Глава 2
Январь 1069 г. от Рождества Христова
Грузия, Джавахети
Скит
Что-то белое выше по течению реки неожиданно привлекло внимание Субэдэя. Не сразу его подслеповатые от старости глаза разобрали косые паруса. А когда разобрали, сердце старого полководца забилось сильнее – урусы привели свои корабли, они хотят сорвать переправу! Нойон закричал, призывая лучников приблизиться к берегу. Нужно помешать врагу протаранить всадников на бродах деревянными бортами своих судов. Ведь если до этого дойдет, урусы окажутся неуязвимы для противника, в то время как их копья, дротики и стрелы с легкостью будут поражать монголов.
Вот уже построились на берегу первые сотни лучников, спешат воины завершить переправу, ведомые вперед железной волей нойона. Впрочем, Субэдэй приказал бы им остановиться, если бы урусы приблизились, вот только они отчего-то задержались, встали в нескольких сотнях локтей выше по течению, бросив якоря. Что это – страх, трусость?!
Нойон уже позволил себе презрительно усмехнуться, как вдруг обоняние его уловило резкий, неприятный и в то же время отчасти знакомый запах – он исходил от воды. Опустив взгляд, старый монгол изумленно воззрился на поверхность Итиля, практически целиком окрасившуюся черным. И откуда-то появившаяся темная пелена практически достигла воинов, переправляющихся через реку… А в следующее мгновение огненный цветок вспыхнул перед кораблями урусов – и в считаные секунды поток пламени стремительно покрыл Итиль, поглотив отчаянно закричавших панцирных всадников. Лучники суеверно отпрянули от берега, думая, что враг сумел подчинить духов огня и воды, а Субэдэй, не понаслышке знакомый с зажигательными смесями и их возможностями… Субэдэй испытал вдруг уже основательно подзабытое предчувствие неотвратимой и скорой беды…
Необычайно красочный, насыщенный сон, сильно отличающийся от являвшихся мне ранее полубредовых, бессвязных сновидений, оборвался резко и неожиданно. Я сразу узнал его, с удивлением отметив, что продолжился он ровно с того места, где прервался в прошлый раз, – когда мы с ратниками держали путь по горным перевалам.
Шок от видения был столь сильным, что я не сразу сосредоточил внимание на окружающей обстановке. И только воспоминание о путешествии моего корпуса из Алании в Грузию вернуло мне ясность мыслей. В голове тут же всплыли подробности разгромной битвы с сельджуками, а перед глазами предстала картина последней схватки, в которой я получил ранение, – и словно в ответ заболели и одновременно начали зудеть ноги. Я чуть приподнялся на жестком ложе и тут же, обессилев, откинулся назад – такое чувство, что все мои мышцы разом одряхлели.
Я осмотрелся по сторонам, пытаясь воскресить в памяти, как сюда попал. Но в голове мечутся лишь какие-то бессвязные образы. Крики, даже вопли, значение которых от меня ускользает, белая пелена перед глазами… Холод. Да, было очень холодно.
Как ни странно, при мысли о холоде меня бросило в жар – раненый, беспомощный, вытащенный Добраном из гущи разгорающейся схватки, я вполне мог обморозиться на снегу. А если так, то это прямой путь к отмиранию тканей и гангрене!
Отчаянная своей необратимой обреченностью мысль вроде бы придала мне сил. Я вновь попытался встать, точнее, сесть, точнее, приподняться… И не вышло. Откинувшись на жесткое ложе, поймал себя на мысли, что мне вдруг стало все равно, будет у меня гангрена или нет. Ибо в настоящем состоянии я просто не способен хоть на что-то повлиять!
Я вновь открыл глаза, когда чьи-то сильные, заботливые руки приподняли мою голову и приложили к губам глиняную чашку с горячим бульоном. Я автоматически открыл рот и тут же скривился, попробовав совершенно несоленую, да еще и отдающую какой-то падалью жижу. Но желудок вдруг явственно заурчал, отозвавшись на столь непритязательную пищу, и второй глоток вышел более глубоким, а вкус варева показался мне уже не столь противным.
Обжигаясь, я жадно допил бульон, помогая Добрану кормить меня, придерживая чашку правой рукой. Когда она опустела, я коротко попросил:
– Еще.
Дружинник настороженно посмотрел на меня, но кивнул и отошел к примитивному каменному очагу, в медном котелке над которым томилась массивная кость с мясом. Костерок под ним уже догорал, но пока еще слабый огонь и ярко мерцающие багровым угли давали неплохой и в то же время мягкий свет. Я наконец-то рассмотрел, где нахожусь. Узкая пещера, максимум метра два шириной и едва ли четыре метра глубиной, с грубыми, плохо тесанными каменными сводами. Как кажется, ее вырубали в пористой горной породе, но завершить дело не смогли или не захотели, не знаю. Удобств минимум – два лежака из тугих гибких веток, пуков сена и набросанных поверх них шкур да очаг. Не печь без дымохода, долго хранящая тепло, а именно открытый очаг, тепло которого окончательно выветрится через два-три часа. Дела…
Между тем телохранитель щедро зачерпнул чашкой бульон, фыркнул, обжегши палец кипятком, и вышел из пещеры, откинув полог из козьих шкур. Кажется, снаружи уже стемнело.
Моего лица коснулось дуновение свежего горного воздуха, показавшегося мне по-настоящему живительным, и тут же шкуры на входе вновь распахнулись, откинутые сильной рукой варяга. Добран подошел ко мне и протянул чашку. Аккуратно принимая ее одной рукой, я ожидал почувствовать сильный жар. Однако первое, что ощутил, была еще прохладная влага, бегущая по глиняным стенкам.
Вот оно что! До меня дошло, зачем Добран выходил, – он зачерпнул снега и бросил его в кипящий бульон, чтобы остудить варево до приемлемой температуры. Кроме того, часть его попала на сосуд и тут же растаяла, заодно немного его остудив.
Я благодарно кивнул телохранителю и практически залпом опустошил чашку, чувствуя, как с каждым глотком тело прогревается изнутри, а мышцы наливаются силой. Сумел даже протянуть пустую посудину варягу прежде, чем вновь опустился на ложе.
– Как ноги, воевода?
– Ноги?!
Вопрос Добрана застал меня врасплох, ибо, кажется, за дни и ночи, проведенные в забытье, я настолько привык к боли в ранах, что она стала привычной. Однако, как и в прошлый раз, когда я впервые пришел в себя, стоило мне только о них подумать, как голени тут же заныли и зазудели.
– Болят.
– Сильно?
Варяг отличается немногословием. Вообще-то ранее я ценил это качество в телохранителе, но все же иногда оно раздражает.
– Да вроде не очень. А где мы?
Дружинник, опустившийся на корточки перед очагом, разбил остатки горящего костра крепкой палкой, растащив пылающие угли ближе к выложенным кольцом камням. Все правильно, так они напоследок наберут побольше жара… На мгновение огонь ярко вспыхнул, осветив словно из камня высеченное лицо варяга, и практически сразу погас.
– В скиту.
– В скиту… – эхом повторил я за ратником и невольно закрыл глаза.
Приятное тепло разошлось от желудка по телу, и, сам того не заметив, я провалился в дрему, а вскоре и вовсе забылся крепким сном.
Яркий луч света коснулся моего лица, а голени обдало потоком холодного воздуха. Открыв глаза, я тут же с непривычки зажмурился. И только десять секунд спустя я осторожно приоткрыл веки.
Над моими ногами склонился худощавый седой мужчина, чей расцвет остался далеко в прошлом. Впрочем, старость его также пока не вступила в полную силу. Скуластый, с сохранившейся в волосах редкой рыжиной, он аккуратно снял повязку и внимательно присмотрелся к ранам и коже вокруг них. Удовлетворенно кивнув, взял приятно пахнущую чем-то травяным мазь из стоящей рядом миски и очень аккуратно обработал ею края рубцов, после чего наложил повязки из обрезков чистой и, надеюсь, прокипяченной ткани. По крайней мере, в Копорье батюшка «бинты» действительно кипятил.
– Спасибо!
Обернувшись на мой голос, монах – а судя по скрывающей фигуру простой рясе, это именно монах – с улыбкой кивнул в ответ. Языка он наверняка не знает, но, думаю, понял благодарную интонацию. После чего мой лекарь встал, закрыв мои ноги шкурой, и жестами показал, что нужно продолжать лежать. Я понятливо склонил голову, и он покинул келью-пещеру; очевидно же, что ее рубили именно как жилище местной братии.
А вот совсем не вставать – это ведь не так-то и просто, учитывая физиологические потребности! Ощутив это через пару минут после ухода монаха, я попытался осмотреться в поисках чего-то, что могло бы заменить мне судно. Добран верно понял мой ищущий взгляд, подал деревянную бадью и выжидательно на меня уставился.
– Ты это… выйди ненадолго, хорошо?
Телохранитель пожал плечами – впрочем, в этом жесте все же читалось легкое удивление, – и, откинув полог, выбрался на свежий воздух. Ну что поделать, времена-то нынче простые, а люди в большинстве своем неприхотливы и бесхитростны… Дети природы! А ведь меня только малая нужда побеспокоила, а как быть, когда… Прочь, прочь от себя эти мысли!!! По крайней мере сейчас.
Но как же стыдно-то…
– Добран!
Варяг неспешно вошел в пещеру, взял бадью и вновь вышел на улицу. Неловко, м-да. Очень неловко.
Но и жить-то ведь как-то надо.
Пока телохранитель отсутствовал, я окинул «апартаменты» скучающим взглядом. Увы, со вчерашнего дня удобств не прибавилось, разве что стало заметно холоднее. Впрочем, это никак не отнести к плюсам. Когда лежишь под шкурами, еще ничего, но стоит им хоть чуть-чуть сползти, как тут же очень свежий воздух заставляет вновь как можно скорее в них закутаться.
Пока я осматривался, на глаза мне все же попалось нечто новое, не замеченное вчера. А именно меч Добрана в потертых ножнах и стоящий у противоположной стенки боевой топор. Рядом с оружием покоился шелом варяга, и… все. Ни щитов, ни кольчуг – а ведь защитное снаряжение было у каждого из нас! – ни, что самое страшное, моего харалужного клинка, подарка Ростислава. По спине протянуло холодом, когда я вспомнил, что непроизвольно разжал пальцы в момент падения в последней схватке.
Неужто варяг не вернулся за моим чудо-клинком?! Впрочем, если память мне не изменяет, телохранитель подхватил меня на руки, как только я упал. У него не было возможности вернуться… А вот сваливший моего противника Дражко спрыгнул вниз, навстречу очередному врагу. Может, он подобрал клинок? Да только за все это время я еще ни разу не видел моего второго ближника… А собственно, вообще не слышал шума находящегося на постое войска – или хотя бы раненых, которых было никак не менее сотни! Ничего, кроме свиста ветра да редкого скрипа снега под ногами монахов и Добрана…
И потом, скит – это ведь не полноценный монастырь. И сколько вообще в скиту может разместиться людей?!
Откинув полог, вошел варяг, прервав мои панические мысли. Он поставил бадью у стенки и бросил на землю вязанку толстых веток.
– Добран, а где рать? Где Дражко? Где все?!
Телохранитель неторопливо снял набитую конским волосом стеганку, служащую воям в том числе и защитой от мороза, и остался в одной рубахе. Он склонился над очагом, складывая в нем ветки, и только после неторопливо и немногословно ответил в своей привычной манере:
– Не знаю.
Тут уж я начал закипать:
– В каком смысле, не знаешь?!
Варяг наконец обратил на меня взор и веско произнес:
– Не знаю, воевода.
Последовала короткая пауза, пока дружинник складывал сушняк и доставал огниво с кресалом, во время которой я с трудом сдерживал рвущийся наружу гнев… и страх. Наконец Добран вновь заговорил:
– Когда я подхватил тебя, брат бросился вниз, к торкам. За ним последовали вои из наших десятков, все, кто уцелел. Также спустились греческие копейщики – вои в добрых бронях, прикрывающие лучников. На время они потеснили врага от тропы, пока я поднимал тебя наверх.
Ратник прервался, раздувая пламя из высеченной искры, удачно упавшей на пук сена. Как только оно занялось, он положил сверху вначале одну тонкую веточку, потом еще одну и еще, ожидая, когда огонь окончательно окрепнет и сможет поглотить уже что-то более существенное. Я же все это время ожидал продолжения рассказа, закусив губу от раздражения, и наконец не выдержал:
– Ну?! А дальше-то что?
Разгоревшееся пламя осветило желтыми всполохами лицо ободрита, придавая ему какой-то потусторонней загадочности.
– А дальше молодняк из тех, кто поднялся по тропе до нас, увидели тебя, воевода, на моих руках. Они закричали, что ты погиб, что торки вот-вот поднимутся наверх. Меня слушать никто не захотел, да и ветер сносил слова.
Сделав небольшую паузу, мой ближник продолжил:
– Страх сломил их дух, воевода, вначале самых слабых, а после и более сильных, превращая ратников в испуганное стадо. Одни сражались и гибли внизу, а другие бежали прочь, спасая жизни. И когда я поднялся наверх с твоим телом, никого, кто мог бы мне помочь, уже не осталось. Тогда я снял с нас брони и потащил тебя на спине, покуда были силы. Но повалил густой снег, я сбился с дороги. Если бы чудом не вышел на скит, замерзли бы на тропе, и весь сказ. – Варяг пружинисто поднялся и прямо посмотрел мне в глаза. – Так что я не знаю, что случилось с остальными. И где сейчас мой брат.
Голос Добрана дрогнул на последних словах, и мне стало не по себе. Дурак, дурак, дурак!!! Как я мог злиться на спасшего мне жизнь дружинника, потерявшего по моей вине брата! Еще и раздражался!!!
И вообще, ради чего я лез вперед, кого хотел удивить?! Нарвался на вражеский клинок сам, наверняка обрек на гибель телохранителей, так еще и войско мое распалось, увидев смерть воеводы… Вот же дурак!!!
Горькое раскаяние, черная тоска и уныние плотно обступили меня, заполонили душу, сдавили сердце. Все случившееся – это моя вина, от начала и до конца! Еще когда мы прибыли в Грузию, именно я предложил Баграту идти в Джавахети, к Ахалкалаки. Сам царь тогда находился на юго-западе, в Тао[6], и в реальной истории он позже отступил к Картли[7], в то время как Ахалкалаки защищали только местные азнаури. Все это я случайно прочитал в свое время в «Картлис цховреба»[8], и вот таким неожиданным образом это пригодилось мне здесь. Пригодилось… Прибывший на помощь Баграту многочисленный русско-греко-аланский корпус вдохновил его на генеральное сражение, а куда послать воинов разведать, где же находится Алп-Арслан, подсказал именно я. И вот она, судьбоносная битва, в которой турки разбили нас на голову. Хотя я пока еще не знаю, что случилось с грузино-аланской кавалерией, какую хитрость применил султан против таранного удара союзников, факт остается фактом – в самый разгар сражения он умело маневрировал и бросал против нас то легких стрелков, то пехоту, то тяжелую конницу, явно бывшую до того в бою. А ведь если бы атака дружин горных рыцарей имела успех, ничего подобного сельджукский лев сделать бы не сумел… И как итог – чистое поражение, фактическая гибель пехотного корпуса Тмутаракани, набранного из стратиотов Таврии. Основы военной мощи княжества, что я должен был вернуть Ростиславу.
Эх, и зачем я пообещал Дургулелю такую многочисленную помощь?! Ну как зачем – пускал пыль в глаза, «впечатлял» мощью княжества, чтобы не дай бог ясы не решились на войну. Они-то не решились, да вот только теперь у княжества нет основы его войска… Это учитывая тот факт, что практически вся наша конница осталась лежать в днепровских степях.
А еще у тысяч родителей ныне больше нет сыновей. И у тысяч жен больше нет мужей. И у тысяч детей не осталось отцов… И все это – по моей вине!!!
Глава 3
Январь 1069 г. от Рождества Христова
Грузия, Джавахети
Скит
Что-то белое выше по течению реки неожиданно привлекло внимание Субэдэя. Не сразу его подслеповатые от старости глаза разобрали косые паруса. А когда разобрали, сердце старого полководца забилось сильнее – урусы привели свои корабли, они хотят сорвать переправу! Нойон закричал, призывая лучников приблизиться к берегу. Нужно помешать врагу протаранить всадников на бродах деревянными бортами своих судов. Ведь если до этого дойдет, урусы окажутся неуязвимы для противника, в то время как их копья, дротики и стрелы с легкостью будут поражать монголов.
Вот уже построились на берегу первые сотни лучников, спешат воины завершить переправу, ведомые вперед железной волей нойона. Впрочем, Субэдэй приказал бы им остановиться, если бы урусы приблизились, вот только они отчего-то задержались, встали в нескольких сотнях локтей выше по течению, бросив якоря. Что это – страх, трусость?!
Нойон уже позволил себе презрительно усмехнуться, как вдруг обоняние его уловило резкий, неприятный и в то же время отчасти знакомый запах – он исходил от воды. Опустив взгляд, старый монгол изумленно воззрился на поверхность Итиля, практически целиком окрасившуюся черным. И откуда-то появившаяся темная пелена практически достигла воинов, переправляющихся через реку… А в следующее мгновение огненный цветок вспыхнул перед кораблями урусов – и в считаные секунды поток пламени стремительно покрыл Итиль, поглотив отчаянно закричавших панцирных всадников. Лучники суеверно отпрянули от берега, думая, что враг сумел подчинить духов огня и воды, а Субэдэй, не понаслышке знакомый с зажигательными смесями и их возможностями… Субэдэй испытал вдруг уже основательно подзабытое предчувствие неотвратимой и скорой беды…
Необычайно красочный, насыщенный сон, сильно отличающийся от являвшихся мне ранее полубредовых, бессвязных сновидений, оборвался резко и неожиданно. Я сразу узнал его, с удивлением отметив, что продолжился он ровно с того места, где прервался в прошлый раз, – когда мы с ратниками держали путь по горным перевалам.
Шок от видения был столь сильным, что я не сразу сосредоточил внимание на окружающей обстановке. И только воспоминание о путешествии моего корпуса из Алании в Грузию вернуло мне ясность мыслей. В голове тут же всплыли подробности разгромной битвы с сельджуками, а перед глазами предстала картина последней схватки, в которой я получил ранение, – и словно в ответ заболели и одновременно начали зудеть ноги. Я чуть приподнялся на жестком ложе и тут же, обессилев, откинулся назад – такое чувство, что все мои мышцы разом одряхлели.
Я осмотрелся по сторонам, пытаясь воскресить в памяти, как сюда попал. Но в голове мечутся лишь какие-то бессвязные образы. Крики, даже вопли, значение которых от меня ускользает, белая пелена перед глазами… Холод. Да, было очень холодно.
Как ни странно, при мысли о холоде меня бросило в жар – раненый, беспомощный, вытащенный Добраном из гущи разгорающейся схватки, я вполне мог обморозиться на снегу. А если так, то это прямой путь к отмиранию тканей и гангрене!
Отчаянная своей необратимой обреченностью мысль вроде бы придала мне сил. Я вновь попытался встать, точнее, сесть, точнее, приподняться… И не вышло. Откинувшись на жесткое ложе, поймал себя на мысли, что мне вдруг стало все равно, будет у меня гангрена или нет. Ибо в настоящем состоянии я просто не способен хоть на что-то повлиять!
Я вновь открыл глаза, когда чьи-то сильные, заботливые руки приподняли мою голову и приложили к губам глиняную чашку с горячим бульоном. Я автоматически открыл рот и тут же скривился, попробовав совершенно несоленую, да еще и отдающую какой-то падалью жижу. Но желудок вдруг явственно заурчал, отозвавшись на столь непритязательную пищу, и второй глоток вышел более глубоким, а вкус варева показался мне уже не столь противным.
Обжигаясь, я жадно допил бульон, помогая Добрану кормить меня, придерживая чашку правой рукой. Когда она опустела, я коротко попросил:
– Еще.
Дружинник настороженно посмотрел на меня, но кивнул и отошел к примитивному каменному очагу, в медном котелке над которым томилась массивная кость с мясом. Костерок под ним уже догорал, но пока еще слабый огонь и ярко мерцающие багровым угли давали неплохой и в то же время мягкий свет. Я наконец-то рассмотрел, где нахожусь. Узкая пещера, максимум метра два шириной и едва ли четыре метра глубиной, с грубыми, плохо тесанными каменными сводами. Как кажется, ее вырубали в пористой горной породе, но завершить дело не смогли или не захотели, не знаю. Удобств минимум – два лежака из тугих гибких веток, пуков сена и набросанных поверх них шкур да очаг. Не печь без дымохода, долго хранящая тепло, а именно открытый очаг, тепло которого окончательно выветрится через два-три часа. Дела…
Между тем телохранитель щедро зачерпнул чашкой бульон, фыркнул, обжегши палец кипятком, и вышел из пещеры, откинув полог из козьих шкур. Кажется, снаружи уже стемнело.
Моего лица коснулось дуновение свежего горного воздуха, показавшегося мне по-настоящему живительным, и тут же шкуры на входе вновь распахнулись, откинутые сильной рукой варяга. Добран подошел ко мне и протянул чашку. Аккуратно принимая ее одной рукой, я ожидал почувствовать сильный жар. Однако первое, что ощутил, была еще прохладная влага, бегущая по глиняным стенкам.
Вот оно что! До меня дошло, зачем Добран выходил, – он зачерпнул снега и бросил его в кипящий бульон, чтобы остудить варево до приемлемой температуры. Кроме того, часть его попала на сосуд и тут же растаяла, заодно немного его остудив.
Я благодарно кивнул телохранителю и практически залпом опустошил чашку, чувствуя, как с каждым глотком тело прогревается изнутри, а мышцы наливаются силой. Сумел даже протянуть пустую посудину варягу прежде, чем вновь опустился на ложе.
– Как ноги, воевода?
– Ноги?!
Вопрос Добрана застал меня врасплох, ибо, кажется, за дни и ночи, проведенные в забытье, я настолько привык к боли в ранах, что она стала привычной. Однако, как и в прошлый раз, когда я впервые пришел в себя, стоило мне только о них подумать, как голени тут же заныли и зазудели.
– Болят.
– Сильно?
Варяг отличается немногословием. Вообще-то ранее я ценил это качество в телохранителе, но все же иногда оно раздражает.
– Да вроде не очень. А где мы?
Дружинник, опустившийся на корточки перед очагом, разбил остатки горящего костра крепкой палкой, растащив пылающие угли ближе к выложенным кольцом камням. Все правильно, так они напоследок наберут побольше жара… На мгновение огонь ярко вспыхнул, осветив словно из камня высеченное лицо варяга, и практически сразу погас.
– В скиту.
– В скиту… – эхом повторил я за ратником и невольно закрыл глаза.
Приятное тепло разошлось от желудка по телу, и, сам того не заметив, я провалился в дрему, а вскоре и вовсе забылся крепким сном.
Яркий луч света коснулся моего лица, а голени обдало потоком холодного воздуха. Открыв глаза, я тут же с непривычки зажмурился. И только десять секунд спустя я осторожно приоткрыл веки.
Над моими ногами склонился худощавый седой мужчина, чей расцвет остался далеко в прошлом. Впрочем, старость его также пока не вступила в полную силу. Скуластый, с сохранившейся в волосах редкой рыжиной, он аккуратно снял повязку и внимательно присмотрелся к ранам и коже вокруг них. Удовлетворенно кивнув, взял приятно пахнущую чем-то травяным мазь из стоящей рядом миски и очень аккуратно обработал ею края рубцов, после чего наложил повязки из обрезков чистой и, надеюсь, прокипяченной ткани. По крайней мере, в Копорье батюшка «бинты» действительно кипятил.
– Спасибо!
Обернувшись на мой голос, монах – а судя по скрывающей фигуру простой рясе, это именно монах – с улыбкой кивнул в ответ. Языка он наверняка не знает, но, думаю, понял благодарную интонацию. После чего мой лекарь встал, закрыв мои ноги шкурой, и жестами показал, что нужно продолжать лежать. Я понятливо склонил голову, и он покинул келью-пещеру; очевидно же, что ее рубили именно как жилище местной братии.
А вот совсем не вставать – это ведь не так-то и просто, учитывая физиологические потребности! Ощутив это через пару минут после ухода монаха, я попытался осмотреться в поисках чего-то, что могло бы заменить мне судно. Добран верно понял мой ищущий взгляд, подал деревянную бадью и выжидательно на меня уставился.
– Ты это… выйди ненадолго, хорошо?
Телохранитель пожал плечами – впрочем, в этом жесте все же читалось легкое удивление, – и, откинув полог, выбрался на свежий воздух. Ну что поделать, времена-то нынче простые, а люди в большинстве своем неприхотливы и бесхитростны… Дети природы! А ведь меня только малая нужда побеспокоила, а как быть, когда… Прочь, прочь от себя эти мысли!!! По крайней мере сейчас.
Но как же стыдно-то…
– Добран!
Варяг неспешно вошел в пещеру, взял бадью и вновь вышел на улицу. Неловко, м-да. Очень неловко.
Но и жить-то ведь как-то надо.
Пока телохранитель отсутствовал, я окинул «апартаменты» скучающим взглядом. Увы, со вчерашнего дня удобств не прибавилось, разве что стало заметно холоднее. Впрочем, это никак не отнести к плюсам. Когда лежишь под шкурами, еще ничего, но стоит им хоть чуть-чуть сползти, как тут же очень свежий воздух заставляет вновь как можно скорее в них закутаться.
Пока я осматривался, на глаза мне все же попалось нечто новое, не замеченное вчера. А именно меч Добрана в потертых ножнах и стоящий у противоположной стенки боевой топор. Рядом с оружием покоился шелом варяга, и… все. Ни щитов, ни кольчуг – а ведь защитное снаряжение было у каждого из нас! – ни, что самое страшное, моего харалужного клинка, подарка Ростислава. По спине протянуло холодом, когда я вспомнил, что непроизвольно разжал пальцы в момент падения в последней схватке.
Неужто варяг не вернулся за моим чудо-клинком?! Впрочем, если память мне не изменяет, телохранитель подхватил меня на руки, как только я упал. У него не было возможности вернуться… А вот сваливший моего противника Дражко спрыгнул вниз, навстречу очередному врагу. Может, он подобрал клинок? Да только за все это время я еще ни разу не видел моего второго ближника… А собственно, вообще не слышал шума находящегося на постое войска – или хотя бы раненых, которых было никак не менее сотни! Ничего, кроме свиста ветра да редкого скрипа снега под ногами монахов и Добрана…
И потом, скит – это ведь не полноценный монастырь. И сколько вообще в скиту может разместиться людей?!
Откинув полог, вошел варяг, прервав мои панические мысли. Он поставил бадью у стенки и бросил на землю вязанку толстых веток.
– Добран, а где рать? Где Дражко? Где все?!
Телохранитель неторопливо снял набитую конским волосом стеганку, служащую воям в том числе и защитой от мороза, и остался в одной рубахе. Он склонился над очагом, складывая в нем ветки, и только после неторопливо и немногословно ответил в своей привычной манере:
– Не знаю.
Тут уж я начал закипать:
– В каком смысле, не знаешь?!
Варяг наконец обратил на меня взор и веско произнес:
– Не знаю, воевода.
Последовала короткая пауза, пока дружинник складывал сушняк и доставал огниво с кресалом, во время которой я с трудом сдерживал рвущийся наружу гнев… и страх. Наконец Добран вновь заговорил:
– Когда я подхватил тебя, брат бросился вниз, к торкам. За ним последовали вои из наших десятков, все, кто уцелел. Также спустились греческие копейщики – вои в добрых бронях, прикрывающие лучников. На время они потеснили врага от тропы, пока я поднимал тебя наверх.
Ратник прервался, раздувая пламя из высеченной искры, удачно упавшей на пук сена. Как только оно занялось, он положил сверху вначале одну тонкую веточку, потом еще одну и еще, ожидая, когда огонь окончательно окрепнет и сможет поглотить уже что-то более существенное. Я же все это время ожидал продолжения рассказа, закусив губу от раздражения, и наконец не выдержал:
– Ну?! А дальше-то что?
Разгоревшееся пламя осветило желтыми всполохами лицо ободрита, придавая ему какой-то потусторонней загадочности.
– А дальше молодняк из тех, кто поднялся по тропе до нас, увидели тебя, воевода, на моих руках. Они закричали, что ты погиб, что торки вот-вот поднимутся наверх. Меня слушать никто не захотел, да и ветер сносил слова.
Сделав небольшую паузу, мой ближник продолжил:
– Страх сломил их дух, воевода, вначале самых слабых, а после и более сильных, превращая ратников в испуганное стадо. Одни сражались и гибли внизу, а другие бежали прочь, спасая жизни. И когда я поднялся наверх с твоим телом, никого, кто мог бы мне помочь, уже не осталось. Тогда я снял с нас брони и потащил тебя на спине, покуда были силы. Но повалил густой снег, я сбился с дороги. Если бы чудом не вышел на скит, замерзли бы на тропе, и весь сказ. – Варяг пружинисто поднялся и прямо посмотрел мне в глаза. – Так что я не знаю, что случилось с остальными. И где сейчас мой брат.
Голос Добрана дрогнул на последних словах, и мне стало не по себе. Дурак, дурак, дурак!!! Как я мог злиться на спасшего мне жизнь дружинника, потерявшего по моей вине брата! Еще и раздражался!!!
И вообще, ради чего я лез вперед, кого хотел удивить?! Нарвался на вражеский клинок сам, наверняка обрек на гибель телохранителей, так еще и войско мое распалось, увидев смерть воеводы… Вот же дурак!!!
Горькое раскаяние, черная тоска и уныние плотно обступили меня, заполонили душу, сдавили сердце. Все случившееся – это моя вина, от начала и до конца! Еще когда мы прибыли в Грузию, именно я предложил Баграту идти в Джавахети, к Ахалкалаки. Сам царь тогда находился на юго-западе, в Тао[6], и в реальной истории он позже отступил к Картли[7], в то время как Ахалкалаки защищали только местные азнаури. Все это я случайно прочитал в свое время в «Картлис цховреба»[8], и вот таким неожиданным образом это пригодилось мне здесь. Пригодилось… Прибывший на помощь Баграту многочисленный русско-греко-аланский корпус вдохновил его на генеральное сражение, а куда послать воинов разведать, где же находится Алп-Арслан, подсказал именно я. И вот она, судьбоносная битва, в которой турки разбили нас на голову. Хотя я пока еще не знаю, что случилось с грузино-аланской кавалерией, какую хитрость применил султан против таранного удара союзников, факт остается фактом – в самый разгар сражения он умело маневрировал и бросал против нас то легких стрелков, то пехоту, то тяжелую конницу, явно бывшую до того в бою. А ведь если бы атака дружин горных рыцарей имела успех, ничего подобного сельджукский лев сделать бы не сумел… И как итог – чистое поражение, фактическая гибель пехотного корпуса Тмутаракани, набранного из стратиотов Таврии. Основы военной мощи княжества, что я должен был вернуть Ростиславу.
Эх, и зачем я пообещал Дургулелю такую многочисленную помощь?! Ну как зачем – пускал пыль в глаза, «впечатлял» мощью княжества, чтобы не дай бог ясы не решились на войну. Они-то не решились, да вот только теперь у княжества нет основы его войска… Это учитывая тот факт, что практически вся наша конница осталась лежать в днепровских степях.
А еще у тысяч родителей ныне больше нет сыновей. И у тысяч жен больше нет мужей. И у тысяч детей не осталось отцов… И все это – по моей вине!!!
Глава 3