В четверг после обеда, неожиданно долгого и сытного, я усиленно боролась с дремой, служа на благо Отечества, и даже помыслить не могла, что уже через несколько часов окажусь в столичном… кхм… лупанарии с собственным начальством и в самой что ни на есть пикантной ситуации. Однако обо всем по порядку.

Я колотила по клавишам послушного теперь самописца, шеф тихонько сидел в кабинете. Ляля пробежала к нему с каким-то хозяйственным вопросом, чтоб сразу умчаться. Зорин все не возвращался, впрочем, как и Мамаев. Старания мои в овладении скорописью, как мне казалось, принесли некий результат — я уже могла почти не смотреть на клавиши, позволив рукам самостоятельно решать, подушечку какого пальца в каждом случае задействовать. Вечером меня ждало театральное представление, и я немного поразмышляла, какое из двух нарядных платьев мне надеть. Варианта было всего два: шелковое черное с довольно смелым вырезом, которое я сочла для сегодняшнего случая излишне нарядным, мысленно отложив его на субботу — меня, конечно, на прием к обер-полицмейстеру еще никто официально не пригласил, но, зная шефа, можно было предсказать, что повеление я получу минуты за полторы до приема, — и мятно-зеленое, которое матушка величала «барышня в поиске». Ко второму платью полагалась шляпка, моя любимая, между прочим, и я уже предвкушала, как выпущу локоны из-под отделочных кружев. Рыжим зеленое вообще-то к лицу, особенно если с оттенком глаз гармонирует. Мне даже стало немножко жалко эдакую красоту тратить на Мамаева.

— Я домой телефонировала, — сообщила входящая в приемную Ляля, — с аппарата, который у нас на первом этаже установлен. Велела мне платье для вечернего выхода подвезти.

— Перфектно! Значит, у меня переоденемся.

— А еще возьмем дядюшкину коляску. Она ему все равно без надобности, а мы с удобством до места доберемся.

Все складывалось наилучшим образом. События сегодняшнего дня, страшные, грустные, а иногда и просто противные, отодвинулись куда-то на периферию сознания, настроение сначала вошло в норму, а после и вовсе улучшилось. Через некоторое время я уже мурлыкала под нос модный в этом сезоне шлягер.

За полчаса до окончания присутственного времени шеф вышел из кабинета, вежливо с нами попрощался, велел на работе не засиживаться и удалился в неведомые дали. Ляля повеление восприняла буквально, заполошно вскочив со своего места:

— Поторопись, Гелечка. Сегодня мы будем не чиновницами приказными, а просто барышнями при приличном кавалере!

Ольга Петровна, кажется, радовалась предстоящему развлечению. Вот и славно, вот и хорошо, значит, не сердится она на меня более, и дружбе нашей девичьей ничто не грозит.

Коляска ждала нас у подъездной лестницы, багажная полка ее была занята кофром, шляпной коробкой двухаршинного обхвата и огроменным тюком некрашеной мешковины в оплетке конопляных шнуров. Да уж, подготовилась Ляля с размахом!

— Подумают, что мы труп в багаже перевозим, — несколько неудачно пошутила я.

— Да пусть что угодно думают, — отмахнулась девушка. — До досужих сплетен мне дела нет.

Кучер, пожилой уже кряжистый дядька с крючковатым носом и черными глазами, откинул подножку.

— Это Палюля, — кивнула мне Ляля, взбираясь в коляску. — Обычно он меня возит.

Кучер подал мне руку, помогая подняться.

— Вы неклюд? — спросила я, потому что во внешности петуховского слуги почудились мне знакомые черты.

— Был неклюд, да весь вышел, ваше бродь, — хрипло отозвался тот, до меня донесся удушливый, какой-то гнилостный запашок. — Устраивайтесь, домчу с ветерком.

Всю дорогу до своего дома я была рассеянна. Меня почему-то тревожил Лялин неклюд, да и коляска казалась знакомой, можно сказать, до боли. Я даже время от времени прикасалась к затылку, памятуя тот удар по голове.

— А давно он у вас служит? — спросила я Лялю громким шепотом, указывая на кучера.

— Сколько себя помню. Дядюшка, когда в Эстляндии служил, арестовал его за конокрадство, да пожалел почему-то, через строй под шпицрутены не отправил. С тех пор Палюля семье Петуховых предан.

У меня в голове щелкнуло. Неклюд, изгнанник, Петухов, Эстляндская волость. Картинка почти сложилась. Мне срочно нужно было поговорить с шефом.

— Ты знаешь, где его высокородие живет?

— Крестовский? Даже не представляю. Меня к нему на квартиру не посылали ни разу, а к себе в гости он, как ты понимаешь, не зазывал.

Честное слово, если бы шеф сейчас еще был в приказе, я настояла бы на немедленном возвращении на службу. Все мои подозрения в отношении Петухова получили недвусмысленное подтверждение. Оставалось еще одно, последнее, которое я получила, когда коляска остановилась у вывески меблированных комнат «Гортензия».

Пока Ляля возилась со своим багажом, я обошла коляску и погладила лошадиную морду:

— Ну здравствуй, красавица, узнала меня?

Лошадка была та самая, с которой я ворковала, когда получила по голове неким тупым предметом.

Надо что-то делать! Петухов — убийца, его кучер как-то связан с убийствами, он неклюд, стало быть, маг по определению. Ольге Петровне домой возвращаться нельзя! Она в опасности!

Я остановилась. Прежде чем начинать производить арест и поднимать переполох, следовало подумать, не упустила ли я чего.

Значит, первое — я, предположим, арестовываю неклюда, доставляю его в приказ и произвожу допрос. Он плюет в мои ясные очи и говорит, что ничего не знает. Второе — я рассказываю обо всем шефу, тот сам преступника допрашивает, оберегая уже свои очи от неклюдских плевков. Третье — я сначала все рассказываю начальству, а только потом произвожу арест.

Третий вариант показался мне предпочтительней. Неудачное задержание наследника гнумской фамилии мне до сих пор икается, значит, на этот раз я горячку пороть не буду. Мне даже утра ждать не понадобится. Через несколько часов я увижу Мамаева, он опытный сыскарь и знает что делать.

Ольга Петровна с Палюлей уже транспортировали кофр и шляпную коробку на второй этаж, и я, как вежливая хозяйка, отправилась туда же.

И арестовывать сейчас слугу нельзя. Для того чтоб прижать к стенке Петухова, между прочим, обер-полицмейстера, чиновника не просто высокого, а высочайшего ранга, нужно это делать почти одномоментно, чтоб его высокопревосходительство не успел понять, что происходит. Да и Лялю он не тронет. Ежели до сего времени он на нее не покусился, значит, в ближнем своем круге не свирепствует.

Несколько успокоенная этими размышлениями, я стала принимать гостей. Палюля, разумеется, в моей комнатенке не остался. Он просто поставил кофр на пол, картонку на стол и удалился, сообщив своим хриплым голосом, что подождет внизу. Ляля осмотрела помещение и сморщила носик:

— Скромно живешь, Гелечка.

— Да я здесь ночую только, — пожала я плечами, одновременно пытаясь задвинуть плетенку с грязным бельем под кровать. — Да и много ли мне надо.


— Ну ты же дворянка, завидная невеста, должна себе чуточку роскошества организовать. — Ляля неторопливо распаковывала свои наряды.

Шляпа оказалась монументальной, украшенной атласными розами и флердоранжем, платье — откровенным по самое не балуй. Цвет мне его скорее понравился, бежевый, почти телесный, но когда с моей помощью Ольга Петровна облачилась в свой наряд, мне показалось, что она просто надела на себя еще одну кожу. Я даже поежилась от эдакой аналогии.

— А ты так и пойдешь в мундире, Гелечка?

— Времени еще вдосталь, — ответила я. — Не стемнело еще даже, театр в десять, мы еще успеем перекусить что-нибудь.

Я отправилась на кухню. Положение любимицы Лукерьи Павловны давало мне особые привилегии. Самовар и все, что к чаю полагается, мне организовали в мгновение ока. Ляля ела, как птичка, едва надкусывая кушанья, я же отдала должное и холодной буженине, и свежему хлебу, и малосольным хрустящим огурчикам.

Разговор велся неспешный, ни к чему не обязывающий и очень девичий. Я травила байки о временах далекой юности, Ольга Петровна посвятила меня в тонкости воинской субординации и научила нескольким соленым словечкам, которые узнала от гарнизонных солдат. Я на всякий случай их запомнила. Никогда не знаешь, что в жизни может пригодиться. За беседой стемнело. Я попыталась возжечь магический светильник, тот никак возжигаться не желал, мигая, будто дразнясь. Я чертыхнулась, использовав свежеобретенное выражение, на что Ляля дробно захихикала:

— Переодевайся, Гелечка. Я пока спущусь, попрошу свечей нам принести.

— Скажи еще там, что мы трапезу закончили, можно посуду забирать, мне кухарка говорила, они пораньше сегодня освободиться хотят.

Девушка кивнула и удалилась, я занялась туалетом: разоблачилась, открыла сундук, достала завернутое в папиросную бумагу платье и разложила его на кровати. В стекло что-то стукнуло. Я замерла, прислушиваясь, стук повторился. Я подошла к окну и распахнула створку. Во дворе стоял Эльдар Давидович Мамаев.

— Что за балаган? — строго спросила я, подтягивая на груди ворот нижней рубахи, ибо беседовать изволила неглиже. — Камнями еще швыряешься. Поднимайся, я через минуту готова буду.

— Не могу я, букашечка, — произнес чардей, высыпая под ноги горсть мелких камушков, которыми и вызывал меня к окошку. — Дело у меня чрезвычайной важности образовалось, не смогу я вас сегодня в театр сопроводить. Ольга Петровна с тобой?

— Вышла на минутку.

— И ей я тоже приношу глубочайшие извинения, — каялся Мамаев вполголоса. — Вину свою обязательно в ближайшее время заглажу.

За спиной его, шагах в семи, стояла петуховская коляска, неклюд, сидящий на ее облучке, прислушивался к разговору.

— Подожди, я сейчас спущусь.

Натянуть мундир, сбежать по ступеням — это минутное дело, объясниться с Лялей, отвести Эльдара в сторону от Палюли… Нет, это совсем уж подозрительно получится. К тому же Мамаев уже отрицательно махал руками:

— Нет, нет, букашечка! У меня ни минутки на это нет! Ну войди в мое положение!

Дела у него! Барышня, наверное, очередная!

Но злиться и вредничать времени не было, тем более я придумала, как мне выйти из ситуации.

— Так половинку от минуточки подожди!

Я схватила лист бумаги и карандаш и принялась быстро писать, оперевшись на подоконник, куда доставал уличный фонарный свет. Надо… шефу сказать… там еще где-то должны твои шпики отираться… Петухов… неклюд… Эстляндия…

Записка была составлена перфектно — четко, ясно, по существу. Я свернула ее трубочкой и бросила в окно:

— Прочти со вниманием.

Мамаев пробежал строчки глазами, для чего ему пришлось подойти поближе к фонарю. Выражения лица я рассмотреть не могла, но, закончив, чардей поднял руку, показывая мне, что информацию воспринял и готов действовать. Затем он скрылся за поворотом, прибавив шаг. Я вернулась к сундуку.

Вот и не понадобилось мне мое платье мятно-зеленое. Даже немножко жалко.

Ляля вернулась в комнату, я сообщила ей о перемене планов, чем немало расстроила. Свечей она не принесла, просто не найдя кухни.

— Плутала в коридорах, отбиваясь от подозрительных личностей. — Сказано это было с долей гордости.

— Если хочешь, мы можем и без кавалера развлечься, — предложила я. — В тот же театр пойдем.

— Нет. — Она уже начала собираться, пакуя в кофр дневную одежду. — И дело даже не в приличиях, просто настроение упущено.

Я присмотрелась, не плачет ли подруга, она отвела глаза, уже знакомые, разноцветные.

— Пыталась прихорошиться, оказалось, зря.

Я этих ее попыток не понимала, но решила промолчать. Попрощались мы на грустной ноте. После я улеглась поверх одеяла, сдвинув в сторону непригодившийся наряд.

Ничего, что театр отменился. Главное, что информацию Мамаеву я передала и он уже начал действовать. Моя миссия, если уж говорить начистоту, подошла к концу. На арест меня могут и не позвать, значит, новости я только утром узнаю. Эх, вот изобрели бы гнумы действительно дешевую и быструю связь, или вошли бы телефонные аппараты в обиход повсеместно, вот бы нам, сыскарям, удобство получилось. В ту же секунду могли бы сведениями обмениваться. Правда, и преступникам бы поудобнее стало совместные аферы проворачивать…

В стекло опять стукнуло. Я подскочила к окну, чтоб тут же испуганно охнуть и присесть. За окном был неклюд, правда, к счастью, не старик Палюля, а молодой Бесник, сверкающий белозубой, несколько трансформированной медвежьими клыками улыбкой. Я подхватила первое, что подвернулось под руку, и юркнула за ширму, одеваться. Гость мой незваный, уже потянув на себя створки, влазил в комнату.

— О приличиях хоть бы подумал!

— А я, чавэ, к тебе в приказ заходил. — Нисколько не пристыженный, Бесник двигал мебель, видно, усаживаясь на стул, из-за ширмы мне его видно не было. — А мне говорят, Евангелина Романовна изволила домой отправиться пораньше. А я походил, погрустил и вот пришел.

Одежды я захватила с собой недостаточно, то есть совсем. В руках моих оказалась только юбка, которая и за обмундирование-то не считалась, ибо знаков отличия на ней не было.

— Ну и зачем пришел? — спросила я, выглядывая из своего укрытия.