А что же матери говорить? Может, прямо сейчас позвонить ей, из поезда, из железного перестука и туннельного воя?

Ну, я сгонял в больницу, мать. Да ничего с ней такого.

В девять ему говорили, операция через два часа. Это прямо сейчас, значит, делают? Поэтому Нина пропала? Или ее успокоительными пришибло?

Тут стало пора выдавливаться с потоком из тюбика-вагона, вязко течь вместе со всей людской пастой в переход и на Кольцевую.

Не успел позвонить. И на Кольцевой не успел. Оттягивал, но знал: вот сейчас там, на другой стороне радиоволн, копится тревога. Петина мать ерзает, берет в руки телефон, откладывает.

Потом подумал: а если бы его мама ехала в метро и позвонила бы – он бы ее голос узнал сквозь гул и громыхание? Конечно, узнал бы. И подделку отличил бы.

Значит, нельзя звонить.

Открыл Вотсапп, написать. А что написать?

Правду нельзя – такую правду без голоса не проговорить. А нужно было матери тоже успокоительного дать. Женщины совсем без успокоительного плохо умеют.

Надо было на «Кутузовскую». Перешел на радиальную, не отрываясь от телефона, читая переписку Пети с мамой. В вагоне аккуратно напечатал ей: «Был в больнице. Не волнуйся, мать. С Ниной все будет ОК».

Потом под стук подумалось: Нина ведь у заведующей обязательно спросит – был тут мой парень? Врачиха ей, конечно, ответит – заходил, интересовался. Сутулый такой, худой, бледный. Как, разве не курчавый, не загорелый, не холеный? Какое там – холеный! На туберкулезника больше похож или на уголовника.

И всё.

Мудло идиотское, вслух сказал себе Илья.

Куда влез! Зачем? В чужое. Угробишь себя. И права не имеешь! Какое ты имеешь право к ним лезть?

Мать ответила через несколько минут: «Это то, что я думаю?»

Когда-то, сто лет назад, мама водила маленького Илюшу в залетный парк аттракционов на ВДНХ. Кроме прочего, там было одно совсем удивительное: огромный пустой стакан – метров десять в диаметре – по вертикальным стенкам которого гонял настоящий мотоциклист. Разгонялся по донышку, потом на большой скорости прилипал против законов физики к стене и дальше, все ускоряясь, мчался по кругу уже отвесно, невозможно и невозмутимо сдвигаясь по стене вверх и вниз: как будто это было право и лево. Илью это тогда потрясло. А теперь он это и сам, кажется, проделывал.

Нельзя останавливаться.

Подождал и написал: «Потом расскажу. Не телефонный разговор».

Глаз с телефона не сводил: сеанс одновременной игры, ни с одним ходом нельзя ошибиться и опоздать нельзя.

– Станция «Парк Победы», – объявил диктор. – Следующая станция «Славянский бульвар».

Очнулся. А где «Кутузовская» – то?! Да это же не та линия, у них там целых три «Киевских» гроздью болтаются, синюю с голубой попутал.

Выскочил из метро: без семи двенадцать! Посмотрел – идти до нужного номера минут двадцать, не меньше. Плюнул на пятьдесят рублей лишней траты и влез в привставший на остановке попутный троллейбус. Пока Илья отбывал, троллейбусам личную полосу на дороге выделили. Цивилизация, бляха.

Троллейбус клацнул судорогой-сцеплением, снялся с места, поколесил бесшумно.

Только Илья рассчитался, сел, выдохнул, обмакнулся в телефон, как троллейбус уперся в пустоту. Думал, светофор, сначала головы не поднял; потом оторвался.

Все кругом замерло. Как будто время остановилось. Ни одна машина не сдвигалась с места ни впереди, ни сбоку. Кутузовский проспект, трасса шириной чуть не с Каму, встал намертво. Каменные десятиэтажные сталинки сжимали его, как ущелье. Триумфальная арка, от которой только отъехали, разрезала поток надвое, как речной остров.

Илья глянул на телефонные часы: через две минуты надо быть там, во дворе тридцать пятого дома!

– Чего стоим? – он по поручням подобрался к водителю.

– Перекрыли, – бессильно-безучастно, как о дожде, сказал тот.

– Это что? Кто перекрыл?

– Сейчас поедет, – объяснили ему.

– Кто поедет? Куда? – Илья задергался.

– Ну кто? Это же Кутузовский проспект. Царь, кто-кто, ептыть, – сказал интеллигентного вида седовласый старичок в тонкой оправе.

– Откройте дверь, я тут сойду, – попросил Илья.

– Не рекомендую, – предупредил старичок. – Там гэбэшники вокруг, они этого очень бдят.

– Я и не открою, – сказал водитель. – Меня потом натянут.

– Я опаздываю!

– Это форс-мажор, – возразил водитель. – Вас поймут.


– В Бельгии премьер на работу на велосипеде ездит, – сообщила женщина сзади.

– Зато он гомосек, – включился бородатый мужик, рыжий с проседью.

– У них гомосеки в правительстве, а у нас пидарасы, – веско произнес старичок в очочках. – Кто лучше?

– А в Швеции детей в школах гомосятине учат, прямо в учебниках, – не сдавался бородатый. – Это нормально? Терпимость!

Двенадцать наступило и прошло. Ничего, ничего, ничего. Чуть-чуть опоздает, всякое может случиться. Может, и Игорь сам с его передачей встал в эту же пробку. По крайней мере, он о себе знать никак не давал.

Илья прошелся до конца салона: посмотреть из заднего окна, не приближается ли кортеж. В хвост троллейбусу уткнулась «скорая помощь»: немо вращала выпученными мигалками. Водитель курил с закрытыми глазами. Врач читал телефон.

И во всех окружных машинах люди сидели в телефонах. У всех времени было бесконечно, им полчаса жизни справедливой податью казались.

Вернулся в голову, к водителю.

– Долго еще?

– Не думаю, – отозвался тот. – Минут десять-пятнадцать еще.

– Открывайте, – потребовал Илья.

– Вон, гляди, – старичок показал ему человека в черной куртке и шерстяной шапочке, который стоял на тротуаре к проезжей части внимательным и напряженным лицом. – Успеешь на пятнадцать минут и опоздаешь на всю жизнь. Мультик есть такой, «Паровозик из Ромашково», не смотрел?

– Я смотрел, – сказал бородатый мужичина. – А эта молодежь ни черта не смотрит, только интернет свой.

Илья опустился на сиденье.

Проверил, не писала ли Нина, не прослушал ли он. Нет: тишина. И Петина мать соглашалась потерпеть до несбыточного свидания. Знали бы они, кто им за Петю отвечает, вдруг как-то впервые подумалось ему.

Знали бы они только.

Люди вокруг впали в спячку, как будто в этой пробке распыляли снотворный газ. Даже очкастый старичок подустал спорить.

В телефоне без звука протикала-протекла еще одна пиксельная минута, за ней еще и еще. Странно, что мобильник еще считал время: оно разве не совсем застыло?

– Могли бы вертолетами летать, – сказал невнятно старик. – Но вертолетами скучно. С вертолета холопов не видать.

И сник. Завод кончился.

Вот только тут в этой замерзшей реке мелькнуло что-то: синяя молния. Передовая машина, гаишный «Мерседес».

Илья встал, прижался лбом к окну.

Через крыши машин было видно расчищенную, совершенно пустую встречку – по ней и пронеслось. И тут вдали показалось: гирлянда синих огней, созвездие. Выросли из точек на горизонте в секунды до тяжелых черных снарядов, выстреленных из какой-нибудь громадной «Берты». Три квадратно обрубленных немецких внедорожника с синими мигалками вокруг немецкого длинного лимузина. И вокруг еще, спереди и сзади – бело-голубая свита, все мелькают, крякают, подвывают. Пролетели на невероятной скорости, такой, что должны бы, по всем правилам физики, уже оторваться от земли и воспарить. Прямо орудийный залп.

Качнулись стоящие вдоль дороги машины от воздушного сгустка, как от взрывной волны, кажется, и Триумфальная арка пошатнулась; кто-то неспящий робко бибикнул, но его не поддержали. Все сидели себе смирнехонько в этой своей застрявшей секунде и не замечали даже, как законы физики сбоят.

А этому-то, наверное, нравилось, что он может людям время, как ручеек, ладонью запруживать. За таким вот, точно, и пошел на эту службу.

– Красиво едет! – похвалил бородатый.

– Ссут народа, – высказался старичок.

Промигнуло – и растворилось в тумане.

Но ехать еще не давали несколько минут, пока уже ни отблеска, ни отсвета не осталось. Только после этого сняли с часов арест.





* * *


Во двор дома Илья ворвался на двадцать три минуты позже условленного. Тридцать пятый номер был как средневековая крепость: высоченный сталинский дом-кольцо, все желтый кирпич, по углам башни, для въезда ворота: арка в три этажа высотой, створы сварены из чугунной решетки. Кутузовский проспект не для простого человека возводили. Простой человек и в хрущобную подъездную дверку гладко входит, не зацепится тенью за притолоку.

Двор был засажен черными голыми деревьями, заставлен дорогими авто. Что за странное место для встречи.

Обежал кругом, нашел пятый подъезд – и главное: помойку. Огляделся: не подстава?

На подъездах сидели камеры, вырванные глаза. Старухи на холодных скамьях говорили о медленной смерти. Хозяева старого мира передохли, а их вдовы это дело, сколько могли, оттягивали. Позыркивали на Илью, наклоняя укутанные головы так, чтобы через маленькую дырочку в катаракте было видно.

И из окон могли сверху вниз смотреть на землю, стеречь и подстерегать.