Январь 1069 г. от Рождества Христова
Грузия, Джавахети
Скит
До самого вечера я больше не проронил ни слова, в бараний рог скрученный черной тоской. Добран не спешил меня утешить или как-то поддержать: десятник или был уверен в том, что мои терзания заслуженны, или просто не понимал моих душевных метаний. Дождавшись, когда костер в очаге разгорелся, варяг преспокойно завалился спать. А вот ко мне сон, как назло, не шел…
Проснувшись несколько часов спустя не иначе как от холода, варяг покинул келью где-то на полчаса. Вернулся он с небольшим куском мороженого мяса, покрытого к тому же грязно-серой шкурой, которую он принялся тщательно срезать засапожным ножом. Тут уж мое любопытство взяло верх над хандрой – тем более что в желудке, не получавшем никакой пищи со вчерашнего дня, нестерпимо сосало. Да и судя по темноте за пологом, уже наступил вечер.
– Откуда мясо?
В этот раз Добран ответил на удивление быстро:
– Добыл. Монахи себе на зиму заготовили только немного крупы и зерна ржаного, мяса они не едят, а рыбу нигде и не достанешь. Они один раз нам кашу сварили, но я быстро понял, что еды у них практически нет. И что коли объедать мы их станем, то до весны не дотянет никто. Раньше-то все равно уйти не выйдет, перевалы закрыты снегом.
Десятник ухватился за край надпиленной шкурки, поднатужился и, грозно рыкнув, целиком оторвал ее от плоти. Добран встал и, не сказав ни слова, покинул пещеру. Вернулся он минут через пятнадцать с охапкой валежника и принялся раскладывать в очаге что-то очень похожее на нодью.
– Так что с мясом-то?
– С мясом? – эхом повторил мой вопрос десятник, после чего продолжил рассказ: – Пытался я поохотиться на козлов горных, что сюда забредают. Они твари дюже ловкие, по скалам скачут, словно кошки какие! Иногда сюда забредают. Бродил я долго, весь день, уж из сил выбился – ничего. Вдруг слышу, урчит кто-то. Смотрю – а впереди пардус тащит целого козла за горло. Ну я к ним, а кошка ко мне, рычит, зубы скалит – аж страшно на мгновение стало. Но ничего, получила по носу острием меча да убежала. От неожиданности, видать, испугалась. Я козла ближе к скиту дотащил целиком, а уж дальше разделал и куски мяса попрятал, камнями заложил прочно. Да снегом сверху присыпал сколько смог, пока уже руки от холода чувствовать не перестал. Теперь вот понемногу достаю и вывариваю накрепко, как ты учил, воевода. Всю зиму на одном козле мы, конечно, не протянем, да все одно с мясом проще, и в снегу оно не пропадет. А там, глядишь, еще добудем.
– Это точно… Скажи, а сколько мы здесь уже находимся?
– Да четвертый день, поди, кончается.
Разговор утих как-то сам по себе, и после короткого ужина, когда мне досталось целых две с половиной миски жирного бульона и чуть-чуть мяса, мы легли спать.
Утром я проснулся от скрипа точильного камня по стали.
– Маешься?
Добран угрюмо кивнул. Раз перевалы закрыты, раньше весны нам отсюда не уйти, и особых занятий да забот, коими обычно полна ратная жизнь, пока не предвидится. Главным врагом – конечно, после холода и голода – представляется скука, с которой варяг борется, натачивая и так отлично подготовленную кромку меча. К слову, заодно и согревается.
– Добран, расскажи, откуда ты?
Варяг на мгновение прервался, посмотрев мне в глаза, после чего отвел взгляд и вновь продолжил править клинок. Я подумал, что десятник, чья душа, видать, крепко мечется после расставания с братом (и неизвестно, доведется ли им когда свидеться), не захочет говорить. По крайней мере, о том, что напоминает ему о родной крови. Но он послал меч обратно в ножны и, приставив его к стене, обернулся в мою сторону.
– Мы с Дражко варины[9], жили у Старигарда[10]. Саксы также кличут нас ваграми. В наших краях люди добывают себе пропитание больше охотой, нежели пахотой, хотя и зерно мы сеем. А еще у нас много купцов, и в Старигарде всегда был большой торг, не меньше, а то и больше да побогаче, чем в Хедебю у данов.
Предки наши знали, с какой стороны брать в руки клинки. В свое время они вместе с франками сражались против саксов[11], а уже прадеды бились и с теми и с другими, но проиграли[12]. Слишком много всадников было у конунга Оттона. После поражения земля наша была зависима от саксов, и хотя деды и вернули себе свободу[13] на время, да только после вновь были биты.
Ненадолго прервавшись, десятник продолжил:
– Через богатство Старигарда в дом наш пришла беда: на поселение напали разбойники-свеи, добычи возжелавшие. Много их было числом, всех мужей в бою побили, да баб, да деток малых не пощадили – всех, кого успели, лишили живота. И отца, и мамку, и сестру нашу младшую – всех. Мы с братом в тот день на охоте были, назад повернули, как увидели дым густой над лесом. Вернулись, да поздно уже… Тогда мне четырнадцать весен исполнилось, Дражко двенадцать. Я уже входил в силу, а вот брат еще некрепко держал топор в руках. Да все одно, подались мы мстить.
Жили мы у воды, в краях наших издавна ладьи рубили справные, а мужи смело выходили в море, бранились с данами, да свеями, да урманами. Вот и тогда нашлись лихие головы, срубили ладью скоро и в ответный набег пошли, выбрав вожака из лучших среди нас воев, Витслава. В Сигтуну прибыли купцами да на торгу узнали, кто из ярлов был в землях варинов и бахвалился богатой добычей. Разузнали, где зимует этот ярл – Роффе его кликали, волк по-нашему. Прибыли в его землю, нам повезло: было где причалить подальше от пристаней свейских. А уж ночью на меч волчью крепость взяли! Причем нас с братом, как самых мелких и прытких, послали через частокол перелезть да ворота открыть.
Витслав рассудил здраво – у нас-то ведь ни кольчуг, ни шеломов, только луки со стрелами, топоры да ножи. Ночью ничего не сверкнет, не звякнет. Нам повезло: перелезли через тын, забросив на него веревку с крюком, а потом к воротам сами и вышли. Точнее, Дражко вышел, а я сзади притаился. Там всего двое воев бдело: один у створок, другой на вышке, вот брат к находящемуся внизу и приблизился, отвлекая внимание. А свей и не понял ничего – что к нему за малец подходит? Не испугался, пока в пузо ножом не получил. А тут уж и я дозорного стрелой с вышки сбил, да после к брату на помощь поспешил: он свея хоть и ранил, да не свалил. Схватился вражина за топор, но крика не поднял: не уразумел, видать, что нападение это. Ничто, еще две стрелы в грудь его успокоили. Так мы с братом меньшим ворота и взяли, а уж там Витслав дружину привел – и за ночь мы весь бург вырезали, взяли ворогов теплыми ото сна!
Только Роффе в живых оставили, да ненадолго: прибили его к воротам собственного дома, пока с женой его и дочерями дружина тешилась, а после каждый, кто хотел, упражнялся по ярлу в меткости. Кто топоры метал, кто сулицы… Мы с братом по стреле пустили – вот только грязно все это было, зря. Не стоило над свеем так издеваться, да и семью его пощадить можно было, чем девки-то виноваты? Они же ведь кровь наших не проливали. А с другой стороны, на шее младшей дочки я увидел ожерелье своей сестры… Мы тогда с Дражко впервые плоть с бабами потешили, да только вряд ли кто из них после игрищ тех выжил. А коли и так, как им уцелеть-то зимой в спаленном бурге? Жалко их…
Варяг прервал свой рассказ, откровенно пугающий своей обыденной жестокостью. Я хотел было попросить его замолчать, но тут Добран продолжил:
– Добычу мы у свеев взяли богатую, нам с братом на двоих даже кольчуга досталась, но я поменял ее на два шелома, отдав за них также меч из общей доли. Обзавелись и щитами, так и дружинники много добра взяли! Помимо того, в бурге хватало трэллей, среди них были даже варины. А еще руяне, бодричи, урмане – всех их мы освободили и отдали им драккар Роффе. С тех пор стали мы под началом Витслава по морю плавать, когда торговлей, а все больше разбоем промышлять. Бывало, наша дружина верх брала, бывало, гибла большей частью, но мы с братом уцелели во всех схватках и три лета отходили с Витславом. Чаще, правда, нападали на земли данов, кои к нам ближе. Но свеев, когда замечали в море, всегда старались догнать да на дно пустить, на корм рыбам!
Даже сейчас чувствуется, какая ненависть к шведам живет в сердце Добрана – она то и дело прорывается сквозь обычную невозмутимость в сверкающих глазах, в непроизвольно сжатых кулаках, в интонации. Хорошо хоть, что на службе у Ростислава нет свеев, а то была бы беда!
Между тем Добран продолжил:
– Да, три славных лета отходили мы с Дражко вместе с Витславом, заматерели во множестве схваток, стали искусными воями, ближниками вождя! В схватках всегда защищали друг друга, больше пеклись о жизни братской, нежели о своей. Может, потому и выжили?
Голос варяга дрогнул, и он шумно выдохнул, продолжив свой сказ полминуты спустя – видать, приводил мысли и чувства в порядок. Сердце болезненно сжалось от понимания того, какой на самом деле страшной потерей для Добрана стала возможная гибель Дражко. А при мысли о том, что братья разделились именно по моей вине, становится вдвойне тошно!
– Но потом… Видимо, чаша грехов наших разбойных переполнила терпение Господа. Вышли мы в море по хорошей погоде, а как поднялась ночью буря, так обе ладьи и потонули. Я ведь тогда впервые в жизни взмолился! Слышал на торгах не раз от данов-христиан, что святой Божий Никола Чудотворец в море спасает. Смеялся над их разговорами – нас хоть и крестили саксы, да насильно, против воли, никто веры в Христа в своем сердце не имел. Все больше к Святовиту обращались, Перуну, Ладе… А как дошло до гибели неминуемой, так взмолился я Николе Чудотворцу, прося спасти себя да брата, пообещав, что крещусь по-настоящему и от разбоя отрекусь – и ведь спас нас святой! За обломки ладей ухватились мы, и вынесло нас море на берег наш, недалече от Старигарда. Как в себя я пришел, так в город со всех ног кинулся, брата за собой повел, креститься, говорю, нужно. Дражко, узнав о моей молитве да зароке да кому мы спасением обязаны, согласился – вот тогда и приняли мы по-настоящему Святое Крещение.
Некоторое время телохранитель молчал, неотрывно смотря перед собой. Кажется, картины прошлого оживали сейчас перед его глазами… Наконец варин вновь заговорил:
– В ту пору землями нашими правил князь Готшалк, и правил крепко. С ближними соседями – саксами и данами у него был мир, а власть князя приняли и бодричи, и варины, и глиняны, и варны. Согласие было внутри земель наших да достаток великий. Князь заложил много градов, да еще и монастыри строил, и храмы… Вот и пошли мы с братом на службу в дружину княжью. Долго ходили в младших гридях, но когда пошел Готшалк на лютичей[14], в бою отличились и нас заметили.
Я не выдержал и перебил Добрана:
– А разве правильно было со своими драться?
– Со своими?! – переспросил варяг едва ли не гневно, но тут же голос его зазвучал тише и задумчивее: – Да, язык наш схож, и вера у нас была одна, и кровь близка… Но вражда наша началась задолго до моего рождения, и что послужило ее причиной, мне неведомо. Знаю, что, когда франки покоряли саксов, ободриты помогали им бить своего старого врага, а лютичи, наоборот, пытались им помочь, ибо были с саксами в союзе. Может, еще с тех времен вражда началась, а может, и еще раньше, раз одни племена с соседями дружили, а другие в лютой сече сходились. Но с тех пор мира меж нами не было.
Правда, когда деды против франков восстали, тогда лютичи первыми топоры да мечи в руки взяли, и с бодричами они были в дружбе. Были… Но потом уже вместе с врагом бывшим ляхов рубили. А вот при Готшалке лютичи меж собой брань вели, и князя сами на помощь позвали – те, кто проигрывал. Готшалк помог, мы с Дражко отличились трудами ратными, княжество наше землями, да богатством приросло. Может, было бы у вождя больше времени, и вовсе объединил бы он племена бодричей и лютичей под своей рукой… Да не судьба.
– Что же случилось?
Варяг пожал плечами:
– Готшалк был настоящим христианином, он действительно верил в Бога, посещал службы, строил монастыри и храмы, понемногу крестил народ. Да только для простых людей было как – ты церковные подати заплати да саксам дань заплати, а проповеди… Священники их где вели, а где нет. Но чаще всего народу не о Боге рассказывали, не Святое Евангелие читали с разъяснениями, а просто людей обирали. Вот племена и обозлились – а как убил Готшалка муж сестры его, предатель Плусо, так и полыхнуло по всей земле. Народ, получается, против саксов пошел – но и против церкви. Тогда-то мы с братом родную землю и покинули. Против своих же драться, тем более за саксов, не хотели. Но и язычникам да предателям в дружины идти не по нраву было. Решили искать счастья в вашей земле, где все князья нашей крови.
Я с интересом посмотрел на Добрана:
– Ты о Рюрике?
– Ну так о ком же еще?! – искренне удивился варяг.
– А ты можешь рассказать о нем то, что знаешь?
Мой телохранитель согласно кивнул:
– Отчего бы не рассказать? Про Рюрика нам хорошо известно, его имя по всему Варяжскому морю[15] помнят! Удачливый был боевой вождь, много походов славных совершил…
После короткой паузы дружинник продолжил:
– Он был одним из сыновей вождя бодричей, Годолюба, в те времена, когда сие славное племя многих воев потеряло в брани с данами и лютичами. Конунг данов Годфред пошел на нас войной, осадил Велиград и взял его на меч, казнив Годолюба. Но жена его, Умила, дочь новгородского князя Гостомысла, спаслась с сыном.
Возмужав, Рюрик вместе с братом Харальдом прибыли к конунгу франков Людовику, прозванному Благочестивым[16]. Он обещал помочь против данов, дал им земли на севере, по соседству с общим врагом – после разгрома Годфредом туда бежали многие ободриты из наших земель. Но против конунга поднялись его сыновья, и бились они с ним до самой смерти отца! А после поделили общую землю на три части. Рюрик и Харальд потеряли владения, данные им Людовиком. И им ничего другого не осталось, кроме как выйти в море, поведя за собой остатки дружин.
Братья с другими варягами нападали на франков – зело обидно им стало за обман и неправды сыновей Людовика. Плавали они и далеко на юг, воевали мусульман[17], брали в осаду Париж. Харальд сгинул в тех походах, а Рюрик обосновался на острове Буяне, и вои из руян охотно шли в его дружину. Вместе с урманами он воевал в землях англов, а позже разорял франков Лотаря, одного из сыновей Людовика. Тот, чтобы замириться, пригласил Рюрика на службу, отдал ему старый удел – и тогда сын Годолюба начал мстить данам. Он-то думал, что Лотарь поддержит его в войне со старым врагом, а последний предал его, не оказал помощи в трудный час… Остался в землях отцовских Рюрик с дружиной верной – многочисленной и сильной, и все же меньшей, чем силы данов и лютичей. Да и бодричи, и прочие наши племена не спешили принять сына погибшего вождя. Тогда-то из Новгорода и прибыли к нему послы Гостомысла, потерявшего всех своих сыновей да желавшего свое княжество отдать в сильные руки. К часу пришелся призыв деда, и тогда отправился в Новгород сын Умилы с дружиной своей, родовой и пришлой[18].
– Вот это дела… Я таких историй о славном Рюрике и не слышал!
Добран впервые за последние дни – а возможно, и за все время, что я его знаю, позволил себе усмехнуться:
– Так откуда тебе знать, воевода, ты же урманин! Да, вот еще что забыл спросить: ты знаешь, что было вышито на стяге Рюрика?
– Я слышал, что огненный сокол.
– Верно! Огненный сокол бодричей, Рарог. Так вот, сами бодричи себя называют также народом рарогов. И Рюрик никогда не забывал своего происхождения. Дух своего народа он привел на новую родину…
Глава 4
Зима – весна 1069 г. от Рождества Христова
Грузия, Джавахети
Скит
Примерно месяц спустя после ранения я впервые смог самостоятельно встать и пройтись до ветра – все же на деле повреждения, нанесенные саблей гуляма, были не столь критичны, хотя кости клинок прорубил. Но каким слабым я себя чувствовал, когда сумел наконец-то встать! Да я меч Добрана, по всем прикидкам весящий не более полутора килограммов, еле сумел поднять!
Но, как говорится, лиха беда начало. Каждый новый день я старался пройти хотя бы на полсотни шагов больше. Как мог упражнялся с клинком, уже на четвертый день пригласив телохранителя на свои тренировки. Меч в ножнах против топора – не столько фехтование, сколько живая схватка без всяких правил, разве что варяг вначале вынужден был меня беречь.
Я стал больше есть, желудок казался пустым постоянно – и это стало проблемой, требовавшей решения. В конце концов я кое-как смастерил пращу и более или менее ее освоил, потратив на это не меньше пяти дней, после чего мы с Добраном отправились на охоту.
Поначалу удача отворачивалась от нас – все же горные козлы, способные забраться наверх практически по любым, самым отвесным скалам, попадались на перевале не очень часто. Думаю, здесь им просто нечего было есть. Однажды нам крупно повезло натолкнуться на искомое животное, но мой слишком поспешный бросок, сделанный с чересчур большой дистанции, лишь напугал козла – камень едва-едва задел его заднее копыто. Увы, не встречались нам и птицы.
И все же, если ты стремишься достичь цели, несмотря на неудачи и многочисленные бесплодные попытки, у тебя появится еще один шанс. Во второй раз я сумел им воспользоваться – отправившийся в полет увесистый камень врезался точно в лоб животного, свалив его наземь. Не знаю, убил ли или только отправил в глубокий нокаут, но поспешивший к козлу Добран так или иначе поставил точку в охоте ударом ножа. Мы оттащили тушку ближе к скиту, где разделали ее и спрятали в снегу и камнях.
Помимо воинских упражнений и охоты мы с Добраном как могли старались помочь приютившим нас монахам. В скиту их оказалось всего двое: Георгий, лечивший мои раны, и немногословный Роман. Я пытался с их помощью выучить язык, но не слишком преуспел, хотя лекарь и старался найти для меня немного времени. Впрочем, больше мы общались на ломаном греческом.
От Георгия я узнал, что ранее в скиту жили четверо монахов. Однако один из них – чью незавершенную келью мы с варягом заняли, – умер, а другой удалился в монастырь в Джавахети вследствие старческой немощи. Оставшиеся же завершили вырубку келий (небольшую часовню монахи обустроили прежде жилищ) и обосновались здесь, в горах, проводя в неустанных молитвах основную часть своего времени. Удивительно, но причащались они не слишком часто, пока лишь только мечтая о собственной полноценной церкви с алтарем, и ради евхаристии также были вынуждены покидать скит. Впрочем, это было необходимо им и для банального пропитания, ибо здесь, в горах, у монахов полностью отсутствовала возможность себя прокормить.
Единственной реальной нашей с Добраном помощью стала заготовка дров. Опять же, дело весьма непростое, учитывая, что находимся мы в поясе так называемых альпийских лугов, где полноценное дерево встретить невозможно. Тем более наши передвижения были ограничены полностью заваленными снегом участками. Но как бы то ни было, весь кустарник в доступных нам окрестностях скита мы перевели, а монахи, ранее живущие каждый в своей келье, теперь делили одну на двоих. Так было теплее, да и расход в обрез заготовленного на зиму топлива заметно сократился.
Так и бежали наши дни один за другим, зеркально повторяя друг друга: подъем, молебен в часовне, продолжительная, в пару часов, тренировка с Добраном, завтрак-обед, дневной сон, затем снова шли в часовню на молитву. Вновь продолжительная тренировка, до самых сумерек, ужин, разговоры за жизнь с Добраном, где каждый делился воспоминаниями, мечтами, мыслями. Варяг постепенно разговорился и начал получать явное удовольствие от общения, а для меня оно стало единственным якорем, удерживающим от падения в пучину беспроглядной тоски.
Увы, у меня появилось время о многом подумать, многое осмыслить, построить планы на будущее – но заодно и тосковать о семье, с которой я не виделся вот уже несколько месяцев. А ведь им неизвестно о том, что я спасся, никому в княжестве это неизвестно! Зато все уже наверняка знают о разгромном поражении войска под моим началом. Наверняка партия старых приближенных Ростислава, оттесненная успехами моих прежних начинаний, нынче взяла верх. И хорошо бы, если бы у них не возникло желание каким-либо образом отомстить моим близким…
Но, как говорится, ничто не вечно под луной. Световые дни увеличились, сократились ночи. Пасху мы вместе с монахами отпраздновали специально испеченными куличами – правда, без яиц, но зато с изюмом и сушеными яблоками. Открыли наши гостеприимные хозяева и вино, вкус которого я успел основательно подзабыть. Вообще, я был убежденным противником употребления алкоголя что в том мире, что в настоящем, но в честь столь светлого и радостного праздника позволил себе отведать немного вина вместе с остальными.
Грузия, Джавахети
Скит
До самого вечера я больше не проронил ни слова, в бараний рог скрученный черной тоской. Добран не спешил меня утешить или как-то поддержать: десятник или был уверен в том, что мои терзания заслуженны, или просто не понимал моих душевных метаний. Дождавшись, когда костер в очаге разгорелся, варяг преспокойно завалился спать. А вот ко мне сон, как назло, не шел…
Проснувшись несколько часов спустя не иначе как от холода, варяг покинул келью где-то на полчаса. Вернулся он с небольшим куском мороженого мяса, покрытого к тому же грязно-серой шкурой, которую он принялся тщательно срезать засапожным ножом. Тут уж мое любопытство взяло верх над хандрой – тем более что в желудке, не получавшем никакой пищи со вчерашнего дня, нестерпимо сосало. Да и судя по темноте за пологом, уже наступил вечер.
– Откуда мясо?
В этот раз Добран ответил на удивление быстро:
– Добыл. Монахи себе на зиму заготовили только немного крупы и зерна ржаного, мяса они не едят, а рыбу нигде и не достанешь. Они один раз нам кашу сварили, но я быстро понял, что еды у них практически нет. И что коли объедать мы их станем, то до весны не дотянет никто. Раньше-то все равно уйти не выйдет, перевалы закрыты снегом.
Десятник ухватился за край надпиленной шкурки, поднатужился и, грозно рыкнув, целиком оторвал ее от плоти. Добран встал и, не сказав ни слова, покинул пещеру. Вернулся он минут через пятнадцать с охапкой валежника и принялся раскладывать в очаге что-то очень похожее на нодью.
– Так что с мясом-то?
– С мясом? – эхом повторил мой вопрос десятник, после чего продолжил рассказ: – Пытался я поохотиться на козлов горных, что сюда забредают. Они твари дюже ловкие, по скалам скачут, словно кошки какие! Иногда сюда забредают. Бродил я долго, весь день, уж из сил выбился – ничего. Вдруг слышу, урчит кто-то. Смотрю – а впереди пардус тащит целого козла за горло. Ну я к ним, а кошка ко мне, рычит, зубы скалит – аж страшно на мгновение стало. Но ничего, получила по носу острием меча да убежала. От неожиданности, видать, испугалась. Я козла ближе к скиту дотащил целиком, а уж дальше разделал и куски мяса попрятал, камнями заложил прочно. Да снегом сверху присыпал сколько смог, пока уже руки от холода чувствовать не перестал. Теперь вот понемногу достаю и вывариваю накрепко, как ты учил, воевода. Всю зиму на одном козле мы, конечно, не протянем, да все одно с мясом проще, и в снегу оно не пропадет. А там, глядишь, еще добудем.
– Это точно… Скажи, а сколько мы здесь уже находимся?
– Да четвертый день, поди, кончается.
Разговор утих как-то сам по себе, и после короткого ужина, когда мне досталось целых две с половиной миски жирного бульона и чуть-чуть мяса, мы легли спать.
Утром я проснулся от скрипа точильного камня по стали.
– Маешься?
Добран угрюмо кивнул. Раз перевалы закрыты, раньше весны нам отсюда не уйти, и особых занятий да забот, коими обычно полна ратная жизнь, пока не предвидится. Главным врагом – конечно, после холода и голода – представляется скука, с которой варяг борется, натачивая и так отлично подготовленную кромку меча. К слову, заодно и согревается.
– Добран, расскажи, откуда ты?
Варяг на мгновение прервался, посмотрев мне в глаза, после чего отвел взгляд и вновь продолжил править клинок. Я подумал, что десятник, чья душа, видать, крепко мечется после расставания с братом (и неизвестно, доведется ли им когда свидеться), не захочет говорить. По крайней мере, о том, что напоминает ему о родной крови. Но он послал меч обратно в ножны и, приставив его к стене, обернулся в мою сторону.
– Мы с Дражко варины[9], жили у Старигарда[10]. Саксы также кличут нас ваграми. В наших краях люди добывают себе пропитание больше охотой, нежели пахотой, хотя и зерно мы сеем. А еще у нас много купцов, и в Старигарде всегда был большой торг, не меньше, а то и больше да побогаче, чем в Хедебю у данов.
Предки наши знали, с какой стороны брать в руки клинки. В свое время они вместе с франками сражались против саксов[11], а уже прадеды бились и с теми и с другими, но проиграли[12]. Слишком много всадников было у конунга Оттона. После поражения земля наша была зависима от саксов, и хотя деды и вернули себе свободу[13] на время, да только после вновь были биты.
Ненадолго прервавшись, десятник продолжил:
– Через богатство Старигарда в дом наш пришла беда: на поселение напали разбойники-свеи, добычи возжелавшие. Много их было числом, всех мужей в бою побили, да баб, да деток малых не пощадили – всех, кого успели, лишили живота. И отца, и мамку, и сестру нашу младшую – всех. Мы с братом в тот день на охоте были, назад повернули, как увидели дым густой над лесом. Вернулись, да поздно уже… Тогда мне четырнадцать весен исполнилось, Дражко двенадцать. Я уже входил в силу, а вот брат еще некрепко держал топор в руках. Да все одно, подались мы мстить.
Жили мы у воды, в краях наших издавна ладьи рубили справные, а мужи смело выходили в море, бранились с данами, да свеями, да урманами. Вот и тогда нашлись лихие головы, срубили ладью скоро и в ответный набег пошли, выбрав вожака из лучших среди нас воев, Витслава. В Сигтуну прибыли купцами да на торгу узнали, кто из ярлов был в землях варинов и бахвалился богатой добычей. Разузнали, где зимует этот ярл – Роффе его кликали, волк по-нашему. Прибыли в его землю, нам повезло: было где причалить подальше от пристаней свейских. А уж ночью на меч волчью крепость взяли! Причем нас с братом, как самых мелких и прытких, послали через частокол перелезть да ворота открыть.
Витслав рассудил здраво – у нас-то ведь ни кольчуг, ни шеломов, только луки со стрелами, топоры да ножи. Ночью ничего не сверкнет, не звякнет. Нам повезло: перелезли через тын, забросив на него веревку с крюком, а потом к воротам сами и вышли. Точнее, Дражко вышел, а я сзади притаился. Там всего двое воев бдело: один у створок, другой на вышке, вот брат к находящемуся внизу и приблизился, отвлекая внимание. А свей и не понял ничего – что к нему за малец подходит? Не испугался, пока в пузо ножом не получил. А тут уж и я дозорного стрелой с вышки сбил, да после к брату на помощь поспешил: он свея хоть и ранил, да не свалил. Схватился вражина за топор, но крика не поднял: не уразумел, видать, что нападение это. Ничто, еще две стрелы в грудь его успокоили. Так мы с братом меньшим ворота и взяли, а уж там Витслав дружину привел – и за ночь мы весь бург вырезали, взяли ворогов теплыми ото сна!
Только Роффе в живых оставили, да ненадолго: прибили его к воротам собственного дома, пока с женой его и дочерями дружина тешилась, а после каждый, кто хотел, упражнялся по ярлу в меткости. Кто топоры метал, кто сулицы… Мы с братом по стреле пустили – вот только грязно все это было, зря. Не стоило над свеем так издеваться, да и семью его пощадить можно было, чем девки-то виноваты? Они же ведь кровь наших не проливали. А с другой стороны, на шее младшей дочки я увидел ожерелье своей сестры… Мы тогда с Дражко впервые плоть с бабами потешили, да только вряд ли кто из них после игрищ тех выжил. А коли и так, как им уцелеть-то зимой в спаленном бурге? Жалко их…
Варяг прервал свой рассказ, откровенно пугающий своей обыденной жестокостью. Я хотел было попросить его замолчать, но тут Добран продолжил:
– Добычу мы у свеев взяли богатую, нам с братом на двоих даже кольчуга досталась, но я поменял ее на два шелома, отдав за них также меч из общей доли. Обзавелись и щитами, так и дружинники много добра взяли! Помимо того, в бурге хватало трэллей, среди них были даже варины. А еще руяне, бодричи, урмане – всех их мы освободили и отдали им драккар Роффе. С тех пор стали мы под началом Витслава по морю плавать, когда торговлей, а все больше разбоем промышлять. Бывало, наша дружина верх брала, бывало, гибла большей частью, но мы с братом уцелели во всех схватках и три лета отходили с Витславом. Чаще, правда, нападали на земли данов, кои к нам ближе. Но свеев, когда замечали в море, всегда старались догнать да на дно пустить, на корм рыбам!
Даже сейчас чувствуется, какая ненависть к шведам живет в сердце Добрана – она то и дело прорывается сквозь обычную невозмутимость в сверкающих глазах, в непроизвольно сжатых кулаках, в интонации. Хорошо хоть, что на службе у Ростислава нет свеев, а то была бы беда!
Между тем Добран продолжил:
– Да, три славных лета отходили мы с Дражко вместе с Витславом, заматерели во множестве схваток, стали искусными воями, ближниками вождя! В схватках всегда защищали друг друга, больше пеклись о жизни братской, нежели о своей. Может, потому и выжили?
Голос варяга дрогнул, и он шумно выдохнул, продолжив свой сказ полминуты спустя – видать, приводил мысли и чувства в порядок. Сердце болезненно сжалось от понимания того, какой на самом деле страшной потерей для Добрана стала возможная гибель Дражко. А при мысли о том, что братья разделились именно по моей вине, становится вдвойне тошно!
– Но потом… Видимо, чаша грехов наших разбойных переполнила терпение Господа. Вышли мы в море по хорошей погоде, а как поднялась ночью буря, так обе ладьи и потонули. Я ведь тогда впервые в жизни взмолился! Слышал на торгах не раз от данов-христиан, что святой Божий Никола Чудотворец в море спасает. Смеялся над их разговорами – нас хоть и крестили саксы, да насильно, против воли, никто веры в Христа в своем сердце не имел. Все больше к Святовиту обращались, Перуну, Ладе… А как дошло до гибели неминуемой, так взмолился я Николе Чудотворцу, прося спасти себя да брата, пообещав, что крещусь по-настоящему и от разбоя отрекусь – и ведь спас нас святой! За обломки ладей ухватились мы, и вынесло нас море на берег наш, недалече от Старигарда. Как в себя я пришел, так в город со всех ног кинулся, брата за собой повел, креститься, говорю, нужно. Дражко, узнав о моей молитве да зароке да кому мы спасением обязаны, согласился – вот тогда и приняли мы по-настоящему Святое Крещение.
Некоторое время телохранитель молчал, неотрывно смотря перед собой. Кажется, картины прошлого оживали сейчас перед его глазами… Наконец варин вновь заговорил:
– В ту пору землями нашими правил князь Готшалк, и правил крепко. С ближними соседями – саксами и данами у него был мир, а власть князя приняли и бодричи, и варины, и глиняны, и варны. Согласие было внутри земель наших да достаток великий. Князь заложил много градов, да еще и монастыри строил, и храмы… Вот и пошли мы с братом на службу в дружину княжью. Долго ходили в младших гридях, но когда пошел Готшалк на лютичей[14], в бою отличились и нас заметили.
Я не выдержал и перебил Добрана:
– А разве правильно было со своими драться?
– Со своими?! – переспросил варяг едва ли не гневно, но тут же голос его зазвучал тише и задумчивее: – Да, язык наш схож, и вера у нас была одна, и кровь близка… Но вражда наша началась задолго до моего рождения, и что послужило ее причиной, мне неведомо. Знаю, что, когда франки покоряли саксов, ободриты помогали им бить своего старого врага, а лютичи, наоборот, пытались им помочь, ибо были с саксами в союзе. Может, еще с тех времен вражда началась, а может, и еще раньше, раз одни племена с соседями дружили, а другие в лютой сече сходились. Но с тех пор мира меж нами не было.
Правда, когда деды против франков восстали, тогда лютичи первыми топоры да мечи в руки взяли, и с бодричами они были в дружбе. Были… Но потом уже вместе с врагом бывшим ляхов рубили. А вот при Готшалке лютичи меж собой брань вели, и князя сами на помощь позвали – те, кто проигрывал. Готшалк помог, мы с Дражко отличились трудами ратными, княжество наше землями, да богатством приросло. Может, было бы у вождя больше времени, и вовсе объединил бы он племена бодричей и лютичей под своей рукой… Да не судьба.
– Что же случилось?
Варяг пожал плечами:
– Готшалк был настоящим христианином, он действительно верил в Бога, посещал службы, строил монастыри и храмы, понемногу крестил народ. Да только для простых людей было как – ты церковные подати заплати да саксам дань заплати, а проповеди… Священники их где вели, а где нет. Но чаще всего народу не о Боге рассказывали, не Святое Евангелие читали с разъяснениями, а просто людей обирали. Вот племена и обозлились – а как убил Готшалка муж сестры его, предатель Плусо, так и полыхнуло по всей земле. Народ, получается, против саксов пошел – но и против церкви. Тогда-то мы с братом родную землю и покинули. Против своих же драться, тем более за саксов, не хотели. Но и язычникам да предателям в дружины идти не по нраву было. Решили искать счастья в вашей земле, где все князья нашей крови.
Я с интересом посмотрел на Добрана:
– Ты о Рюрике?
– Ну так о ком же еще?! – искренне удивился варяг.
– А ты можешь рассказать о нем то, что знаешь?
Мой телохранитель согласно кивнул:
– Отчего бы не рассказать? Про Рюрика нам хорошо известно, его имя по всему Варяжскому морю[15] помнят! Удачливый был боевой вождь, много походов славных совершил…
После короткой паузы дружинник продолжил:
– Он был одним из сыновей вождя бодричей, Годолюба, в те времена, когда сие славное племя многих воев потеряло в брани с данами и лютичами. Конунг данов Годфред пошел на нас войной, осадил Велиград и взял его на меч, казнив Годолюба. Но жена его, Умила, дочь новгородского князя Гостомысла, спаслась с сыном.
Возмужав, Рюрик вместе с братом Харальдом прибыли к конунгу франков Людовику, прозванному Благочестивым[16]. Он обещал помочь против данов, дал им земли на севере, по соседству с общим врагом – после разгрома Годфредом туда бежали многие ободриты из наших земель. Но против конунга поднялись его сыновья, и бились они с ним до самой смерти отца! А после поделили общую землю на три части. Рюрик и Харальд потеряли владения, данные им Людовиком. И им ничего другого не осталось, кроме как выйти в море, поведя за собой остатки дружин.
Братья с другими варягами нападали на франков – зело обидно им стало за обман и неправды сыновей Людовика. Плавали они и далеко на юг, воевали мусульман[17], брали в осаду Париж. Харальд сгинул в тех походах, а Рюрик обосновался на острове Буяне, и вои из руян охотно шли в его дружину. Вместе с урманами он воевал в землях англов, а позже разорял франков Лотаря, одного из сыновей Людовика. Тот, чтобы замириться, пригласил Рюрика на службу, отдал ему старый удел – и тогда сын Годолюба начал мстить данам. Он-то думал, что Лотарь поддержит его в войне со старым врагом, а последний предал его, не оказал помощи в трудный час… Остался в землях отцовских Рюрик с дружиной верной – многочисленной и сильной, и все же меньшей, чем силы данов и лютичей. Да и бодричи, и прочие наши племена не спешили принять сына погибшего вождя. Тогда-то из Новгорода и прибыли к нему послы Гостомысла, потерявшего всех своих сыновей да желавшего свое княжество отдать в сильные руки. К часу пришелся призыв деда, и тогда отправился в Новгород сын Умилы с дружиной своей, родовой и пришлой[18].
– Вот это дела… Я таких историй о славном Рюрике и не слышал!
Добран впервые за последние дни – а возможно, и за все время, что я его знаю, позволил себе усмехнуться:
– Так откуда тебе знать, воевода, ты же урманин! Да, вот еще что забыл спросить: ты знаешь, что было вышито на стяге Рюрика?
– Я слышал, что огненный сокол.
– Верно! Огненный сокол бодричей, Рарог. Так вот, сами бодричи себя называют также народом рарогов. И Рюрик никогда не забывал своего происхождения. Дух своего народа он привел на новую родину…
Глава 4
Зима – весна 1069 г. от Рождества Христова
Грузия, Джавахети
Скит
Примерно месяц спустя после ранения я впервые смог самостоятельно встать и пройтись до ветра – все же на деле повреждения, нанесенные саблей гуляма, были не столь критичны, хотя кости клинок прорубил. Но каким слабым я себя чувствовал, когда сумел наконец-то встать! Да я меч Добрана, по всем прикидкам весящий не более полутора килограммов, еле сумел поднять!
Но, как говорится, лиха беда начало. Каждый новый день я старался пройти хотя бы на полсотни шагов больше. Как мог упражнялся с клинком, уже на четвертый день пригласив телохранителя на свои тренировки. Меч в ножнах против топора – не столько фехтование, сколько живая схватка без всяких правил, разве что варяг вначале вынужден был меня беречь.
Я стал больше есть, желудок казался пустым постоянно – и это стало проблемой, требовавшей решения. В конце концов я кое-как смастерил пращу и более или менее ее освоил, потратив на это не меньше пяти дней, после чего мы с Добраном отправились на охоту.
Поначалу удача отворачивалась от нас – все же горные козлы, способные забраться наверх практически по любым, самым отвесным скалам, попадались на перевале не очень часто. Думаю, здесь им просто нечего было есть. Однажды нам крупно повезло натолкнуться на искомое животное, но мой слишком поспешный бросок, сделанный с чересчур большой дистанции, лишь напугал козла – камень едва-едва задел его заднее копыто. Увы, не встречались нам и птицы.
И все же, если ты стремишься достичь цели, несмотря на неудачи и многочисленные бесплодные попытки, у тебя появится еще один шанс. Во второй раз я сумел им воспользоваться – отправившийся в полет увесистый камень врезался точно в лоб животного, свалив его наземь. Не знаю, убил ли или только отправил в глубокий нокаут, но поспешивший к козлу Добран так или иначе поставил точку в охоте ударом ножа. Мы оттащили тушку ближе к скиту, где разделали ее и спрятали в снегу и камнях.
Помимо воинских упражнений и охоты мы с Добраном как могли старались помочь приютившим нас монахам. В скиту их оказалось всего двое: Георгий, лечивший мои раны, и немногословный Роман. Я пытался с их помощью выучить язык, но не слишком преуспел, хотя лекарь и старался найти для меня немного времени. Впрочем, больше мы общались на ломаном греческом.
От Георгия я узнал, что ранее в скиту жили четверо монахов. Однако один из них – чью незавершенную келью мы с варягом заняли, – умер, а другой удалился в монастырь в Джавахети вследствие старческой немощи. Оставшиеся же завершили вырубку келий (небольшую часовню монахи обустроили прежде жилищ) и обосновались здесь, в горах, проводя в неустанных молитвах основную часть своего времени. Удивительно, но причащались они не слишком часто, пока лишь только мечтая о собственной полноценной церкви с алтарем, и ради евхаристии также были вынуждены покидать скит. Впрочем, это было необходимо им и для банального пропитания, ибо здесь, в горах, у монахов полностью отсутствовала возможность себя прокормить.
Единственной реальной нашей с Добраном помощью стала заготовка дров. Опять же, дело весьма непростое, учитывая, что находимся мы в поясе так называемых альпийских лугов, где полноценное дерево встретить невозможно. Тем более наши передвижения были ограничены полностью заваленными снегом участками. Но как бы то ни было, весь кустарник в доступных нам окрестностях скита мы перевели, а монахи, ранее живущие каждый в своей келье, теперь делили одну на двоих. Так было теплее, да и расход в обрез заготовленного на зиму топлива заметно сократился.
Так и бежали наши дни один за другим, зеркально повторяя друг друга: подъем, молебен в часовне, продолжительная, в пару часов, тренировка с Добраном, завтрак-обед, дневной сон, затем снова шли в часовню на молитву. Вновь продолжительная тренировка, до самых сумерек, ужин, разговоры за жизнь с Добраном, где каждый делился воспоминаниями, мечтами, мыслями. Варяг постепенно разговорился и начал получать явное удовольствие от общения, а для меня оно стало единственным якорем, удерживающим от падения в пучину беспроглядной тоски.
Увы, у меня появилось время о многом подумать, многое осмыслить, построить планы на будущее – но заодно и тосковать о семье, с которой я не виделся вот уже несколько месяцев. А ведь им неизвестно о том, что я спасся, никому в княжестве это неизвестно! Зато все уже наверняка знают о разгромном поражении войска под моим началом. Наверняка партия старых приближенных Ростислава, оттесненная успехами моих прежних начинаний, нынче взяла верх. И хорошо бы, если бы у них не возникло желание каким-либо образом отомстить моим близким…
Но, как говорится, ничто не вечно под луной. Световые дни увеличились, сократились ночи. Пасху мы вместе с монахами отпраздновали специально испеченными куличами – правда, без яиц, но зато с изюмом и сушеными яблоками. Открыли наши гостеприимные хозяева и вино, вкус которого я успел основательно подзабыть. Вообще, я был убежденным противником употребления алкоголя что в том мире, что в настоящем, но в честь столь светлого и радостного праздника позволил себе отведать немного вина вместе с остальными.