– Уж никак не по Божественному праву, приятель, – резко ответил Струан, – которое, похоже, безраздельно царит в американском образе мыслей и в американской внешней политике.

– Кое в чем правы все-таки мы, а не вы. Давайте соперничать честно. Чертовы тарифы! Свободная торговля и свободные моря – вот это правильно!

– Здесь «Струан и компания» с вами. Вы что, газет не читаете? К вашему сведению, мы ежегодно покупаем десять тысяч голосов, чтобы поддержать шестерых членов парламента, которые проголосуют за свободную торговлю. Мы делаем все, что в наших силах.

– Один человек – один голос. Мы голоса не покупаем.

– Что ж, у вас своя система, у нас – своя. И вот что я вам еще скажу. Британцы были против американских войн. Обеих. А также против этих выродков из Ганноверской династии. Не вы эти войны выиграли, а мы их проиграли. И проиграли с радостью. Почему мы должны сражаться с кровными братьями? Но если наши островитяне когда-нибудь решат воевать со Штатами, берегитесь, клянусь Господом. Потому что тогда вам конец.

– У меня, похоже, созрел тост, – объявил Робб.

Американец и шотландец с трудом оторвали глаза друг от друга и уставились на него. К их изумлению, он наполнил три бокала.

– Ты не будешь пить, Робб, – сказал Струан, и его голос прозвучал как удар плети.

– Буду. В первый раз на Гонконге. В последний раз в жизни. – Робб протянул им бокалы. Это золотисто-коричневое виски изготовляли специально для «Благородного Дома» в Лох Таннох, откуда они были родом. Робб отчаянно нуждался в глотке спиртного, он мог бы сейчас выпить целый бочонок.

– Ты поклялся на Библии!

– Знаю. Но пить воду под тост принесет нам несчастье. А этот тост важен. – Рука Робба дрожала, когда он поднял бокал. – Я пью за наше будущее. За «Независимость» и «Независимое Облако». За свободные моря. За свободу от любых тиранов.

Он отхлебнул, задержал обжигающую жидкость во рту, чувствуя, как все у него внутри сжалось, требуя этот глоток.

Потом сплюнул, не проглотив ни капли, и выплеснул остатки виски из бокала на камни.

– Если я еще хоть раз захочу сделать это, выбей бокал у меня из рук. – Чувствуя невыносимую дурноту, Робб повернулся и зашагал прочь от берега.

– Для этого требуется больше сил, чем есть у меня, – покачал головой Купер.

– Робб, должно быть, сошел с ума, если решился так дразнить дьявола.

Шесть лет назад Робб начал напиваться до бесчувствия, до белой горячки. Годом раньше Сара приехала в Макао из Шотландии и привезла с собой детей. Некоторое время все шло прекрасно, но потом она узнала о китайской любовнице Робба, Мин Су, с которой он жил уже много лет, и об их дочери. Струан помнил ярость Сары и боль в глазах Робба, и ему было жаль обоих. Им давно следовало бы развестись, подумал он, проклиная закон, согласно которому развод можно было получить только актом парламента. В конце концов Сара согласилась простить Робба, но только при условии, что он Богом поклянется немедленно избавиться от любовницы, которую обожал, и их дочери. Ненавидя себя, Робб дал согласие. Он тайком передал Мин Су четыре тысячи серебряных тэйлов, и она с дочерью уехала из Макао. Он больше никогда не видел их, и не слышал о них. Но Сара, хотя и смягчилась, так и не смогла забыть прекрасной молодой женщины и ее ребенка и продолжала сыпать соль на незаживающую рану. Робб начал пить. Вскоре алкоголь завладел им целиком, и он не трезвел месяцами кряду. Затем как-то раз он исчез. После долгих поисков Струан отыскал его в одном из вонючих винных погребов Макао, притащил домой, привел в чувство. Потом вложил ему в руку пистолет.

– Застрелись сейчас же или поклянись Всевышним, что больше не притронешься к спиртному. Это яд для тебя, Робб. Ты беспробудно пьешь уже почти целый год. Подумай о детях. Несчастные ребятишки боятся тебя как огня, да и как им тебя не бояться. А я – я устал вытаскивать тебя из сточных канав. Посмотри, во что ты превратился, Робб! Ну, давай, посмотри!

Струан заставил его взглянуть на себя в зеркало. Робб дал клятву, и после этого Струан отправил его на месяц в море, распорядившись, чтобы ему не давали ни капли спиртного. Робб тогда чуть не умер. Пришло время, он опять стал самим собой, поблагодарил брата, вернулся к Саре и попытался помириться с ней. Но мира между ними быть уже не могло – как и любви. Бедный Робб, думал Струан. Да, и бедная Сара. Ужасно, когда муж и жена живут вот так…

– Какого дьявола, зачем Робби понадобилось это делать?

– Думаю, он хотел предотвратить ссору, – сказал Купер. – Я уже начинал злиться. Мне очень жаль.

– Не извиняйтесь, Джефф. Это все моя вина. Ну, – добавил Струан, – пусть мужество Робби не пропадет даром, а? Его тост?

Они молча выпили. Бражничающие торговцы и матросы разбрелись по всему берегу.

– Эй, Тай-Пэн! И ты, чертов колонист! Идите-ка сюда! Это был Квэнс, сидевший рядом с флагштоком. Он помахал им и прокричал вновь:

– Черт возьми, вы идете или нет!

Старик взял понюшку табаку, чихнул два раза и неторопливо обмахнул грудь платком с французскими кружевами. – Ради Бога, сэр, – обратился он к Струану, глядя на него поверх своих очков без оправы, – как, дьявол меня забери, может человек работать в таком бедламе? Это все вы и ваши проклятые бутылки!

– Вы попробовали коньяк, мистер Квэнс?

– Напиток безупречен, мой дорогой друг. Как грудки мисс Тиллман. – Он снял картину с мольберта и поднял ее над головой: – Ну, что скажете?

– О Шевон Тиллман?

– О картине! Клянусь всеми пузырями бурды из молока с пивом, как вы можете помышлять о заде записной красотки, когда перед вами шедевр? – Квэнс взял еще понюшку, поперхнулся, хлебнул из оловянной кружки с «наполеоном» и чихнул.

На картине акварелью была запечатлена сегодняшняя церемония. Тонко. Верно. И чуть-чуть сверх того. Без труда можно было разглядеть Брока и Маусса. Глессинг тоже был там с постановлением в руках.

– Что ж, картина хороша, мистер Квэнс, – сказал Струан.

– Пятьдесят гиней.

– Я купил у вас одну на прошлой неделе.

– Двадцать гиней.

– Не пойдет.

– Пятьдесят гиней, и я напишу вас зачитывающим постановление.


– Нет.

– Мистер Купер. Шедевр. За двадцать гиней.

– Не считая Тай-Пэна и Робба, у меня самая большая коллекция Квэнса на всем Дальнем Востоке.

– Черт возьми, джентльмены, я должен где-нибудь раздобыть хоть какие-то деньги.

– Продай ее Броку. Его тут прекрасно видно, – посоветовал ему Струан.

– Чума на вашего Брока! – Квэнс сделал очень большой глоток из кружки и пожаловался хриплым голосом: – Он отказался покупать, черт бы его побрал! – Он яростно потыкал в картину кистью, и Брок исчез. – Клянусь Создателем, с какой стати я должен дарить ему бессмертие! И на вас обоих мне тоже плевать. Я пошлю ее в Королевскую Академию. На вашем следующем корабле, Тай-Пэн.

– А кто оплатит фрахт? И страховку?

– Я оплачу, мой мальчик.

– Чем это, интересно?

Квэнс задумчиво разглядывал свое творение Он чувствовал, что даже в старости он по-прежнему сможет писать и достигать новых высот, его талант живописца не потускнеет.

– Так чем же, мистер Квэнс?

Квэнс надменно махнул рукой Струану:

– Деньгами. Серебром. Медью Долларами. Наличными!

– Вам кто-то открыл новый кредит, мистер Квэнс?

Но Квэнс ему не ответил. Он продолжал молча восхищаться картиной, зная, что подцепил рыбку на крючок и она уже не сорвется.

– Ну же, Аристотель, кто это? – настаивал Струан.

Квэнс сделал очередной глоток, взял еще табаку И чихнул. Потом прошептал с заговорщицким видом: – Присядьте. – Он оглянулся, чтобы убедиться, что их никто не слышит. – Секрет – Поднял картину. – Двадцать гиней?

– Хорошо, – согласился Струан. – Но смотри, твой секрет должен стоить этих денег.

– А, Тай-Пэн, вы истинный князь среди нас. Хотите табаку?

– Не тяни, выкладывай!

– Похоже, что некая леди пребывает в полном от себя восхищении. Когда смотрится в зеркало. Без одежды. Я получил заказ написать ее в таком виде.

– Господи всеблагой и всемогущий! Кто?!

– Вы оба ее очень хорошо знаете. – Тут Квэнс добавил с притворной грустью: – Я поклялся не выдавать ее имени. Но ее попка силой моей кисти будет принадлежать грядущему. Она великолепна. – Очередной глоток из кружки. – Я… э-э… видите ли, настоял на том, чтобы ознакомиться с натурой. Целиком. Прежде чем согласился принять заказ. – Он поцеловал сведенные в щепоть кончики пальцев. – Божественна, джентльмены, просто божественна! А какая грудь! Боже милостивый, у меня едва не сделался приступ ипохондрии. – Еще один глоток бренди.

– Нам-то ты можешь сказать. Ну, кто это?

– Первое правило при адюльтере и при работе с обнаженной натурой – никогда не разглашай имени женщины. – Квэнс с сожалением прикончил содержимое кружки. – Но среди вас не найдется ни одного, кто не заплатил бы тысячи гиней, чтобы стать обладателем этого портрета. – Он поднялся на ноги, благодушно рыгнул, обмахнул платком сюртук, закрыл коробку с красками и поднял мольберт, бесконечно довольный собой. – Что ж, на эту неделю с работой закончено. Я зайду к вашему компрадору за тридцатью гинеями.

– Двадцать гиней, – отрезал Струан.

– Оригинал Квэнса с самым знаменательным днем в истории Востока, – презрительно покачал головой художник, – за сумму, которой едва хватит на бочонок «наполеона». – Он вернулся на свой баркас и сплясал джигу среди хора приветственных голосов, встретивших его.

– Господь вседержитель, но кто же? – произнес Купер после минутной паузы.

– Должна быть Шевон, – сказал Струан с коротким смешком. – Как раз такая затея, которая пришлась бы по душе этой юной леди.

– Никогда. Признаю, она взбалмошное создание, но не настолько же. – Купер бросил тревожный взгляд в сторону плавучего склада компании «Купер и Тиллман», где жила Шевон Тиллман. Она была племянницей его компаньона и приехала в Азию год назад из Вашингтона. За это время она стала первой красавицей в этой части света. В свои девятнадцать лет она была обворожительна, смела и представляла собой блестящую партию, но ни одному мужчине пока не удалось залучить ее – ни в постель, ни под венец. Ей сделали предложение все холостые мужчины Азии, включая Купера. Ему, как и всем остальным, она отказала и в то же время не отказала… держала на привязи, как вообще всех своих поклонников. Однако Купер не расстраивался, он знал, что рано или поздно Шевон будет его женой. В Азию под опеку Уилфа Тиллмана ее отправил отец, сенатор штата Алабама. Он надеялся, что его дочь понравится Куперу, а Купер – ей, и их союз еще более упрочит семейный бизнес. Купер влюбился в нее без памяти, едва лишь увидел.

– Вот и прекрасно, тогда мы немедленно объявим о помолвке, – в восторге предложил Тиллман, узнав об этом.

– Нет, Уилф. Давай не будем спешить. Пусть она попривыкнет к Азии, да и ко мне тоже.

Поворачиваясь к Струану, Купер улыбнулся про себя. Такая дикая кошечка стоит того, чтобы ее подождать.

– Наверное, это одна из «юных леди» миссис Фортерингилл.

– Что ж, ее крольчата на все способны.

– Ну, конечно. Вот только они не стали бы платить Аристотелю за это.

– Деньги могла бы дать сама Старая Кобыла. Дело от этого только выиграет.

– «Дело» и без того процветает. У нее сейчас лучшая клиентура во всей Азии. Ты можешь представить себе эту Каргу дающей деньги Аристотелю? – Купер нетерпеливо подергал себя за бакенбарды, – Максимум, на что она может пойти, это расплатиться с ним натурой. А может быть, он просто шутит с нами?