По дороге от Мраморной пагоды А Гип впала в беспамятство и вскоре скончалась. Струан хотел похоронить ее в море, но Мэй-мэй обратилась к нему с просьбой:

– А Гип была преданной рабыней, – сказала она. – Плохой будет йосс не вернуть ее родителям и не похоронить по китайскому обычаю, о, абсолютно очень плохой и ужасный, Тай-Пэн.

Струан изменил курс и отправился в Макао. Там с помощью Маусса он купил для А Гип красивый гроб и передал его родителям девушки. Он дал им также десять тэйлов на похороны. Ее родители были танка. Они поблагодарили его и стали уговаривать взять вместо А Гип ее младшую сестру А Сам, веселую, круглолицую девочку пятнадцати лет, которая тоже говорила на «пиджин» и имела перевязанные ноги – для танка вещь крайне необычная. Мэй-мэй знала А Сам и раньше, девушка ей нравилась, поэтому Струан согласился. Родители запросили за А Сам триста серебряных тэйлов. Струан был готов заплатить без разговоров, но Мэй-мэй сказала, что как госпожа она сильно потеряет лицо, если будет заплачена первая же названная сумма. Она принялась усердно торговаться с ними и в конце концов сбила цену до ста шестнадцати тэйлов.

Струан не споря выполнил все формальности, связанные с покупкой девушки, потому что этого требовал обычай. Но затем, когда сделка состоялась и он, по китайскому закону, стал владельцем рабыни, он разорвал документ на глазах у А Сам и сказал ей, что она не рабыня, а только прислужница. А Сам ничего не поняла. Струан знал, что потом она спросит у Мэй-мэй, почему он порвал такую важную бумагу, и Мэй-мэй ответит, что некоторые обычаи варваров действительно странные и смысл их понять невозможно. А Сам согласно кивнет головой, и ее страх перед ним увеличится.

Все то время, пока «Китайское Облако» стоял в Макао, Струан продержал команду на борту. Исключение было сделано только для Вольфганга Маусса. Шотландец опасался, что слухи о серебре разнесутся по городу, и, хотя обычно он доверял своим людям, он не мог полагаться на них сейчас, когда такое огромное богатство лежало буквально под рукой и словно ждало, чтобы его взяли.

Он ожидал пиратского нападения как извне, так и изнутри. В Макао на борту едва не вспыхнул бунт, и впервые ему и его офицерам пришлось прибегнуть к плети, рассыпая удары без разбора направо и налево. После этого Струан распорядился выставить часовых на полубаке и встать на якоре в мелкой гавани подальше от берега. Всем сампанам было запрещено подходить к «Китайскому Облаку» ближе, чем на сто ярдов.

Он выслал Кьюдахи, первого помощника, с катером на Гонконг впереди себя, чтобы тот привез Робба и Кулума на тайное свидание в Дипуотер Бэй, строго предупредив не говорить им ни слова о серебре. Он знал, что этим увеличивает грозящую ему опасность, но понимал также и то, что должен пойти на этот риск. Благополучно погрузив серебро на «Китайское Облако», он смог спокойно поразмышлять о Дзин-куа, а также о «Благородном Доме», Роббе и Кулуме и решил, что делать дальше. Он понимал, что пришло время окончательно определить будущее лицо компании. С Роббом и Кулумом или без них. Любой ценой.

Струан оставил Мэй-мэй в Макао, в доме, который подарил ей. Перед тем, как уехать, он и Мэй-мэй навестили Чен Шеня.

Дункан, их трехлетний сын, встречая родителей, опустился на колени для поклона, но Струан поднял малыша и сказал, чтобы тот никогда и ни перед кем не смел больше этого делать. Дункан пролепетал: «Да, Тай-Пэн», и крепко прижался к нему и к матери.

За крошкой Кейт ухаживали с той же любовью и заботой, что и за Дунканом, и Чен Шень хлопотал вокруг них, как старая курица. Принесли еду и чай, и тогда Чен Шень попросил позволения Струана пригласить Кай-сун, которая хотела поклониться Тай-Пэну.

Кай-сун минуло тридцать шесть. Она появилась в великолепном темно-красном с золотом платье с нефритовыми и серебряными заколками в черных волосах. Струану показалось, что семнадцати лет, прошедших со времени их последней встречи, словно не было. Ее лицо было белым и чистым, как алебастр, а глаза остались такими же бездонными, как и в дни юности.

Но по щекам катились слезы, и она прошептала что-то на кантонском наречии, а Мэй-мэй радостно перевела:

– Старшая сестра так опечалена, что твоя Тай-тай стала мертвая, Тай-Пэн. Старшая сестра говорит, всегда, когда ты хочешь, чтобы дети были здесь, они будут как ее дети. И она благодарит тебя за то, что ты так добр к ней и к ее сыну.

– Скажи ей, что она выглядит очень хорошо, и поблагодари ее.

Мэй-мэй перевела, потом немного поплакала вместе с Кай-сун, и они почувствовали себя счастливыми. Кай-сун низко поклонилась еще раз и ушла.

Чен Шень отвел Струана в сторону.

– Слышать твоя, может, холосый йосс есть, Тай-Пэн. – Все его необъятное лицо сложилось в одну большую улыбку.

– Может.

– Холосый йосс есть тоза – моя покупать люди стлоить Гонконг оц-цень дешевый! – Чен-Шень ухватился руками за огромный живот и громко захохотал. – Хейа, Тай-Пэн! Децтвенный рабыня есть. Твоя хотеть? Я твоя покупать, хейа? Дешевый-дешевый.

– Ай-йа, девственница! Лишние заботы зачем, свои заботы много есть и так!

Струан и Мэй-мэй забрали детей и вернулись к ней домой. Мэй-мэй проиграла ему в трик-трак больше, чем стоил этот ее дом, некогда подаренный ей Струаном. Она официально и с большой церемонией передала ему купчую и тут же протянула колоду карт.

– На квит, Тай-Пэн, в долги.

Он вытащил валета, и она завыла и стала рвать на себе волосы.

– О горе, горе, горе! Ах, я паршивая собака, старая ни на что не годная подстилка! Я зачем открывала свой грязный рот?

С мученическим видом она зажмурилась, вытащила карту, съежилась от страха и чуть-чуть приоткрыла глаза. Это была дама. Она вскрикнула от счастья и бросилась в его объятия.

Они с Мэй-мэй договорились, что Струан очень быстро вернется с Гонконга или пришлет за ней «Китайское Облако». Затем он отплыл к Дипуотер Бэю.

Дверь каюты открылась.

– Здравствуй, отец, – сказал Кулум.

– Привет, Дирк, – произнес вслед за ним Робб.

– Добро пожаловать. Добрались без приключений?

– Да, все нормально. – Робб тяжело опустился в кресло. Под глазами у него залегли черные тени.

– Ты выглядишь совсем обессилевшим, Робб.

– Так оно и есть. Я перепробовал все, что можно, все. – Он стащил с себя тяжелый плащ, от которого валил пар. – Никто не хочет открывать нам кредит. Мы погибли. О каких хороших новостях мог ты вообще писать, Дирк? – Он пошарил в кармане своей куртки и вытащил оттуда письмо. – Боюсь, из меня добрый вестник тоже не получится. Это пришло для тебя со вчерашней почтой. От отца.

Вся радость Струана, вся его гордость за то, чего он сумел достичь, улетучились в один миг. Винифред, подумал он, это должно быть о ней. Он взял письмо в руки. Печать была не сломана. Струан узнал мелкий паучий почерк своего отца.

– Какие новости из дома? – спросил он, стараясь, чтобы его голос не дрожал.

– Это все, что нам пришло, Дирк. Я не получил вообще ничего. Извини. Ну, а ты-то как? Что случилось с твоим лицом? Ты обжегся? Мне очень жаль, что я ничем не сумел помочь.

Струан положил письмо на стол.

– Ты купил землю?


– Нет. Распродажу отложили – Робб старался не смотреть на письмо.

– Она состоится завтра, отец. Не хватило времени, чтобы обмерять все участки. Поэтому ее и перенесли. – Кулум неловко покачнулся, когда корабль накренился, увлекаемый вперед наполнившимися парусами. Он оперся о стол. – Хочешь, я сам вскрою письмо?

– Нет, спасибо. Вы видели Брока?

– «Белая Ведьма» прибыла с Вампоа два дня назад, – сказал Робб. – Сам я его не видел. Это правда, что у нас опять война?

– Да, – ответил Струан. – Флот по-прежнему на Гонконге?

– Да. Но когда Эликсен привез последние новости, он развернулся в боевое построение. К восточному и западному входам в пролив посланы корабли для патрулирования. Китайцы собираются напасть на Гонконг?

– Не будь смешным, Робби.

Робб посмотрел в окно на море за кормой клипера. В лице Дирка появилось что-то новое, подумал он. – Откуда здесь столько оружия, Дирк? Что-нибудь не так?

– Чем занимался Лонгстафф все это время, Кулум? – спросил Струан.

– Не знаю, – ответил юноша. – Я видел его лишь однажды, когда понадобилось его согласие, чтобы перенести распродажу.

– И я тоже с ним не встречался, Дирк. После той статьи про нас в газете мне вообще стало трудно с кем-либо встречаться. Особенно с Лонгстаффом.

– В самом деле? Что же случилось?

– Я увиделся с ним на следующий день. Он сказал: «Чес с-слово, это что, правда?», и когда я ответил ему: «Да», он взял понюшку табаку, пробормотал: «Жаль. Ну что же, я очень занят, Робб. Всего хорошего», и выпил еще один стакан портвейна.

– Ты ожидал чего-то другого?

– Не знаю, Дирк. Наверное, я ждал сочувствия. Или какой-нибудь помощи.

– Лонгстафф не уволил Кулума. Это говорит в его пользу.

– Он вызвал меня обратно только потому, что на тот момент у него под рукой не оказалось никого, кто мог бы этим заняться, – заметил Кулум. За последние две недели он начал прибавлять в весе, и его болезненная бледность уже не так бросалась в глаза. – По-моему, он испытывает удовольствие от того, что мы потерпели крах. То есть, – быстро добавил он, – я-то, конечно, не в счет. Я хочу сказать, что «Благородный Дом» потерпел крах.

– Если это не «мы», значит это какая-то другая компания, Кулум.

– Да, я знаю, отец. Я имел в виду, что… ну, по-моему, ты всегда был для Лонгстаффа особенным человеком. Он, как китаец, низко кланялся твоим знаниям и опыту, потому что ты был богат. Но если отбросить богатство, у тебя нет ни знатности, ни воспитания. А без этого ты не можешь быть для него равным. А если ты ему не ровня, значит и знания твои не имеют никакой ценности. Абсолютно никакой. Мне кажется, все это весьма печально.

– Где ты узнал о китайском обычае низко кланяться?

– Подожди, пока увидишь Гонконг.

– Что это значит, парень?

– Мы будем на месте через несколько часов. Ты сможешь увидеть все своими глазами. – Голос Кулума зазвенел: – Пожалуйста, отец, вскрой письмо!

– Это известие подождет. Винифред умирала, когда ты уезжал. Ты ждешь чуда?

– Я надеюсь на него, да. Я молил о нем Господа.

– Пойдемте вниз, – пригласил их Струан.

Аккуратные ряды серебряных слитков таинственно посверкивали в полумраке трюма, отражая свет покачивающегося фонаря. Воздух здесь был сперт и насыщен сладковатым дурманящим запахом сырого опиума. Кругом кишели тараканы.

– Это невозможно, – прошептал Робб, касаясь серебра рукой.

– Я и не знал, что в каком-то одном месте на земле может оказаться столько серебра, – произнес Кулум, потрясенный увиденным не меньше своего дяди.

– Оно все здесь, можешь не сомневаться, – сказал Струан.

Робб дрожащей рукой взял один слиток, чтобы увериться, что это не сон. – Невероятно.

Струан рассказал им, как он подучил это серебро. Он передал им все, что говорил Дзин-куа, не упомянув лишь о печати, четырех половинках монеты, о пяти лаках, которые предстояло вложить в землю на Гонконге, о пяти лаках, которые нельзя было трогать, а также об одном лаке для Гордона Чена. Он описал им морское сражение с Броком. Но ни словом не обмолвился о Мэй-мэй.

– Ах он проклятый пират! – негодовал Кулум. – Лонгстафф прикажет повесить Брока и Горта, когда услышит об этом.

– С какой стати? – поинтересовался Струан. – Брок виноват в этом не больше меня. Он просто случайно столкнулся со мной в темноте.

– Но это же ложь. Ты можешь доказать, что он…

– Я не могу и не стану ничего доказывать. Брок сделал попытку, она не удалась, вот и все. Это дело касается только его и меня, и никого больше.

– Мне это не нравится, – угрюмо сказал Кулум. – Закон предписывает по-иному смотреть на преднамеренное пиратство.