– Что с твоей рукой? Почему ты все время рассматриваешь пальцы? – спросила Джейн, когда мы поднялись из гардероба на первый этаж. – Ну-ка покажи.
– Все нормально, – я непроизвольно сжала руку в кулак, чтобы подруга не увидела легкий ожог, который непонятно как появился у меня.
– Да нет же, – Джейн остановила меня и схватила за запястье. На указательном и среднем пальцах виднелись красные пятнышки. Они приносили дискомфорт – неприятную пульсацию. Хотелось как можно быстрее опустить руку в прохладную воду или приложить к ней лед.
– Ого, откуда у тебя это? Будто обожглась.
– Да, номерок почему-то был горячим.
Джейн задумалась и сжала губы, не переставая рассматривать ожог.
– А, ну конечно! – Джейн вздохнула и посмотрела на меня так, будто познала смысл жизни. – У этого мальчика-гардеробщика они висели не на крючках, а лежали в коробке под столом. Наверное, рядом была батарея или еще что-то горячее. Все-таки сидеть в цокольном этаже холодно. Но вот же… какие неаккуратные. Я-то свой номерок сразу убрала в сумку. Даже не заметила, что он горячий…
– Точно, как я сама об этом не подумала!
Объяснение Джейн успокоило меня. Она была права – юноша снял номерок не с крючка, а вытащил из-под стола и протянул мне. Где-то недалеко стояла батарея. А тонкий металл нагревается быстро. Только почему я сразу не почувствовала жар? Разве я могла проигнорировать его, когда взяла из рук парня раскаленный номерок?
– Не переживай, краснота быстро пройдет. Помажь кремом на ночь.
– Хорошо, – скованно улыбнулась я, вспоминая, что из-за недосыпа могла потерять чувствительность и реакцию. М-да, надо ночью все-таки отдыхать, а не работать.
Джейн кивнула и направилась к лестнице, которая вела на второй этаж. Она была винтовой с хлипкими перилами. Выглядело это эффектно и загадочно, но я все же не оценила архитектурной задумки. Не могла ответить на вопрос зачем. Подниматься по такой лестнице – сущий кошмар. Она не самая подходящая для театра.
– Кстати, я поняла, кто встречал нас у дверей, – задумчиво произнесла я, когда мы с Джейн тихонько поднимались наверх. Уже прозвенел первый звонок – приятная трель, вводящая в транс. Нечто сакральное и мистическое. Я никогда не слышала ничего подобного в театрах. Вместо звона – бубенцы. До начала спектакля оставалось всего пять минут.
– Да? И кто же?
– Это один из близнецов-актеров, – сказала я, радуясь, что наконец вспомнила, где могла видеть лицо дворецкого. На флаере, конечно. – Он был такой приветливый. Наверное, это младший близнец, Отис. Он так хорошо загримировался, его и не узнать. Если бы увидела его тату, сразу бы поняла, кто он.
– А что с его тату?
– Оно бледнее, чем у остальных. Будто, когда его набивали, у мастера закончились краски и он решил не заморачиваться и сделал только легкий контур и минимум заливки.
– Любопытно, – спокойно сказала Джейн. Одной рукой она придерживала подол юбки, другой держалась за хлипкие перила винтовой лестницы.
Мы поднялись на второй этаж и оказались в большом и просторном холле, забитом девочками, девушками и женщинами. Среди них не было ни одного мужчины.
– А Том не соврал, – заметила я, когда мы с Джейн встали около рояля в углу холла. – Театр популярен у женщин.
Второй этаж театрального здания оказался таким же мистически-прекрасным, как и первый. В черно-красных тонах, с необычными картинами на стенах. Только вместо портретов Марло и Шекспира, здесь висели иные произведения искусства. Я натыкалась то на зловещие улыбки, то на язычки огоня, которые, казалось, готовились выпрыгнуть из заточения рам, чтобы поглотить гостей.
Холл оказался просторным, с двумя дверьми, которые смотрели друг на друга, – одна вела в зрительный зал, другая в служебный коридор с гримерками. Между ними стоял диван из черной кожи, на котором сидели три девочки, погруженные в свои телефоны. Я подняла взгляд на потолок и увидела большую викторианскую люстру.
Я разглядывала каждую деталь интерьера с особым восторгом, снова и снова вспоминая, как еще несколько недель назад проходила мимо этого здания и с любопытством заглядывала в окна. Я пыталась вообразить, как все выглядит внутри. Представляла, что все тут современно и ново. Но ни одна моя фантазия не оправдалась. Коричневый паркет, черные стены, картины и люстра. С виду мрачное здание было совершенно иным внутри. Здесь присутствовал дух прошлых веков. Он был заперт в рояле, стенах, люстре и даже в необычных картинах, на которые я старалась не смотреть, чтобы не портить себе настроение. Другие зрители, кажется, делали то же самое.
Через минуту на второй этаж поднялся еще один дворецкий – тоже высокий, но с длинными волосами, которые собрал в хвост на затылке.
Циркач, – вспомнила я прозвище Дэвида Мосса, лучшего друга Тома.
Поклонившись зрительницам, он распахнул двери в зал и пригласил всех войти. Когда я проходила мимо Циркача, наши взгляды на секунду встретились, и парень улыбнулся. В этот момент мне показалось, что меня коснулось пуховое перо. Я не заметила никакой циничности в его искренних карих глазах. Друг Тома производил впечатление мягкого и доброго человека, и я не понимала, почему Харт описал его чуть ли не как каменную глыбу.
«Неужели соврал?» – в замешательстве подумала я.
– Такое чувство, что мы на приеме у Королевы, – засмеялась Джейн, когда мы сели на свои места во втором ряду. – Необычно тут у них. Но мне нравится.
– Мне тоже, – оглядываясь по сторонам, тихо призналась я больше самой себе, чем подруге.
Вокруг нас суетились зрительницы в поисках своих мест. Одни громко переговаривались, другие тихо хихикали. Девочки, которые занимали диван в холле, сели перед нами и начали общаться друг с другом, забыв о телефонах. Кажется, они обсуждали очередную восходящую звезду кино.
– Я никогда не была в таком маленьком театре. Здесь так необычно, – задумчиво произнесла я.
В театре оказалось всего десять рядов по десять мест в каждом. Впереди – красный занавес, по бокам – черно-красные стены, напоминающие горящие угольки. Мы сидели в коробке, но я не чувствовала никакого дискомфорта.
– Бывший парень водил меня в камерный театр, – вспомнила Джейн. – Но это было года три назад. Я даже не помню, понравилось ли мне там. Но необычно, да. С этим соглашусь.
Когда все зрители расселись, к нам вышел Циркач и произнес:
– Дамы и… дамы, просим вас выключить сотовые телефоны, – любезно сказал он, улыбаясь глазами. – И добро пожаловать в театр «GRIM»! В самый необычный современный театр! Обещаем, после этого спектакля вы уже не вернетесь к привычной жизни. Только тс-с-с, об этом я вам не говорил.
Молодой человек мягко улыбнулся, и все зааплодировали ему, предвкушая удивительное зрелище. Когда и я приготовилась присоединиться к аплодисментам, взгляд дворецкого вдруг изменился, а его улыбка превратилась в волчий оскал. Пропала доброта, а вместе с ней легкость, которая окутала тело, когда я впервые взглянула на юношу у входа в зрительный зал. Может быть, я нафантазировала это, но, произнося последнее предложение, Циркач остановил на мне злобный взгляд. Уже не пуховое перо, а кувалда, готовая пробить череп. Его глаза больше не улыбались. В них плескался необъяснимый азарт. Словно он видел добычу и представлял, как разделывается с ней у всех на глазах.
Опешив, я моргнула. В эту секунду Циркач снова стал приятным юношей-дворецким. Он тепло улыбался зрителям.
«Да что со мной такое? – подумала я. – Привидится же такое».
В этот момент в зале выключили свет. Красный занавес разъехался. На сцене в кресле сидел пожилой мужчина и пил виски. Это был мистер Уайк. На его коленях лежала газета, а рядом на круглом кофейном столике горела ночная лампа. Перед нами предстал зажиточный писатель.
Представление началось.
В дверь позвонили. Уайк открыл дверь.
– Мистер Уайк? Меня зовут Майло Тиндл.
Сладкий мальчишеский голос. Когда на сцену вышел Том, я с жадностью начала рассматривать его. В спектакле Харт играл молодого актера – любовника жены писателя-миллионера Уайка. Высокий, с аккуратной прической, которую он постоянно поправлял, в классическом и слегка поношенном костюме, Том выглядел необычно.
– Говорят, вы хотите жениться на моей жене? – спросил писатель, пропуская Майло в дом.
– Именно. Я люблю ее.
Я почти не смотрела на пожилого мужчину. Мне было неинтересно, кто его играл – Барон, Ирландец или Деймон – брат Отиса. Вместо этого я рассматривала Тома, как картину в галерее, находя в его образе новые, незнакомые детали.
Том, который говорил со мной по телефону, и Том, которого я видела на сцене, были два непохожих друг на друга человека. Изменился даже голос. Теперь это был мальчишеский, с ноткой азарта голос.
Том был высоким, среднего телосложения, и ему невероятно шел классический костюм. Актер выглядел статно. И все же я не увидела в его лице привлекательности, которая бы заставила мое сердце дрогнуть. Никакого намека на красоту. Совсем. Обычный британец, каких на улице сотни. Хотя девушка, которая сидела рядом со мной, явно думала иначе. Она постоянно вздыхала, когда Том смотрел в зал. Она была без ума от него. Подавив смешок (всегда весело наблюдать за влюбленными дурочками), я продолжила наслаждаться спектаклем. Актеры играли блестяще. А напряженность триллера только подливала масла в огонь.
Идея постановки была предельно проста: муж, якобы не испытывая никаких чувств к жене, предложил бедному актеру сыграть в игру.
– Укради у меня драгоценности и документы на них, продай моему знакомому и живи спокойно с Маргарит. Я же получу полную страховку с этих украшений. В минусе никто не окажется, – сказал писатель, стараясь показаться чуть ли не святым. Он называл воровство игрой, шуткой, беззаботным развлечением. – Моя жена привыкла к роскошной жизни, которую ты ей дать не сможешь. А мне нужна полная гарантия, что она не вернется. Майло, вы понимаете, о чем я? У меня есть любовница, и мне нужен окончательный развод с Маргарит.
– И меня не задержит полиция?
– Именно.
В этом предложении затаился подвох, но актер принял его. Они разыграли воровство. Гремели холостые выстрелы, завязалась драка. Персонаж Тома выглядел жалко на фоне успешного писателя.
– Это настоящая игра. Игра, которая только началась, – ухмыльнувшись, сказал писатель молодому актеру.
А потом кое-что произошло, и Майло изменился. Он разозлился на Уайка и начал вести свою игру. Сначала стрелял писатель, теперь настал черед молодого актера. Перевоплощение персонажа Тома меня поразило. Мальчишеский голос стал грубым, властным. Он касался кожи и вызывал стаю мурашек.
Когда гремели очередные холостые выстрелы, я вжималась в кресло и хваталась за сердце – они сильно походили на настоящие. А камерная сцена только усиливала эффект. Звуки оглушали. Я боялась, что сейчас кого-то из них настигнет судьба актера, погибающего на сцене. Гадкая и смертельная случайность: холостой патрон, который на самом деле оказался боевым.
Том не изображал другого человека. Он жил ролью. Даже мысли парня принадлежали его герою. Только тогда я поняла, что имел в виду Том во время интервью, когда говорил про перевоплощения. Передо мной стоял не Том Харт, а Майло Тиндл. Вроде бы оба были актерами, но такими разными.
«Мы не играем штампами, – вспомнила я слова Тома. – Ну, знаешь, схватиться за голову в порыве отчаяния или упасть на колени, проклиная весь мир. Мы показываем эмоции иначе. Выражение лица, вдох, поворот головы… взгляд! Можно выразить состояние героя по-своему. Вдохнуть в персонажа жизнь, а не показать очередную копию, каких на сценах миллионы. Многие актеры, играя по Чехову, выходят из тела во время спектакля и как бы смотрят на своих персонажей со стороны. А это всегда рождает новые, не конвейерные эмоции. Вот такой он – настоящий театр».
А потом я вспомнила другие слова Тома. Во время интервью он случайно сказал о внутреннем состоянии во время игры. Я не добавила это в лонгрид для «Таймс», но запомнила: «Это чувство испытывают двое по уши влюбленных друг в друга людей, когда остаются наедине в темной комнате, в которой единственная мебель – это кровать. Ощущение полета, радости, азарта».
Руки слегка вспотели, по спине пробежал холодок. На долю секунды мне стало некомфортно смотреть на Тома во время спектакля. А потом я снова оказалась под действием магии актерской игры и обо всем позабыла.
«Том, сам того не подозревая, подарил мне новый мир», – думала я.
Пьеса поражала и пугала. Настоящий триллер. Нередко я вскрикивала от удивления или с силой сжимала ремешок сумки. И я постоянно чувствовал присутствие Маргарит, той самой жены. Она ни разу не вышла на сцену, но это не мешало ей поразить зрителей.
Женщина. Яблоко раздора.
Ссоры персонажей оглушали, их игра поражала. Иной раз персонаж Тома заливался утробным смехом, напоминая настоящего психопата. И ведь порог дома Уайка переступил кроткий молодой мужчина с мальчишеским голосом, а в конце пьесы он показал настоящего себя: беспринципного, жадного, злопамятного и страстного. Он бил по бутылкам со спиртным так, будто это теннисные мячики; он доводил престарелого писателя до белого каления; он издевался над ним и мучил его. Сцену усыпали осколки, стены пропитались запахом бренди. Алкоголь был настоящим. Все в этом театре давало понять, что к бутафории здесь относятся с пренебрежением. Не только актеры погружались в спектакль с головой, но и мы, зрители.
От выстрелов стыла кровь, тело наливалось свинцом, сердце глухо стучало под ребрами, а в голове не переставал греметь вопрос: «Так кто в итоге умрет?»
Ответ не заставил себя долго ждать.
В конце пьесы раздался заключительный выстрел. Мистер Уайк убил Майло. Я снова вспомнила неприятные истории, где холостые патроны оказывались боевыми, и задержала дыхание, пытаясь понять, все ли хорошо.
Да, умирал персонаж, а не Том.
Но от этого осознания легче не стало.
Майло Тиндл умер. Умер из-за любви к женщине. Перед тем, как навсегда закрыть веки, он взглянул на писателя с таким отчаянием и болью, что я невольно подумала: «Как страшно умирать. Умирать вот так, неестественной смертью».
На глаза навернулись слезы. Том сыграл так, словно в действительности простился с жизнью. Весь последний час он играл отчаянно, доказывая зрителю, как важна для него жизнь. Жизнь с любимой женщиной. Писатель издевался над ним, смеялся, говорил, что он бедный недоносок. Потом они поменялись ролями, и уже персонаж Тома схватил пистолет и, победоносно смеясь, начал обстреливать дом несчастного миллионера. Но в конце именно Майло погиб. Погиб от пули в сердце.
– Игра окончена, – выплюнул писатель в лицо актеру.
Свет погас, погружая зрителей в темноту. Из-за постоянных отсылок к смерти я подумала, что умер не только Майло, но и все мы, гости мистического театра «GRIM».
В зале послышались всхлипы. Даже я, не заметив этого, пустила горькую слезу, которая стала решающей в этот вечер. Игра актеров коснулась моего сердца, пробралась под кожу. Я влюбилась. Я так сильно влюбилась, что вдруг поняла: «Мне больно дышать». Грудь сдавливало в тиски при каждом вздохе. Театр превзошел все мои ожидания.
И когда актеры вышли на поклон, я грустно улыбнулась, вытирая слезы. Свет в зале резко вспыхнул. Все поднялись с мест, и мы с Джейн тоже. Боковым зрением я посмотрела на подругу: она громко аплодировала, а на ее щеке блестела дорожка от слез.
– Все нормально, – я непроизвольно сжала руку в кулак, чтобы подруга не увидела легкий ожог, который непонятно как появился у меня.
– Да нет же, – Джейн остановила меня и схватила за запястье. На указательном и среднем пальцах виднелись красные пятнышки. Они приносили дискомфорт – неприятную пульсацию. Хотелось как можно быстрее опустить руку в прохладную воду или приложить к ней лед.
– Ого, откуда у тебя это? Будто обожглась.
– Да, номерок почему-то был горячим.
Джейн задумалась и сжала губы, не переставая рассматривать ожог.
– А, ну конечно! – Джейн вздохнула и посмотрела на меня так, будто познала смысл жизни. – У этого мальчика-гардеробщика они висели не на крючках, а лежали в коробке под столом. Наверное, рядом была батарея или еще что-то горячее. Все-таки сидеть в цокольном этаже холодно. Но вот же… какие неаккуратные. Я-то свой номерок сразу убрала в сумку. Даже не заметила, что он горячий…
– Точно, как я сама об этом не подумала!
Объяснение Джейн успокоило меня. Она была права – юноша снял номерок не с крючка, а вытащил из-под стола и протянул мне. Где-то недалеко стояла батарея. А тонкий металл нагревается быстро. Только почему я сразу не почувствовала жар? Разве я могла проигнорировать его, когда взяла из рук парня раскаленный номерок?
– Не переживай, краснота быстро пройдет. Помажь кремом на ночь.
– Хорошо, – скованно улыбнулась я, вспоминая, что из-за недосыпа могла потерять чувствительность и реакцию. М-да, надо ночью все-таки отдыхать, а не работать.
Джейн кивнула и направилась к лестнице, которая вела на второй этаж. Она была винтовой с хлипкими перилами. Выглядело это эффектно и загадочно, но я все же не оценила архитектурной задумки. Не могла ответить на вопрос зачем. Подниматься по такой лестнице – сущий кошмар. Она не самая подходящая для театра.
– Кстати, я поняла, кто встречал нас у дверей, – задумчиво произнесла я, когда мы с Джейн тихонько поднимались наверх. Уже прозвенел первый звонок – приятная трель, вводящая в транс. Нечто сакральное и мистическое. Я никогда не слышала ничего подобного в театрах. Вместо звона – бубенцы. До начала спектакля оставалось всего пять минут.
– Да? И кто же?
– Это один из близнецов-актеров, – сказала я, радуясь, что наконец вспомнила, где могла видеть лицо дворецкого. На флаере, конечно. – Он был такой приветливый. Наверное, это младший близнец, Отис. Он так хорошо загримировался, его и не узнать. Если бы увидела его тату, сразу бы поняла, кто он.
– А что с его тату?
– Оно бледнее, чем у остальных. Будто, когда его набивали, у мастера закончились краски и он решил не заморачиваться и сделал только легкий контур и минимум заливки.
– Любопытно, – спокойно сказала Джейн. Одной рукой она придерживала подол юбки, другой держалась за хлипкие перила винтовой лестницы.
Мы поднялись на второй этаж и оказались в большом и просторном холле, забитом девочками, девушками и женщинами. Среди них не было ни одного мужчины.
– А Том не соврал, – заметила я, когда мы с Джейн встали около рояля в углу холла. – Театр популярен у женщин.
Второй этаж театрального здания оказался таким же мистически-прекрасным, как и первый. В черно-красных тонах, с необычными картинами на стенах. Только вместо портретов Марло и Шекспира, здесь висели иные произведения искусства. Я натыкалась то на зловещие улыбки, то на язычки огоня, которые, казалось, готовились выпрыгнуть из заточения рам, чтобы поглотить гостей.
Холл оказался просторным, с двумя дверьми, которые смотрели друг на друга, – одна вела в зрительный зал, другая в служебный коридор с гримерками. Между ними стоял диван из черной кожи, на котором сидели три девочки, погруженные в свои телефоны. Я подняла взгляд на потолок и увидела большую викторианскую люстру.
Я разглядывала каждую деталь интерьера с особым восторгом, снова и снова вспоминая, как еще несколько недель назад проходила мимо этого здания и с любопытством заглядывала в окна. Я пыталась вообразить, как все выглядит внутри. Представляла, что все тут современно и ново. Но ни одна моя фантазия не оправдалась. Коричневый паркет, черные стены, картины и люстра. С виду мрачное здание было совершенно иным внутри. Здесь присутствовал дух прошлых веков. Он был заперт в рояле, стенах, люстре и даже в необычных картинах, на которые я старалась не смотреть, чтобы не портить себе настроение. Другие зрители, кажется, делали то же самое.
Через минуту на второй этаж поднялся еще один дворецкий – тоже высокий, но с длинными волосами, которые собрал в хвост на затылке.
Циркач, – вспомнила я прозвище Дэвида Мосса, лучшего друга Тома.
Поклонившись зрительницам, он распахнул двери в зал и пригласил всех войти. Когда я проходила мимо Циркача, наши взгляды на секунду встретились, и парень улыбнулся. В этот момент мне показалось, что меня коснулось пуховое перо. Я не заметила никакой циничности в его искренних карих глазах. Друг Тома производил впечатление мягкого и доброго человека, и я не понимала, почему Харт описал его чуть ли не как каменную глыбу.
«Неужели соврал?» – в замешательстве подумала я.
– Такое чувство, что мы на приеме у Королевы, – засмеялась Джейн, когда мы сели на свои места во втором ряду. – Необычно тут у них. Но мне нравится.
– Мне тоже, – оглядываясь по сторонам, тихо призналась я больше самой себе, чем подруге.
Вокруг нас суетились зрительницы в поисках своих мест. Одни громко переговаривались, другие тихо хихикали. Девочки, которые занимали диван в холле, сели перед нами и начали общаться друг с другом, забыв о телефонах. Кажется, они обсуждали очередную восходящую звезду кино.
– Я никогда не была в таком маленьком театре. Здесь так необычно, – задумчиво произнесла я.
В театре оказалось всего десять рядов по десять мест в каждом. Впереди – красный занавес, по бокам – черно-красные стены, напоминающие горящие угольки. Мы сидели в коробке, но я не чувствовала никакого дискомфорта.
– Бывший парень водил меня в камерный театр, – вспомнила Джейн. – Но это было года три назад. Я даже не помню, понравилось ли мне там. Но необычно, да. С этим соглашусь.
Когда все зрители расселись, к нам вышел Циркач и произнес:
– Дамы и… дамы, просим вас выключить сотовые телефоны, – любезно сказал он, улыбаясь глазами. – И добро пожаловать в театр «GRIM»! В самый необычный современный театр! Обещаем, после этого спектакля вы уже не вернетесь к привычной жизни. Только тс-с-с, об этом я вам не говорил.
Молодой человек мягко улыбнулся, и все зааплодировали ему, предвкушая удивительное зрелище. Когда и я приготовилась присоединиться к аплодисментам, взгляд дворецкого вдруг изменился, а его улыбка превратилась в волчий оскал. Пропала доброта, а вместе с ней легкость, которая окутала тело, когда я впервые взглянула на юношу у входа в зрительный зал. Может быть, я нафантазировала это, но, произнося последнее предложение, Циркач остановил на мне злобный взгляд. Уже не пуховое перо, а кувалда, готовая пробить череп. Его глаза больше не улыбались. В них плескался необъяснимый азарт. Словно он видел добычу и представлял, как разделывается с ней у всех на глазах.
Опешив, я моргнула. В эту секунду Циркач снова стал приятным юношей-дворецким. Он тепло улыбался зрителям.
«Да что со мной такое? – подумала я. – Привидится же такое».
В этот момент в зале выключили свет. Красный занавес разъехался. На сцене в кресле сидел пожилой мужчина и пил виски. Это был мистер Уайк. На его коленях лежала газета, а рядом на круглом кофейном столике горела ночная лампа. Перед нами предстал зажиточный писатель.
Представление началось.
В дверь позвонили. Уайк открыл дверь.
– Мистер Уайк? Меня зовут Майло Тиндл.
Сладкий мальчишеский голос. Когда на сцену вышел Том, я с жадностью начала рассматривать его. В спектакле Харт играл молодого актера – любовника жены писателя-миллионера Уайка. Высокий, с аккуратной прической, которую он постоянно поправлял, в классическом и слегка поношенном костюме, Том выглядел необычно.
– Говорят, вы хотите жениться на моей жене? – спросил писатель, пропуская Майло в дом.
– Именно. Я люблю ее.
Я почти не смотрела на пожилого мужчину. Мне было неинтересно, кто его играл – Барон, Ирландец или Деймон – брат Отиса. Вместо этого я рассматривала Тома, как картину в галерее, находя в его образе новые, незнакомые детали.
Том, который говорил со мной по телефону, и Том, которого я видела на сцене, были два непохожих друг на друга человека. Изменился даже голос. Теперь это был мальчишеский, с ноткой азарта голос.
Том был высоким, среднего телосложения, и ему невероятно шел классический костюм. Актер выглядел статно. И все же я не увидела в его лице привлекательности, которая бы заставила мое сердце дрогнуть. Никакого намека на красоту. Совсем. Обычный британец, каких на улице сотни. Хотя девушка, которая сидела рядом со мной, явно думала иначе. Она постоянно вздыхала, когда Том смотрел в зал. Она была без ума от него. Подавив смешок (всегда весело наблюдать за влюбленными дурочками), я продолжила наслаждаться спектаклем. Актеры играли блестяще. А напряженность триллера только подливала масла в огонь.
Идея постановки была предельно проста: муж, якобы не испытывая никаких чувств к жене, предложил бедному актеру сыграть в игру.
– Укради у меня драгоценности и документы на них, продай моему знакомому и живи спокойно с Маргарит. Я же получу полную страховку с этих украшений. В минусе никто не окажется, – сказал писатель, стараясь показаться чуть ли не святым. Он называл воровство игрой, шуткой, беззаботным развлечением. – Моя жена привыкла к роскошной жизни, которую ты ей дать не сможешь. А мне нужна полная гарантия, что она не вернется. Майло, вы понимаете, о чем я? У меня есть любовница, и мне нужен окончательный развод с Маргарит.
– И меня не задержит полиция?
– Именно.
В этом предложении затаился подвох, но актер принял его. Они разыграли воровство. Гремели холостые выстрелы, завязалась драка. Персонаж Тома выглядел жалко на фоне успешного писателя.
– Это настоящая игра. Игра, которая только началась, – ухмыльнувшись, сказал писатель молодому актеру.
А потом кое-что произошло, и Майло изменился. Он разозлился на Уайка и начал вести свою игру. Сначала стрелял писатель, теперь настал черед молодого актера. Перевоплощение персонажа Тома меня поразило. Мальчишеский голос стал грубым, властным. Он касался кожи и вызывал стаю мурашек.
Когда гремели очередные холостые выстрелы, я вжималась в кресло и хваталась за сердце – они сильно походили на настоящие. А камерная сцена только усиливала эффект. Звуки оглушали. Я боялась, что сейчас кого-то из них настигнет судьба актера, погибающего на сцене. Гадкая и смертельная случайность: холостой патрон, который на самом деле оказался боевым.
Том не изображал другого человека. Он жил ролью. Даже мысли парня принадлежали его герою. Только тогда я поняла, что имел в виду Том во время интервью, когда говорил про перевоплощения. Передо мной стоял не Том Харт, а Майло Тиндл. Вроде бы оба были актерами, но такими разными.
«Мы не играем штампами, – вспомнила я слова Тома. – Ну, знаешь, схватиться за голову в порыве отчаяния или упасть на колени, проклиная весь мир. Мы показываем эмоции иначе. Выражение лица, вдох, поворот головы… взгляд! Можно выразить состояние героя по-своему. Вдохнуть в персонажа жизнь, а не показать очередную копию, каких на сценах миллионы. Многие актеры, играя по Чехову, выходят из тела во время спектакля и как бы смотрят на своих персонажей со стороны. А это всегда рождает новые, не конвейерные эмоции. Вот такой он – настоящий театр».
А потом я вспомнила другие слова Тома. Во время интервью он случайно сказал о внутреннем состоянии во время игры. Я не добавила это в лонгрид для «Таймс», но запомнила: «Это чувство испытывают двое по уши влюбленных друг в друга людей, когда остаются наедине в темной комнате, в которой единственная мебель – это кровать. Ощущение полета, радости, азарта».
Руки слегка вспотели, по спине пробежал холодок. На долю секунды мне стало некомфортно смотреть на Тома во время спектакля. А потом я снова оказалась под действием магии актерской игры и обо всем позабыла.
«Том, сам того не подозревая, подарил мне новый мир», – думала я.
Пьеса поражала и пугала. Настоящий триллер. Нередко я вскрикивала от удивления или с силой сжимала ремешок сумки. И я постоянно чувствовал присутствие Маргарит, той самой жены. Она ни разу не вышла на сцену, но это не мешало ей поразить зрителей.
Женщина. Яблоко раздора.
Ссоры персонажей оглушали, их игра поражала. Иной раз персонаж Тома заливался утробным смехом, напоминая настоящего психопата. И ведь порог дома Уайка переступил кроткий молодой мужчина с мальчишеским голосом, а в конце пьесы он показал настоящего себя: беспринципного, жадного, злопамятного и страстного. Он бил по бутылкам со спиртным так, будто это теннисные мячики; он доводил престарелого писателя до белого каления; он издевался над ним и мучил его. Сцену усыпали осколки, стены пропитались запахом бренди. Алкоголь был настоящим. Все в этом театре давало понять, что к бутафории здесь относятся с пренебрежением. Не только актеры погружались в спектакль с головой, но и мы, зрители.
От выстрелов стыла кровь, тело наливалось свинцом, сердце глухо стучало под ребрами, а в голове не переставал греметь вопрос: «Так кто в итоге умрет?»
Ответ не заставил себя долго ждать.
В конце пьесы раздался заключительный выстрел. Мистер Уайк убил Майло. Я снова вспомнила неприятные истории, где холостые патроны оказывались боевыми, и задержала дыхание, пытаясь понять, все ли хорошо.
Да, умирал персонаж, а не Том.
Но от этого осознания легче не стало.
Майло Тиндл умер. Умер из-за любви к женщине. Перед тем, как навсегда закрыть веки, он взглянул на писателя с таким отчаянием и болью, что я невольно подумала: «Как страшно умирать. Умирать вот так, неестественной смертью».
На глаза навернулись слезы. Том сыграл так, словно в действительности простился с жизнью. Весь последний час он играл отчаянно, доказывая зрителю, как важна для него жизнь. Жизнь с любимой женщиной. Писатель издевался над ним, смеялся, говорил, что он бедный недоносок. Потом они поменялись ролями, и уже персонаж Тома схватил пистолет и, победоносно смеясь, начал обстреливать дом несчастного миллионера. Но в конце именно Майло погиб. Погиб от пули в сердце.
– Игра окончена, – выплюнул писатель в лицо актеру.
Свет погас, погружая зрителей в темноту. Из-за постоянных отсылок к смерти я подумала, что умер не только Майло, но и все мы, гости мистического театра «GRIM».
В зале послышались всхлипы. Даже я, не заметив этого, пустила горькую слезу, которая стала решающей в этот вечер. Игра актеров коснулась моего сердца, пробралась под кожу. Я влюбилась. Я так сильно влюбилась, что вдруг поняла: «Мне больно дышать». Грудь сдавливало в тиски при каждом вздохе. Театр превзошел все мои ожидания.
И когда актеры вышли на поклон, я грустно улыбнулась, вытирая слезы. Свет в зале резко вспыхнул. Все поднялись с мест, и мы с Джейн тоже. Боковым зрением я посмотрела на подругу: она громко аплодировала, а на ее щеке блестела дорожка от слез.