– Может быть, ты так и поступишь, Робб, может быть, ты так и поступишь, – произнес Струан, кивая головой.
– Ты знаешь, что я никогда не сделаю ничего, что причинит тебе боль. Господи милостивый, иже есть на небесах, что же с нами происходит? Мы всего лишь раздобыли денег, а нас вдруг обуяла алчность и Бог знает что еще. Прошу тебя, отпусти меня. Через пять месяцев. Прошу тебя, Дирк.
– Я должен уехать. Только в парламенте я смогу по-настоящему управлять Лонгстаффом и теми, кто придет ему на смену. – Как это будешь делать ты, когда покинешь Азию. Только там мы сможем осуществить наш план. Но Кулуму нужно многому научиться. Ты пробудешь Тай-Пэном год и уедешь.
– Как можно обучить его за такой короткий срок?
– Через пять месяцев я увижу, может он быть Тай-Пэном или нет. Если нет, я сделаю другие распоряжения.
– Какие распоряжения?
– Смерть господня! Ты согласен, Робб, или ты отказываешься? Что это будет: один год или пять? Или ни одного?
Крепчающий ветер еще больше накренил корабль, и Робб перенес вес тела с одной ноги на другую. Все его существо восставало против этой клятвы. Но он знал, что должен ее принести. Должен ради своей семьи. Он взял в руки Библию, книга показалась ему отлитой из свинца. – Несмотря на то, что я ненавижу Восток и все, что он олицетворяет, я клянусь господом Богом соблюдать эти условия в полную меру своих сил и способностей. Да поможет мне Бог. – Он протянул Библию Струану. – Я думаю, ты пожалеешь, что заставил меня остаться и стать Тай-Пэном – на один год.
– Может быть. Но об этом не пожалеет Гонконг. – Струан открыл Библию и показал им четыре половинки монет, которые он воском прилепил изнутри к переплету. Он перечислил им все условия Дзин-куа, умолчав лишь об одном лаке для Гордона Чена. Это мое дело, сказал себе Струан и на секунду задумался, как отнесется Кулум к своему сводному брату – и к Мэй-мэй, – когда узнает о них. Робб знал о Мэй-мэй, хотя никогда и не видел ее. Интересно, спрашивал себя Струан, мои враги уже успели шепнуть Кулуму о Гордоне и Мэй-мэй?..
– Я считаю, ты был прав, что заставил нас поклясться, – сказал Робб. – Одному Богу известно, какой дьявольский трюк кроется за этими монетами.
Когда они вернулись в каюту, Струан подошел к столу и сломал печать на письме. Он прочел первые несколько строк и вскричал, задыхаясь от радости:
– Она жива! Винифред жива, клянусь Господом. Она поправилась!
Робб схватил письмо. Струан, вне себя от счастья, крепко обнял Кулума и начал отплясывать джигу, джига перешла в рил, он сомкнул руки с Кулумом, они вытащили в круг Робба, и вся их ненависть и недоверие друг к другу исчезли в один миг.
Потом Струан всей своей невероятной силой остановил их голова к голове.
– А теперь все вместе! Раз, два, три, – и они во всю силу легких прокричали латинский боевой клич клана:
– Feri! – Рази без промаха!
Потом он еще раз крепко обнял их и прогремел:
– Стюард!
Матрос со всех ног бросился на зов.
– Да, сэр-р?
– Всей команде по двойной чарке. Волынщики на ют! Принеси бутылку шампанского и еще один чайник с чаем, клянусь Богом!
– Есть, так точно, сэр-р!
Так они помирились между собой. Но в глубине души каждый понимал, что их отношение друг к другу уже никогда не будет прежним. Слишком много было сказано. Скоро каждый из них пойдет своей собственной дорогой. Один.
– Слава Богу, что ты вскрыл письмо потом, Дирк, – сказал Робб. – Слава Богу, что оно пришло. Я чувствовал себя ужасно. Ужасно.
– Я тоже, – добавил Кулум. – Прочти его вслух, отец.
Струан опустился в глубокое кожаное морское кресло и начал читать. Письмо было написано по-гэльски четыре месяца назад – через месяц после того, как Кулум отплыл из Глазго.
Парлан Струан писал, что жизнь Винифред две недели висела на волоске, а потом девочка начала поправляться. Доктора ничего не могли понять, они лишь пожимали плечами и говорили: «Воля Божья». Сейчас она жила со стариком на небольшом участке земли, который Струан приобрел для него когда-то много лет назад.
– Ей там будет хорошо, – сказал Кулум. – Вот только поговорить там не с кем, одни козы да охотники. Куда она станет ходить в школу?
– Пусть сначала окончательно поправится, окрепнет. Тогда подумаем и об этом, – сказал Робб. – Что там дальше, Дирк?
Дальше в письме шли семейные новости. У Парлана Струана было два брата и три сестры, и все давным-давно обзавелись своими семьями, а теперь переженились и их дети и народили им внуков. Были семьи и у его собственных детей: Дирка и Флоры – от первого брака и Робба, Ютинии и Сьюзан – от второго.
Многие из его потомков эмигрировали: в канадские колонии, в Соединенные Штаты Америки. Несколько человек были разбросаны по Индиям и испанской Южной Америке.
Парлан Струан писал, что Алистер МакКлауд, муж сестры Робба Сьюзан, вернулся из Лондона со своим сыном Гектором и поселился в Шотландии – потеря Сьюзан и их дочери Клер, скончавшихся от холеры, тяжелым камнем легла ему на сердце и почти доконала его. Он писал также, что получил письмо от Кернов: Флора, родная сестра Дирка, вышла замуж за Фаррана Керна, и в прошлом году они уехали в Норфолк, штат Вирджиния. Добрались они благополучно, и плаванье прошло хорошо; Керны и их трое детей были здоровы и счастливы.
Дальше в письме говорилось: «Передай Роббу, что Родди вчера уехал в университет. Я посадил его на дилижанс до Эдинбурга с шестью шиллингами в кармане и запасом еды на четыре дня. Твой кузен Дугалл Струан написал мне, что будет забирать его на каникулы к себе и станет его опекуном, покуда Робб не вернется домой. Я взял на себя смелость послать с ним вексель, выданный от имени Робба, на пятьдесят гиней в уплату за комнату и стол на год вперед и для выдачи одного шиллинга еженедельно на карманные расходы. Я также дал ему Библию и предупредил против продажных женщин, пьянства и азартных игр, и прочитал в напутствие отрывок из „Гамлета“ Уилла Шекспира, где говорится про то, чтобы „в долг не брать и денег не давать“, и заставил парня переписать его на листок бумаги и хранить его в Священном Писании. У мальчика хороший почерк.
Твоя дорогая Рональда и дети похоронены в одной из чумных ям. Прости, Дирк, мой мальчик, но закон требовал, чтобы всех умерших хоронили именно так – сжигали, а потом посыпали известью – ради безопасности живых. Но похороны были освящены в соответствии с нашей верой, и участок земли с могилами сделали священным местом. Да упокоит Господь их души.
За Винни не беспокойся. Девочка сейчас прямо красавица, и здесь, у Лох Ломонд, где на землю ступала нога Господа, она вырастет в добрую богобоязненную женщину. Теперь хочу предупредить тебя: не дай языческим варварам в Индийском Китае украсть твою душу и тщательно закрывай дверь от всякого зла, которое плодится в тех проклятых краях. Не сможешь ли ты вскоре приехать? Здоровье у меня прекрасное, милостивый Господь хранит меня. Только семь лет осталось мне до семи десятков, которые Бог обещал нам, но лишь один на четыре сотни видит в наше злое время. Я чувствую себя очень хорошо. В газетах пишут, что в Глазго, Бирмингеме и Эдинбурге были большие беспорядки. Опять поднялись чартисты. Фабричные рабочие требуют большей платы за свой труд. Два дня назад в Глазго состоялось публичное повешение за кражу овец. Черт побери англичан! В каком же мире мы живем, когда доброго шотландца вешают только за то, что он украл английскую овцу, да еще приговор выносит судья-шотландец. Ужасно. На той же сессии сотни людей выслали на австралийскую землю Ван Димена за участие в бунтах, забастовках и за то, что сожгли фабрику. Друга Кулума Бартоломью Ангуса приговорили к десяти годам ссылки в Новый Южный Уэльс за то, что он возглавлял чартистский мятеж в Эдинбурге. Народ…»
– О Боже! – выдохнул Кулум.
– Кто этот Бартоломью, Кулум? – спросил Струан.
– Мы жили с ним в одной комнате в университете. Бедный старина Барт.
– Ты знал, что он чартист? – резко проговорил Струан.
– Конечно. – Кулум подошел к окну и устремил взгляд в море.
– Ты тоже чартист, Кулум?
– Ты сам говорил, что Хартия – справедливый документ.
– Да. Но я также высказал тебе и свои взгляды на неповиновение. Ты активный сторонник движения?
– Я был бы им, если бы остался дома. Большинство студентов университета поддерживают Хартию.
– Тогда, клянусь Богом, я рад, что ты здесь. Если Бартоломью стоял во главе бунта, он заслужил эти десять лет. У нас хорошие законы и лучшая парламентская система в мире. Неповиновение, бунты и забастовки – не способ добиваться перемен.
– О чем еще говориться в письме, отец?
Струан несколько секунд наблюдал спину своего сына, уловив в его голосе хорошо ему знакомую интонацию Рональды. Он мысленно решил внимательнее разобраться в действиях чартистов. Потом вернулся к письму:
«Народ ежедневно прибывает в Глазго с севера, где лорды продолжают огораживать клановую землю, лишая своих родичей исконного права на нее. Граф Струан, этот дьявол с черным, сердцем, да поразит его Господь скорой смертью, собирает теперь свой полк, чтобы сражаться в индийских колониях. Люди стекаются под его знамя отовсюду, привлеченные обещаниями богатой добычи и земли. Ходят слухи, что нам опять придется воевать с проклятыми американцами из-за канадских колоний, и еще рассказывают о войне между этими дьяволами французами и русскими из-за оттоманских турок. Черт бы побрал этих французов. Словно мало мы натерпелись от их архидьявола Бонапарта.
В печальные времена живем мы, мальчик мой. Да, забыл упомянуть, что появился план построить за пять лет железную дорогу от Глазго до Эдинбурга. То-то будет здорово? Тогда, быть может, мы, шотландцы, сможем объединиться, и выбросим вон англичан, и выберем своего короля. Обнимаю тебя и твоего брата и обними за меня Кулума. С уважением, твой отец Парлан Струан».
Струан с усмешкой поднял глаза.
– Кровожаден, как всегда.
– Если граф набирает полк в Индию, вполне может так получиться, что они окажутся здесь.
– Верно. Я подумал о том же. Что ж, парень, если он когда-либо доберется до владений «Благородного Дома», полк вернется домой без командира, да поможет мне Бог.
– Да поможет мне Бог, – эхом откликнулся Кулум. Раздался стук в дверь, и в каюту торопливо вошел стюард, неся шампанское, бокалы и чай.
– Капитан Орлов благодарит вас от имени команды, сэр-р.
– Попроси его и Вольфганга присоединиться к нам в конце вахты.
– Есть, так точно, сэр-р.
После того как было разлито вино и чай, Струан поднял бокал.
– Тост. За Винифред, воскресшую из мертвых!
Они выпили, и Робб сказал:
– Еще один тост. Я пью за «Благородный Дом». Пусть никогда во веки мы не замыслим и не сделаем зла друг другу.
– Да.
Они выпили снова.
– Робб, когда мы придем на Гонконг, напиши нашим агентам. Пусть выяснят, кто являлся директорами нашего банка и кто был виновен в превышении кредита.
– Хорошо, Дирк.
– А потом, отец? – спросил Кулум.
– Потом мы пустим по миру всех виновных, – ответил Струан. – Вместе с их семьями.
У Кулума побежали мурашки по коже от неумолимой окончательности этого приговора.
– Почему же и семьи тоже?
– А что их жадность сделала с нашими семьями? С нами? С нашим будущим? Нам еще много лет предстоит расплачиваться за их тупую ненасытность. Поэтому они заплатят той же монетой. Все до единого.
Кулум встал и направился к двери.
– Что тебе нужно, парень?
– Туалет. То есть, я хочу сказать, «гальюн».
Дверь закрылась за ним.
– Жаль, что пришлось говорить ему такие вещи, – вздохнул Струан. – Но по-другому нельзя.
– Ты знаешь, что я никогда не сделаю ничего, что причинит тебе боль. Господи милостивый, иже есть на небесах, что же с нами происходит? Мы всего лишь раздобыли денег, а нас вдруг обуяла алчность и Бог знает что еще. Прошу тебя, отпусти меня. Через пять месяцев. Прошу тебя, Дирк.
– Я должен уехать. Только в парламенте я смогу по-настоящему управлять Лонгстаффом и теми, кто придет ему на смену. – Как это будешь делать ты, когда покинешь Азию. Только там мы сможем осуществить наш план. Но Кулуму нужно многому научиться. Ты пробудешь Тай-Пэном год и уедешь.
– Как можно обучить его за такой короткий срок?
– Через пять месяцев я увижу, может он быть Тай-Пэном или нет. Если нет, я сделаю другие распоряжения.
– Какие распоряжения?
– Смерть господня! Ты согласен, Робб, или ты отказываешься? Что это будет: один год или пять? Или ни одного?
Крепчающий ветер еще больше накренил корабль, и Робб перенес вес тела с одной ноги на другую. Все его существо восставало против этой клятвы. Но он знал, что должен ее принести. Должен ради своей семьи. Он взял в руки Библию, книга показалась ему отлитой из свинца. – Несмотря на то, что я ненавижу Восток и все, что он олицетворяет, я клянусь господом Богом соблюдать эти условия в полную меру своих сил и способностей. Да поможет мне Бог. – Он протянул Библию Струану. – Я думаю, ты пожалеешь, что заставил меня остаться и стать Тай-Пэном – на один год.
– Может быть. Но об этом не пожалеет Гонконг. – Струан открыл Библию и показал им четыре половинки монет, которые он воском прилепил изнутри к переплету. Он перечислил им все условия Дзин-куа, умолчав лишь об одном лаке для Гордона Чена. Это мое дело, сказал себе Струан и на секунду задумался, как отнесется Кулум к своему сводному брату – и к Мэй-мэй, – когда узнает о них. Робб знал о Мэй-мэй, хотя никогда и не видел ее. Интересно, спрашивал себя Струан, мои враги уже успели шепнуть Кулуму о Гордоне и Мэй-мэй?..
– Я считаю, ты был прав, что заставил нас поклясться, – сказал Робб. – Одному Богу известно, какой дьявольский трюк кроется за этими монетами.
Когда они вернулись в каюту, Струан подошел к столу и сломал печать на письме. Он прочел первые несколько строк и вскричал, задыхаясь от радости:
– Она жива! Винифред жива, клянусь Господом. Она поправилась!
Робб схватил письмо. Струан, вне себя от счастья, крепко обнял Кулума и начал отплясывать джигу, джига перешла в рил, он сомкнул руки с Кулумом, они вытащили в круг Робба, и вся их ненависть и недоверие друг к другу исчезли в один миг.
Потом Струан всей своей невероятной силой остановил их голова к голове.
– А теперь все вместе! Раз, два, три, – и они во всю силу легких прокричали латинский боевой клич клана:
– Feri! – Рази без промаха!
Потом он еще раз крепко обнял их и прогремел:
– Стюард!
Матрос со всех ног бросился на зов.
– Да, сэр-р?
– Всей команде по двойной чарке. Волынщики на ют! Принеси бутылку шампанского и еще один чайник с чаем, клянусь Богом!
– Есть, так точно, сэр-р!
Так они помирились между собой. Но в глубине души каждый понимал, что их отношение друг к другу уже никогда не будет прежним. Слишком много было сказано. Скоро каждый из них пойдет своей собственной дорогой. Один.
– Слава Богу, что ты вскрыл письмо потом, Дирк, – сказал Робб. – Слава Богу, что оно пришло. Я чувствовал себя ужасно. Ужасно.
– Я тоже, – добавил Кулум. – Прочти его вслух, отец.
Струан опустился в глубокое кожаное морское кресло и начал читать. Письмо было написано по-гэльски четыре месяца назад – через месяц после того, как Кулум отплыл из Глазго.
Парлан Струан писал, что жизнь Винифред две недели висела на волоске, а потом девочка начала поправляться. Доктора ничего не могли понять, они лишь пожимали плечами и говорили: «Воля Божья». Сейчас она жила со стариком на небольшом участке земли, который Струан приобрел для него когда-то много лет назад.
– Ей там будет хорошо, – сказал Кулум. – Вот только поговорить там не с кем, одни козы да охотники. Куда она станет ходить в школу?
– Пусть сначала окончательно поправится, окрепнет. Тогда подумаем и об этом, – сказал Робб. – Что там дальше, Дирк?
Дальше в письме шли семейные новости. У Парлана Струана было два брата и три сестры, и все давным-давно обзавелись своими семьями, а теперь переженились и их дети и народили им внуков. Были семьи и у его собственных детей: Дирка и Флоры – от первого брака и Робба, Ютинии и Сьюзан – от второго.
Многие из его потомков эмигрировали: в канадские колонии, в Соединенные Штаты Америки. Несколько человек были разбросаны по Индиям и испанской Южной Америке.
Парлан Струан писал, что Алистер МакКлауд, муж сестры Робба Сьюзан, вернулся из Лондона со своим сыном Гектором и поселился в Шотландии – потеря Сьюзан и их дочери Клер, скончавшихся от холеры, тяжелым камнем легла ему на сердце и почти доконала его. Он писал также, что получил письмо от Кернов: Флора, родная сестра Дирка, вышла замуж за Фаррана Керна, и в прошлом году они уехали в Норфолк, штат Вирджиния. Добрались они благополучно, и плаванье прошло хорошо; Керны и их трое детей были здоровы и счастливы.
Дальше в письме говорилось: «Передай Роббу, что Родди вчера уехал в университет. Я посадил его на дилижанс до Эдинбурга с шестью шиллингами в кармане и запасом еды на четыре дня. Твой кузен Дугалл Струан написал мне, что будет забирать его на каникулы к себе и станет его опекуном, покуда Робб не вернется домой. Я взял на себя смелость послать с ним вексель, выданный от имени Робба, на пятьдесят гиней в уплату за комнату и стол на год вперед и для выдачи одного шиллинга еженедельно на карманные расходы. Я также дал ему Библию и предупредил против продажных женщин, пьянства и азартных игр, и прочитал в напутствие отрывок из „Гамлета“ Уилла Шекспира, где говорится про то, чтобы „в долг не брать и денег не давать“, и заставил парня переписать его на листок бумаги и хранить его в Священном Писании. У мальчика хороший почерк.
Твоя дорогая Рональда и дети похоронены в одной из чумных ям. Прости, Дирк, мой мальчик, но закон требовал, чтобы всех умерших хоронили именно так – сжигали, а потом посыпали известью – ради безопасности живых. Но похороны были освящены в соответствии с нашей верой, и участок земли с могилами сделали священным местом. Да упокоит Господь их души.
За Винни не беспокойся. Девочка сейчас прямо красавица, и здесь, у Лох Ломонд, где на землю ступала нога Господа, она вырастет в добрую богобоязненную женщину. Теперь хочу предупредить тебя: не дай языческим варварам в Индийском Китае украсть твою душу и тщательно закрывай дверь от всякого зла, которое плодится в тех проклятых краях. Не сможешь ли ты вскоре приехать? Здоровье у меня прекрасное, милостивый Господь хранит меня. Только семь лет осталось мне до семи десятков, которые Бог обещал нам, но лишь один на четыре сотни видит в наше злое время. Я чувствую себя очень хорошо. В газетах пишут, что в Глазго, Бирмингеме и Эдинбурге были большие беспорядки. Опять поднялись чартисты. Фабричные рабочие требуют большей платы за свой труд. Два дня назад в Глазго состоялось публичное повешение за кражу овец. Черт побери англичан! В каком же мире мы живем, когда доброго шотландца вешают только за то, что он украл английскую овцу, да еще приговор выносит судья-шотландец. Ужасно. На той же сессии сотни людей выслали на австралийскую землю Ван Димена за участие в бунтах, забастовках и за то, что сожгли фабрику. Друга Кулума Бартоломью Ангуса приговорили к десяти годам ссылки в Новый Южный Уэльс за то, что он возглавлял чартистский мятеж в Эдинбурге. Народ…»
– О Боже! – выдохнул Кулум.
– Кто этот Бартоломью, Кулум? – спросил Струан.
– Мы жили с ним в одной комнате в университете. Бедный старина Барт.
– Ты знал, что он чартист? – резко проговорил Струан.
– Конечно. – Кулум подошел к окну и устремил взгляд в море.
– Ты тоже чартист, Кулум?
– Ты сам говорил, что Хартия – справедливый документ.
– Да. Но я также высказал тебе и свои взгляды на неповиновение. Ты активный сторонник движения?
– Я был бы им, если бы остался дома. Большинство студентов университета поддерживают Хартию.
– Тогда, клянусь Богом, я рад, что ты здесь. Если Бартоломью стоял во главе бунта, он заслужил эти десять лет. У нас хорошие законы и лучшая парламентская система в мире. Неповиновение, бунты и забастовки – не способ добиваться перемен.
– О чем еще говориться в письме, отец?
Струан несколько секунд наблюдал спину своего сына, уловив в его голосе хорошо ему знакомую интонацию Рональды. Он мысленно решил внимательнее разобраться в действиях чартистов. Потом вернулся к письму:
«Народ ежедневно прибывает в Глазго с севера, где лорды продолжают огораживать клановую землю, лишая своих родичей исконного права на нее. Граф Струан, этот дьявол с черным, сердцем, да поразит его Господь скорой смертью, собирает теперь свой полк, чтобы сражаться в индийских колониях. Люди стекаются под его знамя отовсюду, привлеченные обещаниями богатой добычи и земли. Ходят слухи, что нам опять придется воевать с проклятыми американцами из-за канадских колоний, и еще рассказывают о войне между этими дьяволами французами и русскими из-за оттоманских турок. Черт бы побрал этих французов. Словно мало мы натерпелись от их архидьявола Бонапарта.
В печальные времена живем мы, мальчик мой. Да, забыл упомянуть, что появился план построить за пять лет железную дорогу от Глазго до Эдинбурга. То-то будет здорово? Тогда, быть может, мы, шотландцы, сможем объединиться, и выбросим вон англичан, и выберем своего короля. Обнимаю тебя и твоего брата и обними за меня Кулума. С уважением, твой отец Парлан Струан».
Струан с усмешкой поднял глаза.
– Кровожаден, как всегда.
– Если граф набирает полк в Индию, вполне может так получиться, что они окажутся здесь.
– Верно. Я подумал о том же. Что ж, парень, если он когда-либо доберется до владений «Благородного Дома», полк вернется домой без командира, да поможет мне Бог.
– Да поможет мне Бог, – эхом откликнулся Кулум. Раздался стук в дверь, и в каюту торопливо вошел стюард, неся шампанское, бокалы и чай.
– Капитан Орлов благодарит вас от имени команды, сэр-р.
– Попроси его и Вольфганга присоединиться к нам в конце вахты.
– Есть, так точно, сэр-р.
После того как было разлито вино и чай, Струан поднял бокал.
– Тост. За Винифред, воскресшую из мертвых!
Они выпили, и Робб сказал:
– Еще один тост. Я пью за «Благородный Дом». Пусть никогда во веки мы не замыслим и не сделаем зла друг другу.
– Да.
Они выпили снова.
– Робб, когда мы придем на Гонконг, напиши нашим агентам. Пусть выяснят, кто являлся директорами нашего банка и кто был виновен в превышении кредита.
– Хорошо, Дирк.
– А потом, отец? – спросил Кулум.
– Потом мы пустим по миру всех виновных, – ответил Струан. – Вместе с их семьями.
У Кулума побежали мурашки по коже от неумолимой окончательности этого приговора.
– Почему же и семьи тоже?
– А что их жадность сделала с нашими семьями? С нами? С нашим будущим? Нам еще много лет предстоит расплачиваться за их тупую ненасытность. Поэтому они заплатят той же монетой. Все до единого.
Кулум встал и направился к двери.
– Что тебе нужно, парень?
– Туалет. То есть, я хочу сказать, «гальюн».
Дверь закрылась за ним.
– Жаль, что пришлось говорить ему такие вещи, – вздохнул Струан. – Но по-другому нельзя.