— Как у тебя дела? — спросила я.
Он вздохнул.
— Все никак не могу поверить, понимаете?
Не стоило переспрашивать, о чем он говорит. Все мы смотрели, как гибнет человеческая цивилизация. У всех нас там, на линиях фронта, остались друзья и коллеги — и как знать, может, их уже не было в живых. Знакомые нам планеты задыхались без помощи извне. Разрушались биосферы. Сохли посевы. Рвались пищевые цепочки, умирали люди. И уж конечно, нашлись авантюристы, вопреки очевидности решившие, что сейчас самое время урвать себе власть или территории. На пути Мраморной армады вспыхивали и гасли напрасные войны и революции. Снаряды дырявили хрупкие жилые купола. Грибовидные облака вставали над возделанными тяжким трудом полями. Целые сообщества рвали друг друга в клочья из-за чего-то, что спустя несколько часов, с прибытием белых кораблей, обратится в ничто. А бойня все продолжалась. Она проникала в наши сновидения, лишала вкуса пищу, которую мы силком заталкивали в себя. Мы здесь были беспомощными зрителями, укрывшимися за границей исследованного людьми космоса и бессильными повлиять на апокалипсис, доходивший до нас стершимся, рваным шумом помех. Никакие наши слова или действия не спасли бы ни единой мечущейся в темноте души, но и отвести взглядов мы не могли. Эта катастрофа касалась нас наравне со всеми; все мы стали сегодня просто человеческими существами, прячущимися от непобедимой стихии — последнего бутылочного горлышка из множества катастроф, на протяжении тысячелетий пытавшихся уничтожить наш вид.
— Ты в порядке? — спросила я.
Престон не поднял глаз, только крепче сжал чашку.
— Наверное.
— Бояться нормально.
— Да не так уж я и боюсь. Просто все разваливается. И мы потеряли Альву. — Он врезал кулаком по столу. — Чувствую себя чертовски беспомощным!
Я всей душой ему сопереживала. Его слова повторяли мои мысли, а ведь парень был слишком молод, чтобы так много на себя взваливать. Но я, как старший по званию, не могла ограничиться жалостью. Я должна была его поддержать.
— Каждый делает все возможное.
— А мне кажется, что мало.
— Ты делаешь много.
— Это как?
— Ты — наш медик. — Я вынудила себя улыбнуться. — Твоими стараниями все здоровы и продолжают полет. А пока мы в пути, жива надежда.
Престон немного расслабился, поставил чашку.
— Об этом я не думал.
— Не хватайся за все сразу, — посоветовала я, положив ладонь ему на плечо. — У тебя есть дело на этом корабле. Сосредоточься пока на нем.
Он бледно улыбнулся:
— А потом?
— Как знать? — махнула я рукой, отгоняя тяжелые мысли. — Сейчас нам осталось полагаться только на себя.
В коридоре послышались шаркающие шаги. В камбуз ввалился Нод. У него под ногами шныряли, играя, двое детишек. Чешуя механика отливала перламутром, черные глазки искрились.
— Рассветное приветствие, капитан. Пусть лучи солнца согреют твою ветвь.
— Привет, Нод. Ты прекрасно выглядишь.
Одна ладонь-лицо обратилась ко мне, остальные крутились, пытаясь не выпустить малышей из поля зрения.
— Много работы, — сказал он. — Много времени с потомками.
— Ну, тебе это, похоже, на пользу.
Пальцы его сомкнулись, скрыв лицо, и снова разогнулись — словно цветок подмигнул. Нод был доволен.
— Принес список нужных запчастей, — сказал он. — Тех, которые нельзя распечатать на борту.
— Мы наверняка найдем все на следующей остановке.
— Большая просьба, капитан. Нужно много чего разыскать.
— Отлично.
Я встала и склонила козырек бейсболки — сначала в сторону Нода, потом к Престону. Уходя в рубку, я надеялась, что сумела внушить им уверенность, которой не чувствовала сама.
Часть первая
Четыре года назад
Ибо ветер, проснувшийся среди звезд,
Воет в моей крови.
Уильям Батлер Йейтс. Ветер в камышах
1
Корделия Па
— Смотри, корабль! — воскликнул, поежившись, Мишель Па.
Он остановился в слабом свете уличного шара и отбросил за плечо хвостик волос, глядя, как космический торговец разворачивает черные ажурные крылья, заходя на посадку. Я беспокойно потянула его за рукав грязной, заплатанной парки. Мы задержались в узком переулке, а время было позднее.
— Мики, идем, — торопила я, но он с тоской смотрел в небо, не желая двинуться с места.
Его заворожил корабль — по моему мнению, самый обычный образчик своего класса: солидные, индустриальные очертания корпуса плохо сочетались с хрупкостью широких, заряженных электричеством крыльев. Кто-то давным-давно разрисовал его корму желтыми полосами, а плоское, тронутое ржавчиной брюхо отражало свет портовых дуговых фонарей. Полосы придавали ему сходство с жирной осой, а в остальном торговец казался мне ничем не примечательным. Такие приходят и уходят каждый день.
— Как думаешь, откуда он? И куда идет, по-твоему? — спросил Мишель.
Щеки его разрумянились, дыхание в морозном воздухе белело паром.
Я не ответила. Мне это было до лампочки. Воздух облепил мой загривок холодным компрессом, да и место было не такое, чтобы торчать тут, особенно ночью. Я росла на окраинах этой огромной гулкой столицы и, как все здесь, наслушалась историй: о призраках и ловушках, о старателях, которые просто уходили в ночь — и никто их больше не видел.
Здания этого города опустели тысячу лет назад и существовали в вечной тьме. Их никогда не грело солнце, не поливал дождь. Небо над крышами и шпилями, как всегда, было обрызгано звездами, а между ними мерцали огоньки ближайших тарелок.
Сама я живала только на двух из двадцати тарелок, но все названия знала наизусть: Ночной город, Альфа, Вторая лачужная… В ясные ночи я различала их по месту на небе и взаимному расположению. И еще по тихому голосу, который слышала, глядя на них, — кажется, этот голос бормотал для меня одной. Сейчас над снижавшимся кораблем я рассмотрела Призрачный замок, Первую верфь и яркие солнечные фонари Третьей фермы — последняя была так близко, что на фоне звезд прорисовывались ее прямоугольные очертания. Шириной она была с мой большой палец, отставленный на вытянутую руку, и я улыбнулась ей, как старой знакомой. Ночью тарелки нашептывали мне свои непостижимые секреты. Их ровные, утешительные вздохи походили на ветер в ветвях деревьев или на прибой ночного пляжа.
Настоящего пляжа я, правда, никогда не видела.
— Идем! — позвала я Мики и, отойдя на несколько шагов, обернулась.
Он все глаз не сводил с корабля. И только когда кончики завернутых кверху крыльев скрылись за низким кольцевым зданием космопорта на краю тарелки, брат опустил голову и двинулся дальше.
— Как тебе не терпится! — буркнул он.
— Мне-то?
Я пристроилась с ним в ногу, глубоко засунула руки в перчатках в карманы пальто. Пальто я купила уже старым, а перчатки когда-то были внутренней подкладкой устаревшего скафандра.
— Это тебе не терпится отвалить, — заметила я.
— А тебе нет? — спросил Мики.
Я пожала плечами и оглянулась на темные силуэты древних сооружений. Одни были громоздкими, другие стройными и остроконечными, но у всех — ненормальные пропорции. Их строители, кем бы или чем бы те ни являлись, подогнали дверные проемы и лестницы под свой трехметровый рост.
— Мы столько лет прожили здесь, — сказала я.
— Потому что выбора не было.
Зябко кутаясь в одежду, мы прошли до конца переулка и повернули направо.
В необитаемую часть города мы ходили на промысел, надеясь найти среди заброшенных туннелей и башен обломки нечеловеческой техники, годные для продажи. Но теперь с пустыми руками плелись обратно к ободу тарелки, где заселены были лишь самые удаленные окраины. Город большей частью оказался еще не исследован, уж очень опасной и непредсказуемой считалась чужая архитектура. Нам с Мишелем после смерти матери пришлось перебраться с Альфа-тарелки к дяде, в продутую сквозняками квартирку на четвертом ходи-пешком этаже на Второй городской.
Уличные шары приветствовали нас на каждом перекрестке, висели, как малокровные солнышки, поливая бледным светом. Настроенные неведомыми установщиками на период вращения давно забытой планеты, они за тридцать часов проходили цикл от яркого полдня до мрачных сумерек и обратно. Сейчас они тускнели до минимума. Вылазка затянулась, чего мы не предполагали, так что до полуночи — и комендантского часа — оставалось всего несколько минут. Вокруг было безлюдно. Мало кто рисковал углубляться в запущенный город, тем более ночью. Когда меркли уличные шары и ложились густые тени, его арки и шпили становились особенно зловещими.
— Ты что, никогда даже не думала? — спросил Мишель.
— О чем?
Брат замедлил шаг.
— О жизни на другой тарелке.
Впереди в порту пронзительно взвыл напоследок корабельный двигатель и затих, замолчал. Я от холода обнимала себя за плечи. Пальцы подобрались к ожерелью на шее: платиновой цепочке, которая досталась мне от матери.