прошептала, замерла.
– Присядьте.
Илья провалился в глубокий и скользкий кожаный диван; охранники разглядывали его в открытую; белый электрический рояль сам играл что-то сложное, клавиши западали под невидимыми пальцами; тяжелые хрустальные люстры горели днем.
Повело, развезло, рояль баюкал: ночь без сна.
В глубине холла раздвинулись дверцы лифта, вышел человек. Борцовская шея, короткая борода, челка, синий костюм натянут на бугристые руки как олимпийское трико. К Илье шел вразвалку – уверенно, зная цель.
Сразу очнулся.
– Магомет? – Илья поднялся ему навстречу.
– Проуожу́.
Он был Ильи на голову выше, а шире его – вдвое. Держался на полшага сзади, направляя и закрывая путь назад.
Конвоировал до лифта, нажал на предпоследний, встал к Илье лицом – в упор; приехали – у лифта еще двое бородатых борцов, но в форме, что ли, какой-то. Стволы у них были в открытых кобурах, здоровенные: «стечкины», кажется. Напоказ.
И у номера стояли люди, эти в костюмах, только рубашечный ворот расстегнут на бычьих шеях. Остановили Илью, обшмонали его, обхлопали, металлоискателем еще обнюхали. Не помог бы тут Илье его «макаров» ничем.
Пора отсоединяться от телефона. Снимать ошейник, снимать крест. Самое главное уже сказано и услышано.
Просто выбросить его? В реку кинуть?
Тогда они точно поймут – и быстро, что писал самозванец. И тогда вместо мира, который он попытался за Петю с ними заключить, вместо покоя ему – будет ему неизбываемая тоска, а им всем – ужас и никогда не закроющаяся язва.
А можно пойти сейчас на Трехгорку – и вернуть телефон Пете.
Сейчас, как будто его этой ночью только убили. В холоде он не сильно поменялся, наверное? Илья не эксперт. Может сойти за правду. Может? Попробовать надо. Чтобы Петины извинения были приняты, раскаяние зачтено; чтобы любовь его еще позвенела в воздухе хоть сколько-нибудь лет.
Нельзя было у Пети еще и эту неделю отобрать.
Но если завтра что-то сорвется? Как он без телефона, без связи? Как с Дворником, если будет опаздывать?
Как-нибудь. Тут важней.
Доплясал.
Ушел.
* * *
Отцу написать, что прощает его за все, и у него попросить прощения – по-честному, теперь понимая, за что извиняется. Мать просто поблагодарить за любовь, за то, что не бросала, что терпела и прощала. Нине – что будет всегда скучать, и чтобы его родителей простила и прощала, потому что они стареют, сохнут и крошатся, но если она у них внука заберет, у них от Пети не останется совсем ничего. Каждому нужно было прощальное письмо составить: и Илья, пока шагал по мгле, их все уже в уме составил.
А когда добрался по кирпичному лабиринту к люку и нажал на телефоне кнопку, чтобы записать буквами, то понял: ничего не отправит никому. Телефон мигнул только в последний раз и окончательно сдох.
Отыскал давешний лом, натужился – сдвинул его еле, как гранитную плиту. Стал стирать с телефона отпечатки. Подышал на зеркальце, снял рукавом испарину. Ничего от Ильи не должно остаться.
И тут сзади заговорили, зашагали – пьяные шли компанией. Из баров шли – может, из «Хулигана».
К нему прямо, с каждым шагом. К нему! И вышли.
Секунд хватило только кинуть ему айфон вниз.
Крышку задвинуть – не хватило.
17
Утро нового дня наступало нехотя, улицы завесило мутью, солнце растворилось в тумане, как шипучая таблетка. Как будто бог в лежку грипповал и не мог себя сегодня заставить весь этот мир опять как следует вычерчивать. Моросило.
Что успели увидеть пьяные на Трехгорке, чего не успели – он не знал. От люка уходил к ним спиной, на оклики не оборачивался. Новости узнать неоткуда: телефон теперь у Пети. Было без этого черного аппендикса сиротливо: гулко внутри, пусто в кармане.
На Новослободской Илья торчал еще до открытия, второй в негласной очереди. У охраны на входе в ФМС играло радио; пока еще не пускали, Илья приник к стеклу, чтобы по его дрожанию угадать, нашли ли Хазина, есть ли подозреваемые.
Ведущие рассказывали про Трампа – тут охранник сделал погромче, но потом, когда что-то, кажется, озвучивали про Трехгорную мануфактуру, он заскучал и приглушил.
Наконец открыли, Илья шмыгнул в сортир: свериться с собой. В зеркале он был таким, каким его из ШИЗО выпускали – зеленого цвета и иссушенный. Прилизал водой волосы, попытался улыбнуться. Лучше не делать этого.
Пока любовался с собой, в зале ожидания уже столпились. Ведомство было отремонтировано и как будто очеловечено: кабинеты у паспортисток из стекла, номерки автомат выдает. Вызывали в прозрачные застенки по фамилиям тех, на кого было готово.
А Илью все не звали и не звали: неужели мама пропустила звонок? Нашли его в розыске? Или Наталью Георгиевну служба собственной безопасности схватила за руку?
Но нет, просто дали время поизводиться. Потом крикнули строго: «Горенов!»
Он даже не узнал себя.
Спохватился, вошел, первым делом на теткин компьютер посмотрел: читает она там новости? У него взяли паспорт, вгляделись. Не подмигивали, никак на блат не намекали.
По коридору пошли трое людей в синей форме, и Илья в своем стеклянном кубике тоже захотел стать прозрачным.
– Подождите, – произнесла паспортистка.
Сняла трубку, отвернулась от Ильи, стала в телефон капать ядовитой слюной:
– Да. Горюнов. Да. Через «е». Не знаю. Ну а я тут при чем? Так что? Переделывать? Через согласование? Хорошо.
Рассоединилась и уткнулась в компьютер. Ильи больше не было в этом кабинете. Печатала что-то одним пальцем, теребила сальную мышь. Илья несуществующий ерзал; она нахмурилась на него.
– Все в порядке? – не вынес он.
– Не знаю, – она кликнула что-то в отвернутом экране. – Скажут.
Даже если ночная пьянь прошла мимо люка, с утра рабочие о дыру точно споткнулись. Упал вниз молочный свет, разбудил Хазина; сейчас там уже мусора барражируют, рабочих приняли в первую очередь: кто оправдаться по-русски не умеет, того для начала и обвиним. По ксиве Петю узнают, конечно, и дальше только вопрос – когда все попадет к журналюгам, когда будет в телевизоре, и – смотрит ли этот телевизор Магомед.
Втиснулся в кабинет пузан в погонах, обслюнявил Илье его трепаный гражданский паспорт, через очки изучил печати и отметки. Забрал паспорт с собой. Становилось как перед грозой душно, в пару вызревал миллион вольт. Времени до стрелки час с небольшим, а эти бляди погонные еще держат его, морочат, мурыжат, время его наматывают как кишки на катушку, совещаются: миловать или казнить со скуки, крючкотворы.
Обманула ты, Наталья Георгиевна, не простят они мне ошибку в фамилии, государству надо каждую свою вошь по буковке правильно учитывать, без этого ее к ногтю не вызовешь. Если бы можно было за пятьдесят тысяч рублей вот так запросто покупать себе свободу, неужели бы все люди ею давно не затарились?
– Мне в коридоре подождать? – спросил Илья.
– Сидите тут.
Магомед, Мага, жди меня, верь в Хазина, мы скоро, мы вот-вот, ничего серьезного. Только осипли, онемели, не можем до тебя докричаться, пасть разеваем, а там звука нет. Сейчас отдадут паспорта, извинятся за ожидание, и я-мы – к тебе, ветром!
Пузатый вернулся еще через двадцать утроенных минут.
Как будто ему перезвонили из той канцелярии, в которую Илья только что отчаянно шептал.
Буркнул что-то паспортистке, та послушно напроставляла печатей, сунула Илье новую, хрустящую бордовую книжечку: подпишитесь-ка.
Илья подписался своей обычной кардиограммой.
И гражданский вернули.
А миллион вольт еще висел над Ильей, довлел, не хотел разряжаться.
* * *
«Президент-отель» стоял в десяти минутах от метро «Полянка»: за чугунной высокой оградой кирпичный рыжий новострой этажей в двадцать высотой, увенчанный коричневыми какими-то не то касками, не то киверами, не то детскими формочками для песка. По остальной архитектуре здание напоминало окружные многоэтажки и среди державных сталинок Якиманки смотрелось неместно: как будто приподнялось где-то в Солнцеве или в Орехове и переехало в центр, выбило себе покрасивее участочек, отселив пару стариков на кладбище, огородилось от соседей шипастым чугунным литьем и присело тут на кортаны. Однако же вот: с кортанов открывался вид на Кремль, и название «Президент» у отеля тоже никто не оспаривал.
Илья, уже когда подходил к нему, думал: как этот Магомед не палится в таком месте торговлю делать? Игорь К. вон ныкается по помойкам, сидит в норе, строчит Пете компромат в телефон, чтоб их вместе загребали, если что. А Магомед-Дворник говорит: на ресепшене меня спросишь. Может, и не Дворник он никакой, а только кривляется?
Вход в чугун стерегли черные с автоматами охранники. Камер от ворот до дверей Илья насчитал пять штук. Машин на парковке было мало, все огромные внедорожники с зеркалами вместо окон, все нездешние. Перед отелем был плац, на плацу торчали флагштоки с цветными тряпками. Туристов тут никаких не было, и вообще – лишних людей.
Илья толкнул дверь, оказался в огромном беломраморном холле, устланном паласами глубокого синего цвета. Потолок начинался на уровне четвертого этажа, с него свисали странные светила: диодный дождь с громадных диодных колец. Выглядело одновременно дешево и грандиозно. По углам торчали уличные киоски, торгующие сувенирами из воображаемой России. На видном месте зиждился белый рояль с золотым названием.
По холлу прохаживались менты, какие-то смуглые люди в костюмах за столиками говорили инфразвуком, глядя не друг на друга, а по сторонам. На ресепшене вышколенно улыбалась белокожая женщина, которую, кажется, хозяева не раз брали за загривок и уводили драть в люкс.
На Илью глядели, как на пришельца.
Он приблизился к белокожей, она растянула для него яркие губы, переспрашивать имя не стала. Поднесла трубку к уху, прошептала, замерла.
– Присядьте.
Илья провалился в глубокий и скользкий кожаный диван; охранники разглядывали его в открытую; белый электрический рояль сам играл что-то сложное, клавиши западали под невидимыми пальцами; тяжелые хрустальные люстры горели днем.
Повело, развезло, рояль баюкал: ночь без сна.
В глубине холла раздвинулись дверцы лифта, вышел человек. Борцовская шея, короткая борода, челка, синий костюм натянут на бугристые руки как олимпийское трико. К Илье шел вразвалку – уверенно, зная цель.
Сразу очнулся.
– Магомет? – Илья поднялся ему навстречу.
– Проуожу́.
Он был Ильи на голову выше, а шире его – вдвое. Держался на полшага сзади, направляя и закрывая путь назад.
Конвоировал до лифта, нажал на предпоследний, встал к Илье лицом – в упор; приехали – у лифта еще двое бородатых борцов, но в форме, что ли, какой-то. Стволы у них были в открытых кобурах, здоровенные: «стечкины», кажется. Напоказ.
И у номера стояли люди, эти в костюмах, только рубашечный ворот расстегнут на бычьих шеях. Остановили Илью, обшмонали его, обхлопали, металлоискателем еще обнюхали. Не помог бы тут Илье его «макаров» ничем.