Изольда, которая в тюремном подвале ударилась в религию, молилась. Она делала это постоянно, прерываясь лишь на сон и еду, но никакая молитва не могла спасти её от окулла. Как и вознести обратно в постель его милости.

Ещё через два дня к нам привели нового гостя — заплаканную русоволосую девчонку из дальней деревни. Её звали Мария, и вина девушки была лишь в том, что она налила слишком горячую воду в таз нынешней любовницы маркграфа, когда та мыла голову. Пришедшая под вечер окулл напугала девчонку до чёртиков.

На следующее утро стражники пришли за Николя. Он кричал, выл, пробовал кусаться, но его довольно быстро и ловко скрутили и вытащили из тюрьмы, несмотря на мольбы о пощаде и крики, что это большая ошибка и он обожает его милость.

Спустя двадцать минут пришли за мной. Второй, Четвёртый и Пятый. Последний перестал хромать, но продолжал смотреть на меня волком.

— Его милость тебя зовёт. Пойдёшь сам или тащить? — спросили у меня.

Я посмотрел на троицу наёмников, на четвёрку стражников с арбалетами, которые они направили на камеры, откуда могли выскочить заключённые, и решил:

— Самому гораздо приятнее.

— Ну и хорошо. Выметайся из камеры. Маркграф не любит ждать.

Я выбрался в коридор, посмотрел на дальнюю решётку, где, запертая фигурой, шипела матушка его милости. Тот, кто сработал останавливающие чары, — настоящий мастер. Они были надёжны, как боевой топор в руках опытного наёмника. Мы с Карлом пришли к выводу, что за их созданием стоял тот первый и неизвестный нам страж, сгинувший в Латке много лет назад.

— Удачи, Людвиг, — сказал Карл, стараясь выглядеть бодрым.

Я пожал его руку через решётку и отправился наверх.



Солнечный свет ослепил мои привыкшие к полумраку глаза, я запнулся о лестницу и обязательно упал бы, если бы Пятый и Второй не подхватили меня под руки.

— Без глупостей! — предупредил меня наёмник. — Нам велели тебя не трогать, и если ты, придурок, расквасишь себе нос на ступеньках, никто не обрадуется.

Мне тут же захотелось стукнуться головой о стенку и посмотреть, что на это скажет маркграф. Возможно, кого-нибудь из них отправят в свободную камеру?

Было бы неплохо.

В замке оказалось тепло и светло, к тому же благоухало. В отличие от меня, не видевшего горячей воды уже целый месяц и не съеденного блохами только оттого, что они не водились в тюремных подвалах.

Меня вывели во внутренний двор, где сушилось выстиранное бельё, и, миновав череду арок и калиток, возле которых несли караул сторожа, я оказался на внутренней, третьей замковой стене.

Я задохнулся от запаха ранней весны, поражаясь, насколько он прекрасен и свеж. Был март, ветреный и холодный, зато неизменно прекрасный, каким может быть любой день, если ты не торчишь глубоко под землёй, словно какой-нибудь скирр из подгорного племени иных существ.

На широкой площадке стены, аккурат рядом с круглой башней, глядевшей на запад, стоял большой требушет, от которого ещё пахло свежей сосновой стружкой. Он был направлен в сторону лесистого склона, куда-то за деревья.

На стене толпилось довольно много разряженного, словно на парад, народа. Милые дамы смеялись, кавалеры были галантны. Все ожидали чего-то интересного, и мне это совсем не понравилось. Развращённая угодливая публика была похожа на трупоедов. За дорогими духами, нарядами и красивыми лицами скрывались хищники, которые по команде своего хозяина бросятся и сожрут любого.

Колдуна, так ловко отделавшего меня, среди них не оказалось.

Маркграф Валентин Красивый был облачён в лазоревый камзол и широкополую шляпу со страусиным пером небесно-голубого цвета.

— А, ван Нормайенн, я рад, что вы сочли возможным посетить наше утреннее представление! Сегодня в моих лесах состоится великая ежегодная охота, и каждый из нас готов веселиться!

Многие любопытные взгляды обратились на меня. Половина из них излучала презрение, а вторая — отвращение. Думаю, любой из этих господ выглядел бы не лучше, пожив под землёй, по соседству с окуллом. Впрочем, мне кажется, у многих из местных весельчаков всё ещё впереди, и они успеют наверстать упущенное. Как я мог убедиться, маркграф — крайне переменчивая натура.

— Желаете вина? — спросил он у меня.

— С удовольствием.

Он хлопнул в ладоши, и слуга тут же поднёс мне кубок.

— Я хочу, чтобы вы оценили представление.

— Надеюсь, я буду оценивать его со стороны, а не в качестве одного из актёров? — спросил я, после некоторой паузы из-за дегустации вина.

Оно было слишком крепким, и я не стал злоупотреблять, размышляя, что будет, если я огрею его милость кубком по башке? Кажется, подумал об этом не только я, но и наёмники, поэтому Пятый предусмотрительно встал рядом, закрывая мне дорогу к хозяину замка.

Маркграф на мои слова оглушительно расхохотался, и толпа придворных угодливо подхватила его смех.

— Разумеется, нет! Не в этот раз. Тащите его!

Трое стражников приволокли воющего связанного Николя.

— Господа! — обратился маркграф к зрителям. — Этот человек вор! И он заслуживает наказания.

По его команде стражники посадили приговорённого в пращу, и один сунул ему в руки курицу, которой связали ноги. Она кудахтала, билась, как и пленник, но деться никуда не могла. Николя орал, вопил, молил о пощаде. Я не выдержал, сделал шаг, и на моих руках тут же повисли наёмники.

— Что вы хотели сделать, ван Нормайенн? — участливо спросил его милость.

— Ударить его кубком в висок.


— Как благородно! Похлопаем, господа! Такую христианскую жалость встретишь не каждый день!

Зазвучали аплодисменты и крики «браво».

— Кто выиграл в фанты, хотел бы я знать? — Маркграф посмотрел на толпу. — Жизель и Антоний, насколько я помню?

Двое улыбающихся молодых людей вышли вперёд.

— И кто у нас будет подавать сигнал?

— Уступаю даме выбор, — галантно предложил Антоний с напомаженными усиками.

— Не желаю стрелять! — сказала черноволосая девушка.

Антоний пожал плечами и взял с серебряного подноса, который принёс слуга, пистолет. Девушка, хохоча, чмокнула кричащего приговорённого в щёку и взялась за клин, который приводил требушет в действие.

Мужчина посмотрел на маркграфа, тот благосклонно кивнул. Прозвучал выстрел, девица изо всех сил дёрнула клин на себя, груз упал, приводя в действие рычаг, и вопящий человек вместе с курицей взмыл в безразличное мартовское небо, улетая от замка всё дальше и дальше, а затем, завертевшись, рухнул где-то в лесу.

Зрители вновь аплодировали.

— А теперь, господа, на охоту! И помните, что первый, кто найдёт труп вора, получит приз — сто дукатов! Спешите! Я нагоню вас через несколько минут. Веселье только начинается.

Гомонящая многоцветная толпа чудовищ покинула стену.

— Как вам представление, ван Нормайенн? — спросил маркграф, и в его голосе больше не было напускной радости и веселья.

— Не в моём вкусе.

— Вы неплохо выглядите для заключённого. Придворные советуют сократить ваш рацион, но я понимаю, что это бесполезно. Вас, стражей, плохой кормёжкой не сломить. Вы ещё не надумали стать моим слугой?

— Не надумал.

— Как жаль. Я пригласил вас для того, чтобы продемонстрировать вам мою новую игрушку в действии. И хочу сказать, что когда в следующий раз у меня возникнет желание вас увидеть, а вы ответите мне отказом, в пращу я посажу вашего друга. Слышал, что стражи не любят, когда умирают другие стражи. Подумайте об этом на досуге.

На этот раз меня поколотили не так сильно, и я не валялся на матрасе без всякой надежды быстро прийти в себя. Возможно, и вовсе оставили бы в покое, если бы я не сломал челюсть Пятому, когда тот стал пихать меня кулаком в спину, подталкивая на ступенях.

После того как они дотащили меня до камеры, пришёл личный лекарь маркграфа, молчаливый пожилой человек с холодными глазами. Он смазал мои ссадины какой-то едкой, пахучей дрянью и зашил рассечение на моём темени. Работал лекарь споро и быстро, за всё время не сказав мне ни слова. Когда он ушёл, я пересказал увиденное Карлу, догадываясь, что слушает меня не только он.

Вечером явилась душа маркграфини и прошипела:

— Тебе следует учесть, что мой сынок всегда сдерживает свои обещания. В восемь лет он поклялся придушить меня при случае, и, как видишь, это произошло. Так что думай быстрее, страж.

— Не вижу причин для твоего веселья, — сказал я ей. — Ты здесь такая же пленница, как и мы.

— Есть разница. — Глаза окулла мигнули алым. — Я могу выпить ваши душонки, а вы мою — нет.

— Тебя держит в застенках собственный сын.

Её когти с силой ударили по решётке, так что молитвы Изольды и вопли Мануэля достигли заоблачных высот, отражаясь от низкого потолка многократным эхом. И без того злобное лицо стало ещё злее.

— Убью тебя с огромным удовольствием! — прошипела она, прежде чем убраться восвояси.

Я послал её к чёрту и завалился на кровать, но сон не приходил ко мне много часов.



— Эй! Сукины дети! Куда вы её ведёте?!

Крик Карла заставил меня подскочить на кровати. Тёмные силуэты стражников маячили в коридоре. Ещё толком не проснувшись, я бросился к решётке и увидел, как мимо ведут поседевшую, сильно постаревшую и сгорбленную Надин. Она бросила на меня взгляд, который говорил, чтобы я не совершал глупостей и не пытался её спасти, но я плевать хотел на её просьбы. Надин была стражем, и этого для меня было совершенно достаточно.

Я распахнул дверь, что есть сил ударив ею по лицу одного из арбалетчиков, нырнул вниз, пропуская над плечом выпущенный болт с большим круглым шаром вместо острия. Карл уже вылетел следом за мной, смело бросившись на ближайшего стражника. Мы продержались ровно десять секунд, успев сломать два носа, одно запястье и получить в грудь и в живот по болту.

Арбалеты, несмотря на свою миниатюрность, били замечательно, и останавливающие болты оказались очень эффективны. Словно огрели дубинкой. Уцелевшие из караула поработали ногами, впрочем, без особого энтузиазма. Им хотелось убраться подальше от хихикающего возле решётки окулла.

Меня впихнули обратно в камеру, осыпав ругательствами и угрозами. Я рухнул на солому, вскочил, бросился обратно, лишь для того, чтобы в последний раз увидеть Надин.

Назад она не вернулась.

— Если бы из камер вышли все, то мы бы справились, — с ожесточением сказал Карл.

Третий день он, как и я, переживал, что нам не удалось спасти стража и оставалось лишь догадываться, что с нею сделал маркграф.

— Я человек маленький! — зло бросил Мануэль из своей камеры. — Это вы, господа, ловцы тёмных душ. А мне чего головой рисковать?