— Нет, — покачал он головой, — он не слишком амбициозен и недостаточно умен для подобного.
— Это ты зря, просто не знаешь, сколько людей умирало по воле дураков, — хмыкнула я, решив, что на сегодня откровенных бесед достаточно. — Я перееду в смежную комнату, — констатировала я.
— Простите? — изогнув бровь, посмотрел он на меня.
— Мой ассистент займет место на этом этаже тоже, можешь его пока не выпускать и охранять, мне без разницы.
Не дождавшись ответа, я вновь посмотрела на Рэйна.
— Нет, а ты что думал? Представил меня как своего личного первородного, а когда твое здоровье пойдет на поправку — кто-то из них решит разделаться и со мной. Оно мне надо? Меня, в отличие от тебя, для Ариен не рожали, и я не собираюсь, не слезая с горшка, завершать то, ради чего меня сюда приволокли. И это, смею заметить, в лучшем случае! Так что я поживу у тебя, мне тут нравится.
— Спасибо.
— Ладно, теперь я пишу то, что мне нужно уже сегодня. Тот розовощекий хлыщ, что привел меня сюда, идет за покупками, ты — спать, я — работать. Начали, — кивнула я и, больше не отвлекаясь на мужчину, принялась записывать то, что мне было необходимо для его лечения.
— Я бы хотел быть в сознании, пока вы будете мной заниматься, — начал было он.
— А я бы хотел отправить тебя в кому, пока я буду тобой заниматься, но я же сдерживаюсь, — дребезжащим голосом поделилась я.
— Вы всегда такой? — казалось, вместо того чтобы проникнуться, Рэйнхард едва сдерживает смех.
— Я не понимаю, о чем ты? — пожала я плечами.
— Ну да, — все же хохотнул он. — Простите, — ни с того ни сего извинился он. — Сам не пойму почему, но не могу перестать улыбаться. Должно быть, потому, что впервые за последние несколько лет я могу просто говорить с кем-то, не думая о том, как бы не показать…
— …Свою боль, — закончила я за него. Это было знакомо. — Брось и не дури, я коснулся тебя даром, теперь ты мой подопечный до полного выздоровления, и все, что я буду делать с тобой, — лишь то, что необходимо делать для полного выздоровления. Сколько ты не спал, Рэйнхард? Лучше подумай над этим, потому как я дарю тебе сон лишь на сегодня. Мне нужно, чтобы ты отдохнул. Завтра боль вернется.
— Что ж, — улыбка слетела с его губ, а лицо стало вновь похоже на идеальный оттиск скульптуры из белоснежного мрамора. — Я не забуду этот дар.
И я не знаю, что произошло со мной в этот момент, но я поверила ему! Я — поверила — аланиту! Неожиданно для самой себя я увидела в нем нечто… хорошее?
— Я схожу с ума, — пробормотала я на языке своей родины.
— Что?
— Говорю, что было бы неплохо, если бы ты завтра дал мне аванс, надо одежду купить себе и ассистенту, — поспешно ответила я.
— Если я проснусь завтра, то так и будет, — коротко кивнул он.
— Я хоть и стар, но не такой придурок, чтобы убить главу тайной службы в его же спальне. Расслабься уже и оставь меня…
— Интересно, как у вас хватает смелости командовать главой тайной службы?
— Я говорю то, что мне надо для достижения цели, а не командую, — поправила его я. — Если не согласен, то останавливаемся и я схожу с «корабля», как и договаривались. Во мне нет тех самых душевных сил, которые требуются, чтобы уговаривать и умолять поступать так, как следует для твоего же здоровья. Ты либо делаешь то, что необходимо, либо нет, и на этом мы расходимся.
— Что-то мне подсказывает, что за вашими плечами, Соль, довольно обширный опыт работы на руководящей должности, — сказал Рэйнхард довольно-таки серьезным тоном, если бы не озорные огоньки на самом дне его глаз.
— За моими плечами опыт, верно, разный опыт — и он говорит мне, буквально кричит всякий раз, приказывая не тратить свое время на тех, кому это не так и нужно… — Глубоко вздохнув, я посмотрела на ночное небо и вспомнила еще кое-что, о чем хотела узнать. — Ты еще можешь расправить крылья? — тихо спросила я, не решаясь обернуться к нему. Вопрос был весьма интимным для любого аланита, что уж говорить о таком мужчине, как этот.
— Я чувствую их, — коротко ответил он.
— Ты еще можешь расправить крылья? — вновь задала я вопрос, на который желала получить простой ответ «да» или «нет».
На этот раз пауза оказалась дольше и многозначительнее.
— Я не пытался уже четыре месяца… — в конце концов признался Рэйн.
— Ясно.
— Что вам ясно? — с нажимом поинтересовался он.
— Что я застрял тут, — проворчала я. — А значит, купишь мне хорошую кровать, и чтоб матрац был что надо! Запомни, это очень важно! — покивала я. — Все, иди отсюда, я тоже планирую сегодня поспать. И Щекастому скажи, чтоб достал все, что напишу, — начала я быстро выводить слова на общеимперском наречии.
Рэйнхард больше не пытался заговорить со мной. Он молча наблюдал за тем, что я пишу, после накинул какой-то халат и отправился к двери, где тут же оказался мой недавний провожатый. Они обменялись короткими репликами, которые я, к собственному сожалению, не расслышала, и тут же аланит направился к своей постели.
— Ну и чего, спрашивается, было выпендриваться, — пробормотала я, смотря на то, как, радостно посапывая, спал Ариен уже спустя пять минут.
Мне кажется, он уснул еще раньше, чем голова его коснулась подушки. Что, собственно, было и не удивительно.
Я уже отдала список стражнику, что все это время находился у входа в спальню своего старшего, так что была уверена, что теперь меня никто не побеспокоит следующие несколько часов. Потому, опустившись на широкую кровать Рэйнхарда Эль Ариен, положила ладонь ему на лоб, делая его сон более глубоким и спокойным, а после забралась на кровать с ногами, встала в полный рост и, оттолкнувшись как следует, прыгнула. Ну ладно, не такая уж я гадина, всего-то раз пять подпрыгнула, но какое удовольствие испытала, словами не передать! Такой способ проверки, действуют ли на него сонные чары, самый забавный, все же лучше, чем колоть его иголкой в пятку. И вовсе я не хулиганка. У некоторых аланитов был иммунитет именно к воздействию на сознание, так что приходилось проверять.
— Сойдет, — пробормотала я, спрыгивая с кровати, представляя, с какими рожами за мной сейчас подглядывают его люди, что наверняка были приставлены следить за мной в эту ночь.
Когда я только вставала на путь целителя, мне казалось, что я избрана не случайно. Мне казалось, что я действительно к этому готова и рождена именно для этого. Знаете почему? Когда ты начинаешь лечить кого-то при помощи дара, это очень похоже на влюбленность. Тот же порыв, трепет и тепло, всепоглощающая нежность и неконтролируемое желание отдать всю себя кому-то. Гладь твоей души вдруг встрепенется, будто бы от порыва весеннего ветерка, и разойдутся круги внутри, затрагивая каждый потаенный уголок твоего сердца. И каждый такой круг принесет с собой чужую боль, чужое горе, заставит сопереживать и прочувствовать все на себе. Лишь мимолетное касание, не больше, но и этого достаточно, чтобы влюбиться на этот самый краткий миг, зацепиться за этого человека и пожелать всем сердцем, чтобы его жизнь изменилась благодаря тебе. Когда первые крупинки силы начинают проникать в чужое тело, твои ощущения напоминают эйфорию. Но вот чем дальше, тем сложнее. Восторг вскоре угасает. Ты видишь, что твои труды не были напрасны и твой дар расцветает в том, кому он был отдан от самого чистого сердца. А потом ты смотришь, как тысячи солдат вновь уходят на войну, чтобы растратить то, что ты подарила им. Смотришь, как, едва избавившись от болезни, человек возвращается на былые порочные круги, и уже будто видишь, как совсем скоро он вновь приползет к твоему порогу в поисках того, что ты уже однажды отдала. Сначала ты все понимаешь. Ты находишь в себе силы на то, чтобы понять, оправдать и принять его, дав этому простое определение: такова жизнь. Но чем больше за твоими плечами прожитых лет, тем крепче становится замкнутый круг, в котором бывают лишь редкие исключения, к коим ты начинаешь относиться уже как к чуду. Которых ты каждый раз ждешь и каждый раз разочаровываешься. В какой-то момент ты уже перестаешь понимать, почему же все-таки это ты? Зачем это тебе нужно, если тем, кому ты это даришь, просто наплевать?! Они скажут «спасибо» и пойдут дальше втаптывать твой дар в грязь. В такие моменты осознаешь всю глупость того, что даровал тебе Двуликий. Чувствовать в себе частичку Бога и не быть способной изменить хоть что-то — разве может быть что-то более бестолковым?! Хотя, должно быть, еще до той самой войны я верила, что в нас есть смысл, что первородные нужны в этом мире больше, чем кто-либо! Верила и на поле битвы, верила и на протяжении тех кровавых десятилетий, когда наш крошечный отряд Двуликого переживал вновь и вновь одно и то же каждый день. Вспоминая о тех годах, я часто думаю, почему я не выгорела тогда так же, как они… Почему эта бесконечная формула «болезнь — любовь — исцеление — смерть» равно «бессмысленный бег по кругу» не свела меня с ума, как их? Что во мне было такого неправильного, что я это пережила? Не знаю. До сих пор не знаю. Но вот что я помню очень хорошо: в тот день, когда последний камень укрыл безымянную могилу в самом сердце Элио, я пообещала себе, что остановлю эту бессмысленную вереницу существования для себя раз и навсегда! Что с меня хватит!
Но за окном темная ночь, на постели лежит мужчина, который, так же как и я, перестал ждать этого самого «чуда». Вот только он, должно быть, гораздо благороднее меня, раз решил исполнить навязанное предназначение до самого конца, и не важно, что придется есть за одним столом с собственными убийцами. Заботиться о них, оберегать их, быть внимательным и благородным по отношению к ним…
Мои руки накрыли его виски, и знакомый сердцу трепет затопил все внутри. Эта радость, словно после долгой разлуки, когда нежно-голубые нити начинают проникать в чужое тело. Любовь, которой так нестерпимо хочется поделиться…
— Стань же и ты моим чудом, Рэйнхард Эль Ариен, позволь верить в тебя, — прошептала я, прежде чем полностью поддаться дару, что уже стремился затопить собой все посторонние мысли.
Время замирает вокруг, когда есть только я, Двуликий и тот, кому так сильно нужна моя помощь. Мир вокруг растворяется, и все, что имеет значение, — это распахнувшаяся вселенная под названием «живой организм». Я проникаю в нее сердцем, разумом, тем, что ниспослано свыше, и просто делаю все, что могу. И именно это приносит радость и зажигает солнце в душе — и пусть ненадолго, но мой мир обретает смысл.
Должно быть, я просидела у изголовья его кровати несколько часов, прежде чем в дверь осторожно постучали, заставляя меня вынырнуть из нахлынувших ощущений. Я немного замешкалась, потому как ноги сильно затекли, и далеко не сразу смогла твердо встать на них. Тогда в дверь постучали вновь, уже более настойчиво.
— Да иду я, чтоб тебя, зараза, — бурчала я себе под нос, наслаждаясь противными покалываниями в конечностях.
За дверью оказался тот самый стражник, что привел меня сюда. Смотрел он на меня, надо сказать, достаточно враждебно, даже не пытаясь скрыть собственного пренебрежения и недоверия.
— Вот, — попытался он впихнуть несколько свертков, — принес то, что просили. Хотя с трудом могу себе представить, как эти травки могут помочь в сложившейся ситуации, — не удержался он от скептических интонаций.
— Ты мне тоже не нравишься, — буркнула я, отходя в сторону и приглашая его войти.
— Я не верю вам.
— А я просил? — изогнув бровь, посмотрела на него. — Положи все это на стол и сгоняй за кипяченой водой.
— Я не слуга, — зло прошипел он, косясь на кровать, где лежал его господин. — Что вы с ним сделали? — Его колючие серые глаза требовали незамедлительного ответа, а поза говорила о том, что мне несдобровать, если ответ его не устроит.
— Ты чё сюда приперся, поскандалить? Пошел вон, если толку от тебя, как от надоедливой мухи, — отмахнулась я, не желая не то что объясняться с этим мужчиной, но тратить время, оставшееся до рассвета. Потому молча повернулась к принесенным сверткам, чтобы проверить их содержимое.
— Я задал вопрос, — тут же ухватил он меня за предплечье с такой силой, что, будь я обычным человеком, синяки — это меньшее, чем бы завершился подобный захват.
Я лишь как-то устало вздохнула, борясь с раздражением, что время все же будет потрачено зря, а после резко, гораздо быстрее, чем может обычный человек, схватила его за средний палец, а именно за одну из болевых точек, усиливая неприятные ощущения посылаемыми импульсами, исходящими уже от меня. Хватка в тот же миг ослабла, мужчина застонал и как-то неуклюже повалился на колени.
— Маленький засранец, — прошипела я, нависая над рослым воином, — тоже мне праздничный пирог! Не слуга он, видите ли! А ну как переломаю тебе руку в пяти местах, а потом неправильно сложу, посмотрим, кем тогда станешь! Если деда говорит, что надо воды принести, значит, надо принести, а не спрашивать о том, чего все одно понять не сможешь!
— Вы аферист, — зло вызверился мужчина, — такой же, как и остальные! Так с чего бы мне вас слушать?! — кривясь от боли, продолжал шипеть он.
— И то верно, какого мне тебе объяснять, если ты все равно не слушаешь, — пожала я плечами и легонько хлопнула его ладонью по сонной артерии. Мужчина тут же закатил глаза и кулем повалился на пол. В тот же миг в дверях возникло еще двое стражников, настроенных более чем решительно, судя по выражениям, застывшим на их лицах.
— Он спит, — наставительно ткнула пальцем я на их напарника, — тот тоже спит, — в этот раз палец мой указал туда, где лежал Рэйнхард. — Забирайте этого либо же бужу главного и рассказываю, что вы тут вытворяете, тогда как он поручил вам совсем другое. Не бесите дедушку, — припечатала я, выжидающе посмотрев на застывших в проеме воителей.
Стражниками, обменявшимися короткими взглядами, решение не нарушать приказ главного все же было принято, и смутьяна вытащили из комнаты.
— И воды мне принесите, поганцы, — буркнула все же им вслед, прекрасно зная, что они в курсе, о какой именно воде идет речь.
Уже через десять минут у меня были как вода и нужные мне сборы трав, так и столь важное уединение.
— Маленькие засранцы, все как на подбор, кто вас только рожает таких полудурочных? — продолжала я бухтеть, разворачивая свертки с травами и придирчиво разглядывая содержимое. Порой меня так увлекало это бормотание себе под нос, что я получала истинное удовольствие от самого процесса ворчания. Ну что это, если не старость?! — Как кто? Такие же идиоты, — простодушно отвечала я самой себе. — Ромашка, календула, окопник, ага, — раскладывала я то, что принес спящий красавец. — Для начала хватит, остальное лучше покупать самому, ведь им разве доверишь? Куда уж там, за водой сходить и то через «по жопе», — фыркнула я, смешивая содержимое пакетиков и заваривая крутым кипятком.
Сегодня я хотела хотя бы просто обработать раны и попробовать восстановить часть кожного покрова. Настой из простых, но очень полезных трав я усиливала собственным даром. Любой медицинский сбор (мазь, микстура, что угодно), приготовленный первородным для одного конкретного пациента, которого тот согласился лечить, становился лучшим из возможных средств, как если бы наш дар проникал и в травы, усиливая их свойства. Конечно, Рэйнхард не человек, но его организм был сильно ослаблен, и сейчас у него просто не было сил восстановиться быстро самостоятельно, даже после того, как мне удастся полностью очистить его от яда. То, что его кожа была сильно повреждена, лишь усугубляло дело. Ведь, кроме яда, никто не отменял бесчисленное множество инфекций, которым ему приходилось противостоять.
Ему казалось — он просто провалился во тьму, что так милостиво распахнула для него свои объятия. Казалось, что до этого самого момента он и не подозревал, насколько сильно устал. Это незнакомое, непонятное слово для него прежнего — усталость. Были времена, когда он и не знал, что это может означать. Но только не последние полгода. Когда он понял, что с ним происходит что-то не то, а впоследствии и выяснил, что именно, он просто собрал все свое естество в железный кулак, сжал его со всей силы и просто двигался вперед. Стиснув зубы, не чувствуя, не видя ничего, кроме того, что считал по-настоящему важным. Он даже не помнил, было ли ему больно, когда понял, что споры Серой Моры ему предложили в качестве угощения собственные названые мать или отец. Кто именно? Он не знал, а может, не хотел копать так глубоко. С него было достаточно того, что сделали они это ради главенства в Ариен, а не для того, чтобы продать Ариен врагам. Своей целью он видел, чтобы после его смерти Ариен была сильна как никогда прежде. Это его семья, его долг, его ответственность. Все те люди, что живут под его крылом ради империи и для нее, должны быть защищены после того, как он испустит свой последний вздох.
Император, слишком молодой и самонадеянный аланит, не верил в то, что империя может быть уязвима. Но Рэйн знал свою родину как никто. Знал и понимал, чем дышит страна. Будто обожравшаяся кошка, она стала слишком ленивой и беспечной, предпочитая отлеживаться в теньке рядом с миской молока, чем охотиться на заносчивых крыс. Каждый раз он отправлялся на собрания Глав Десяти как на поле боя. С пеной у рта доказывал, что в стране вовсе не все так хорошо, как кажется. Что необходимо усиливать границы. Что его люди чуть ли не каждый день натыкаются на вражеские шпионские сети внутри империи, что сами ритары не сидят без дела… И каждый раз чувствовал, что еще немного — и у него не хватит сил на то, чтобы бороться и впредь за собственную страну.
С тех самых пор, как заболел, он вместе с сильнейшими магами своего рода перетаскал в дом лучших целителей империи, которым впоследствии вычищались все ненужные воспоминания о нем. Кто-то давал надежду, прописывая ему снадобья, которые никак на него не действовали. Кто-то прямо говорил, что не знает, что тут можно поделать. А некоторые начинали выдумывать диагнозы и, будто он подопытная крыса, выписывали ему то одни, то другие лекарства. Его люди продолжали надеяться на чудо, тогда как сам Рэйн все понял, осознал и принял. Не было ни истерик, ни гнева, ничего. Он просто понял, что есть то, чего ему не избежать, и начал жить в соответствии с тем, что ему предопределено. Разорвал помолвку, совершенно перестал интересоваться светской жизнью и с головой ушел в работу.
В день, когда Эрдан привел к нему Соль… Что сказать, он и его люди не верили ни единому слову старика. Но поскольку надежды все равно нет, так почему бы не попробовать, а заодно и не использовать старика так, как если бы он и впрямь был первородным. Да, он представил его своей семье, скорее забавы ради, а не в надежде, что старик окажется столь проницательным. И больше ради того, чтобы понять, кто же из домочадцев решил его отправить на тот свет… Как? Все просто: тот, кто попытается прикончить деда, думая, что тот первородный, способный его исцелить, — и есть его палач. И несмотря на то, что он не собирался разжигать войну внутри собственного дома, он должен был узнать, кто именно виновен, пока не слишком поздно — чтобы знать, кому оставляет свой род.
Из бездны небытия, в которой он пребывал и которая казалась ему столь притягательной, его выдернуло препротивное и повторяющееся «хлюп-хляп-чма». Странный звук необыкновенно раздражал и никак не прекращался.
Хлюп-хляп-чма, хлюп-хляп-чма, хлюп-хляп-чма.
— А, горячая зараза, — хриплое старческое ворчание заставило недовольно сощуриться.
Он любил начинать утро в тишине и одиночестве, но никак не под отвратное чавканье.
Недовольно сощурившись, он приоткрыл один глаз, чтобы собрать последние крохи душевного равновесия, когда увидел… его! Дед, забравшись с ногами на его рабочее кресло, умостил у себя на коленях не тарелку, а скорее таз, заполненный чем-то похожим на червей в навозе, и, склонившись над миской, прямо руками засовывал их в рот. Ну, наверное, в рот, ведь повязку старик так и не снял.
— Жрать хофу, — с набитым ртом пробормотал он, — фил неф фепфеть! Фы ках? — поинтересовался старичок, даже не пытаясь осмотреть больного.
— Если я правильно понял, вы спрашиваете, как я себя чувствую?
— Это ты зря, просто не знаешь, сколько людей умирало по воле дураков, — хмыкнула я, решив, что на сегодня откровенных бесед достаточно. — Я перееду в смежную комнату, — констатировала я.
— Простите? — изогнув бровь, посмотрел он на меня.
— Мой ассистент займет место на этом этаже тоже, можешь его пока не выпускать и охранять, мне без разницы.
Не дождавшись ответа, я вновь посмотрела на Рэйна.
— Нет, а ты что думал? Представил меня как своего личного первородного, а когда твое здоровье пойдет на поправку — кто-то из них решит разделаться и со мной. Оно мне надо? Меня, в отличие от тебя, для Ариен не рожали, и я не собираюсь, не слезая с горшка, завершать то, ради чего меня сюда приволокли. И это, смею заметить, в лучшем случае! Так что я поживу у тебя, мне тут нравится.
— Спасибо.
— Ладно, теперь я пишу то, что мне нужно уже сегодня. Тот розовощекий хлыщ, что привел меня сюда, идет за покупками, ты — спать, я — работать. Начали, — кивнула я и, больше не отвлекаясь на мужчину, принялась записывать то, что мне было необходимо для его лечения.
— Я бы хотел быть в сознании, пока вы будете мной заниматься, — начал было он.
— А я бы хотел отправить тебя в кому, пока я буду тобой заниматься, но я же сдерживаюсь, — дребезжащим голосом поделилась я.
— Вы всегда такой? — казалось, вместо того чтобы проникнуться, Рэйнхард едва сдерживает смех.
— Я не понимаю, о чем ты? — пожала я плечами.
— Ну да, — все же хохотнул он. — Простите, — ни с того ни сего извинился он. — Сам не пойму почему, но не могу перестать улыбаться. Должно быть, потому, что впервые за последние несколько лет я могу просто говорить с кем-то, не думая о том, как бы не показать…
— …Свою боль, — закончила я за него. Это было знакомо. — Брось и не дури, я коснулся тебя даром, теперь ты мой подопечный до полного выздоровления, и все, что я буду делать с тобой, — лишь то, что необходимо делать для полного выздоровления. Сколько ты не спал, Рэйнхард? Лучше подумай над этим, потому как я дарю тебе сон лишь на сегодня. Мне нужно, чтобы ты отдохнул. Завтра боль вернется.
— Что ж, — улыбка слетела с его губ, а лицо стало вновь похоже на идеальный оттиск скульптуры из белоснежного мрамора. — Я не забуду этот дар.
И я не знаю, что произошло со мной в этот момент, но я поверила ему! Я — поверила — аланиту! Неожиданно для самой себя я увидела в нем нечто… хорошее?
— Я схожу с ума, — пробормотала я на языке своей родины.
— Что?
— Говорю, что было бы неплохо, если бы ты завтра дал мне аванс, надо одежду купить себе и ассистенту, — поспешно ответила я.
— Если я проснусь завтра, то так и будет, — коротко кивнул он.
— Я хоть и стар, но не такой придурок, чтобы убить главу тайной службы в его же спальне. Расслабься уже и оставь меня…
— Интересно, как у вас хватает смелости командовать главой тайной службы?
— Я говорю то, что мне надо для достижения цели, а не командую, — поправила его я. — Если не согласен, то останавливаемся и я схожу с «корабля», как и договаривались. Во мне нет тех самых душевных сил, которые требуются, чтобы уговаривать и умолять поступать так, как следует для твоего же здоровья. Ты либо делаешь то, что необходимо, либо нет, и на этом мы расходимся.
— Что-то мне подсказывает, что за вашими плечами, Соль, довольно обширный опыт работы на руководящей должности, — сказал Рэйнхард довольно-таки серьезным тоном, если бы не озорные огоньки на самом дне его глаз.
— За моими плечами опыт, верно, разный опыт — и он говорит мне, буквально кричит всякий раз, приказывая не тратить свое время на тех, кому это не так и нужно… — Глубоко вздохнув, я посмотрела на ночное небо и вспомнила еще кое-что, о чем хотела узнать. — Ты еще можешь расправить крылья? — тихо спросила я, не решаясь обернуться к нему. Вопрос был весьма интимным для любого аланита, что уж говорить о таком мужчине, как этот.
— Я чувствую их, — коротко ответил он.
— Ты еще можешь расправить крылья? — вновь задала я вопрос, на который желала получить простой ответ «да» или «нет».
На этот раз пауза оказалась дольше и многозначительнее.
— Я не пытался уже четыре месяца… — в конце концов признался Рэйн.
— Ясно.
— Что вам ясно? — с нажимом поинтересовался он.
— Что я застрял тут, — проворчала я. — А значит, купишь мне хорошую кровать, и чтоб матрац был что надо! Запомни, это очень важно! — покивала я. — Все, иди отсюда, я тоже планирую сегодня поспать. И Щекастому скажи, чтоб достал все, что напишу, — начала я быстро выводить слова на общеимперском наречии.
Рэйнхард больше не пытался заговорить со мной. Он молча наблюдал за тем, что я пишу, после накинул какой-то халат и отправился к двери, где тут же оказался мой недавний провожатый. Они обменялись короткими репликами, которые я, к собственному сожалению, не расслышала, и тут же аланит направился к своей постели.
— Ну и чего, спрашивается, было выпендриваться, — пробормотала я, смотря на то, как, радостно посапывая, спал Ариен уже спустя пять минут.
Мне кажется, он уснул еще раньше, чем голова его коснулась подушки. Что, собственно, было и не удивительно.
Я уже отдала список стражнику, что все это время находился у входа в спальню своего старшего, так что была уверена, что теперь меня никто не побеспокоит следующие несколько часов. Потому, опустившись на широкую кровать Рэйнхарда Эль Ариен, положила ладонь ему на лоб, делая его сон более глубоким и спокойным, а после забралась на кровать с ногами, встала в полный рост и, оттолкнувшись как следует, прыгнула. Ну ладно, не такая уж я гадина, всего-то раз пять подпрыгнула, но какое удовольствие испытала, словами не передать! Такой способ проверки, действуют ли на него сонные чары, самый забавный, все же лучше, чем колоть его иголкой в пятку. И вовсе я не хулиганка. У некоторых аланитов был иммунитет именно к воздействию на сознание, так что приходилось проверять.
— Сойдет, — пробормотала я, спрыгивая с кровати, представляя, с какими рожами за мной сейчас подглядывают его люди, что наверняка были приставлены следить за мной в эту ночь.
Когда я только вставала на путь целителя, мне казалось, что я избрана не случайно. Мне казалось, что я действительно к этому готова и рождена именно для этого. Знаете почему? Когда ты начинаешь лечить кого-то при помощи дара, это очень похоже на влюбленность. Тот же порыв, трепет и тепло, всепоглощающая нежность и неконтролируемое желание отдать всю себя кому-то. Гладь твоей души вдруг встрепенется, будто бы от порыва весеннего ветерка, и разойдутся круги внутри, затрагивая каждый потаенный уголок твоего сердца. И каждый такой круг принесет с собой чужую боль, чужое горе, заставит сопереживать и прочувствовать все на себе. Лишь мимолетное касание, не больше, но и этого достаточно, чтобы влюбиться на этот самый краткий миг, зацепиться за этого человека и пожелать всем сердцем, чтобы его жизнь изменилась благодаря тебе. Когда первые крупинки силы начинают проникать в чужое тело, твои ощущения напоминают эйфорию. Но вот чем дальше, тем сложнее. Восторг вскоре угасает. Ты видишь, что твои труды не были напрасны и твой дар расцветает в том, кому он был отдан от самого чистого сердца. А потом ты смотришь, как тысячи солдат вновь уходят на войну, чтобы растратить то, что ты подарила им. Смотришь, как, едва избавившись от болезни, человек возвращается на былые порочные круги, и уже будто видишь, как совсем скоро он вновь приползет к твоему порогу в поисках того, что ты уже однажды отдала. Сначала ты все понимаешь. Ты находишь в себе силы на то, чтобы понять, оправдать и принять его, дав этому простое определение: такова жизнь. Но чем больше за твоими плечами прожитых лет, тем крепче становится замкнутый круг, в котором бывают лишь редкие исключения, к коим ты начинаешь относиться уже как к чуду. Которых ты каждый раз ждешь и каждый раз разочаровываешься. В какой-то момент ты уже перестаешь понимать, почему же все-таки это ты? Зачем это тебе нужно, если тем, кому ты это даришь, просто наплевать?! Они скажут «спасибо» и пойдут дальше втаптывать твой дар в грязь. В такие моменты осознаешь всю глупость того, что даровал тебе Двуликий. Чувствовать в себе частичку Бога и не быть способной изменить хоть что-то — разве может быть что-то более бестолковым?! Хотя, должно быть, еще до той самой войны я верила, что в нас есть смысл, что первородные нужны в этом мире больше, чем кто-либо! Верила и на поле битвы, верила и на протяжении тех кровавых десятилетий, когда наш крошечный отряд Двуликого переживал вновь и вновь одно и то же каждый день. Вспоминая о тех годах, я часто думаю, почему я не выгорела тогда так же, как они… Почему эта бесконечная формула «болезнь — любовь — исцеление — смерть» равно «бессмысленный бег по кругу» не свела меня с ума, как их? Что во мне было такого неправильного, что я это пережила? Не знаю. До сих пор не знаю. Но вот что я помню очень хорошо: в тот день, когда последний камень укрыл безымянную могилу в самом сердце Элио, я пообещала себе, что остановлю эту бессмысленную вереницу существования для себя раз и навсегда! Что с меня хватит!
Но за окном темная ночь, на постели лежит мужчина, который, так же как и я, перестал ждать этого самого «чуда». Вот только он, должно быть, гораздо благороднее меня, раз решил исполнить навязанное предназначение до самого конца, и не важно, что придется есть за одним столом с собственными убийцами. Заботиться о них, оберегать их, быть внимательным и благородным по отношению к ним…
Мои руки накрыли его виски, и знакомый сердцу трепет затопил все внутри. Эта радость, словно после долгой разлуки, когда нежно-голубые нити начинают проникать в чужое тело. Любовь, которой так нестерпимо хочется поделиться…
— Стань же и ты моим чудом, Рэйнхард Эль Ариен, позволь верить в тебя, — прошептала я, прежде чем полностью поддаться дару, что уже стремился затопить собой все посторонние мысли.
Время замирает вокруг, когда есть только я, Двуликий и тот, кому так сильно нужна моя помощь. Мир вокруг растворяется, и все, что имеет значение, — это распахнувшаяся вселенная под названием «живой организм». Я проникаю в нее сердцем, разумом, тем, что ниспослано свыше, и просто делаю все, что могу. И именно это приносит радость и зажигает солнце в душе — и пусть ненадолго, но мой мир обретает смысл.
Должно быть, я просидела у изголовья его кровати несколько часов, прежде чем в дверь осторожно постучали, заставляя меня вынырнуть из нахлынувших ощущений. Я немного замешкалась, потому как ноги сильно затекли, и далеко не сразу смогла твердо встать на них. Тогда в дверь постучали вновь, уже более настойчиво.
— Да иду я, чтоб тебя, зараза, — бурчала я себе под нос, наслаждаясь противными покалываниями в конечностях.
За дверью оказался тот самый стражник, что привел меня сюда. Смотрел он на меня, надо сказать, достаточно враждебно, даже не пытаясь скрыть собственного пренебрежения и недоверия.
— Вот, — попытался он впихнуть несколько свертков, — принес то, что просили. Хотя с трудом могу себе представить, как эти травки могут помочь в сложившейся ситуации, — не удержался он от скептических интонаций.
— Ты мне тоже не нравишься, — буркнула я, отходя в сторону и приглашая его войти.
— Я не верю вам.
— А я просил? — изогнув бровь, посмотрела на него. — Положи все это на стол и сгоняй за кипяченой водой.
— Я не слуга, — зло прошипел он, косясь на кровать, где лежал его господин. — Что вы с ним сделали? — Его колючие серые глаза требовали незамедлительного ответа, а поза говорила о том, что мне несдобровать, если ответ его не устроит.
— Ты чё сюда приперся, поскандалить? Пошел вон, если толку от тебя, как от надоедливой мухи, — отмахнулась я, не желая не то что объясняться с этим мужчиной, но тратить время, оставшееся до рассвета. Потому молча повернулась к принесенным сверткам, чтобы проверить их содержимое.
— Я задал вопрос, — тут же ухватил он меня за предплечье с такой силой, что, будь я обычным человеком, синяки — это меньшее, чем бы завершился подобный захват.
Я лишь как-то устало вздохнула, борясь с раздражением, что время все же будет потрачено зря, а после резко, гораздо быстрее, чем может обычный человек, схватила его за средний палец, а именно за одну из болевых точек, усиливая неприятные ощущения посылаемыми импульсами, исходящими уже от меня. Хватка в тот же миг ослабла, мужчина застонал и как-то неуклюже повалился на колени.
— Маленький засранец, — прошипела я, нависая над рослым воином, — тоже мне праздничный пирог! Не слуга он, видите ли! А ну как переломаю тебе руку в пяти местах, а потом неправильно сложу, посмотрим, кем тогда станешь! Если деда говорит, что надо воды принести, значит, надо принести, а не спрашивать о том, чего все одно понять не сможешь!
— Вы аферист, — зло вызверился мужчина, — такой же, как и остальные! Так с чего бы мне вас слушать?! — кривясь от боли, продолжал шипеть он.
— И то верно, какого мне тебе объяснять, если ты все равно не слушаешь, — пожала я плечами и легонько хлопнула его ладонью по сонной артерии. Мужчина тут же закатил глаза и кулем повалился на пол. В тот же миг в дверях возникло еще двое стражников, настроенных более чем решительно, судя по выражениям, застывшим на их лицах.
— Он спит, — наставительно ткнула пальцем я на их напарника, — тот тоже спит, — в этот раз палец мой указал туда, где лежал Рэйнхард. — Забирайте этого либо же бужу главного и рассказываю, что вы тут вытворяете, тогда как он поручил вам совсем другое. Не бесите дедушку, — припечатала я, выжидающе посмотрев на застывших в проеме воителей.
Стражниками, обменявшимися короткими взглядами, решение не нарушать приказ главного все же было принято, и смутьяна вытащили из комнаты.
— И воды мне принесите, поганцы, — буркнула все же им вслед, прекрасно зная, что они в курсе, о какой именно воде идет речь.
Уже через десять минут у меня были как вода и нужные мне сборы трав, так и столь важное уединение.
— Маленькие засранцы, все как на подбор, кто вас только рожает таких полудурочных? — продолжала я бухтеть, разворачивая свертки с травами и придирчиво разглядывая содержимое. Порой меня так увлекало это бормотание себе под нос, что я получала истинное удовольствие от самого процесса ворчания. Ну что это, если не старость?! — Как кто? Такие же идиоты, — простодушно отвечала я самой себе. — Ромашка, календула, окопник, ага, — раскладывала я то, что принес спящий красавец. — Для начала хватит, остальное лучше покупать самому, ведь им разве доверишь? Куда уж там, за водой сходить и то через «по жопе», — фыркнула я, смешивая содержимое пакетиков и заваривая крутым кипятком.
Сегодня я хотела хотя бы просто обработать раны и попробовать восстановить часть кожного покрова. Настой из простых, но очень полезных трав я усиливала собственным даром. Любой медицинский сбор (мазь, микстура, что угодно), приготовленный первородным для одного конкретного пациента, которого тот согласился лечить, становился лучшим из возможных средств, как если бы наш дар проникал и в травы, усиливая их свойства. Конечно, Рэйнхард не человек, но его организм был сильно ослаблен, и сейчас у него просто не было сил восстановиться быстро самостоятельно, даже после того, как мне удастся полностью очистить его от яда. То, что его кожа была сильно повреждена, лишь усугубляло дело. Ведь, кроме яда, никто не отменял бесчисленное множество инфекций, которым ему приходилось противостоять.
Ему казалось — он просто провалился во тьму, что так милостиво распахнула для него свои объятия. Казалось, что до этого самого момента он и не подозревал, насколько сильно устал. Это незнакомое, непонятное слово для него прежнего — усталость. Были времена, когда он и не знал, что это может означать. Но только не последние полгода. Когда он понял, что с ним происходит что-то не то, а впоследствии и выяснил, что именно, он просто собрал все свое естество в железный кулак, сжал его со всей силы и просто двигался вперед. Стиснув зубы, не чувствуя, не видя ничего, кроме того, что считал по-настоящему важным. Он даже не помнил, было ли ему больно, когда понял, что споры Серой Моры ему предложили в качестве угощения собственные названые мать или отец. Кто именно? Он не знал, а может, не хотел копать так глубоко. С него было достаточно того, что сделали они это ради главенства в Ариен, а не для того, чтобы продать Ариен врагам. Своей целью он видел, чтобы после его смерти Ариен была сильна как никогда прежде. Это его семья, его долг, его ответственность. Все те люди, что живут под его крылом ради империи и для нее, должны быть защищены после того, как он испустит свой последний вздох.
Император, слишком молодой и самонадеянный аланит, не верил в то, что империя может быть уязвима. Но Рэйн знал свою родину как никто. Знал и понимал, чем дышит страна. Будто обожравшаяся кошка, она стала слишком ленивой и беспечной, предпочитая отлеживаться в теньке рядом с миской молока, чем охотиться на заносчивых крыс. Каждый раз он отправлялся на собрания Глав Десяти как на поле боя. С пеной у рта доказывал, что в стране вовсе не все так хорошо, как кажется. Что необходимо усиливать границы. Что его люди чуть ли не каждый день натыкаются на вражеские шпионские сети внутри империи, что сами ритары не сидят без дела… И каждый раз чувствовал, что еще немного — и у него не хватит сил на то, чтобы бороться и впредь за собственную страну.
С тех самых пор, как заболел, он вместе с сильнейшими магами своего рода перетаскал в дом лучших целителей империи, которым впоследствии вычищались все ненужные воспоминания о нем. Кто-то давал надежду, прописывая ему снадобья, которые никак на него не действовали. Кто-то прямо говорил, что не знает, что тут можно поделать. А некоторые начинали выдумывать диагнозы и, будто он подопытная крыса, выписывали ему то одни, то другие лекарства. Его люди продолжали надеяться на чудо, тогда как сам Рэйн все понял, осознал и принял. Не было ни истерик, ни гнева, ничего. Он просто понял, что есть то, чего ему не избежать, и начал жить в соответствии с тем, что ему предопределено. Разорвал помолвку, совершенно перестал интересоваться светской жизнью и с головой ушел в работу.
В день, когда Эрдан привел к нему Соль… Что сказать, он и его люди не верили ни единому слову старика. Но поскольку надежды все равно нет, так почему бы не попробовать, а заодно и не использовать старика так, как если бы он и впрямь был первородным. Да, он представил его своей семье, скорее забавы ради, а не в надежде, что старик окажется столь проницательным. И больше ради того, чтобы понять, кто же из домочадцев решил его отправить на тот свет… Как? Все просто: тот, кто попытается прикончить деда, думая, что тот первородный, способный его исцелить, — и есть его палач. И несмотря на то, что он не собирался разжигать войну внутри собственного дома, он должен был узнать, кто именно виновен, пока не слишком поздно — чтобы знать, кому оставляет свой род.
Из бездны небытия, в которой он пребывал и которая казалась ему столь притягательной, его выдернуло препротивное и повторяющееся «хлюп-хляп-чма». Странный звук необыкновенно раздражал и никак не прекращался.
Хлюп-хляп-чма, хлюп-хляп-чма, хлюп-хляп-чма.
— А, горячая зараза, — хриплое старческое ворчание заставило недовольно сощуриться.
Он любил начинать утро в тишине и одиночестве, но никак не под отвратное чавканье.
Недовольно сощурившись, он приоткрыл один глаз, чтобы собрать последние крохи душевного равновесия, когда увидел… его! Дед, забравшись с ногами на его рабочее кресло, умостил у себя на коленях не тарелку, а скорее таз, заполненный чем-то похожим на червей в навозе, и, склонившись над миской, прямо руками засовывал их в рот. Ну, наверное, в рот, ведь повязку старик так и не снял.
— Жрать хофу, — с набитым ртом пробормотал он, — фил неф фепфеть! Фы ках? — поинтересовался старичок, даже не пытаясь осмотреть больного.
— Если я правильно понял, вы спрашиваете, как я себя чувствую?