— Не знаю. Было не до неё. Спряталась где-то в глубине нефа. Я поставил блокирующую защиту, прежде чем увёл Рози. Чёрт меня побери! Никогда раньше не сталкивался ни с чем подобным!

Я слишком устал, не выспался, был голоден и нуждался в отдыхе, но не мог этого себе позволить. Если существует душа, способная заразить болезнью стража, то её следует уничтожить. Но перед этим надо понять, как избавить жену Шуко от болезни.

— Надо вернуться, — сказал Пауль, опередив меня. — Вернуться и ещё раз обыскать собор. Возможно, эта перламутровая гадина ещё там. В чём дело?!

Думаю, от злости, появившейся на моём лице, нехорошо стало бы даже Пугалу.



Осеннее солнце, до сих пор не растерявшее своего жара, уползало в сторону бесконечных холмов, срывалось с небосклона, меняло цвет и заливало Солезино красным вечерним светом. Дома, деревья, заборы, церкви и палаццо, вода в Месоле, люди и мертвецы — все они словно искупались в крови. Это продолжалось всего лишь несколько минут, а затем свет потускнел, уступив недолгим сумеркам, мгновенно превратившим город в место ещё более неуютное и неприятное, чем днём.

За два квартала до собора мы встретили хагжита с разрешительными лентами Лавендуззского торгового союза, позволяющими ему находиться в христианских землях.

— Газир! [32] Газир спустился с небес и распахнул тёмные крылья зла над страной неверных! — выл он, сидя перед дверью разорённой лавки.

Хагжит тоже был болен, и когда мы подошли слишком близко, плюнул в нашу сторону, сотворив в воздухе охранный знак. Я положил руку на эфес палаша, видя, что рядом с ним, на коврике, лежит длинный восточный кинжал, испачканный в крови. Но человек так и остался сидеть на пороге, лишь грозил нам проклятиями своего бога. По мне, так его богу тут делать совершенно нечего — наш отлично справился, наказав жителей Солезино за какие-то, неизвестные мне, проступки.

— Поскорей бы всё это закончилось, — глухо сказал Пауль.

Мне оставалось лишь догадываться, что он имеет в виду под «всем»: эпидемию, гибель города или наш поиск тёмной души. Я мало общался со стражем, который был старше меня почти на двадцать лет. Мы пересекались всего лишь несколько раз — в Арденау, где я когда-то учился, и во время проверки наших кинжалов на предмет уничтожения чистых душ. Я слышал лишь, что он опытен, хотя порой бывает излишне резок и груб, но Рози отзывалась о нём хорошо, и мне этого всегда было достаточно. До сегодняшнего дня.

Пауль, словно чувствуя мои мысли, посмотрел на меня с подозрением и спросил:

— Считаешь меня виноватым?

Я спрятал руки в карманы лёгкой куртки, обошёл труп толстяка с раздувшимся животом и усмехнулся:

— Тебя больше должно заботить, что считает Шуко.

— Меня не слишком интересует мнение вспыльчивого цыгана. В отличие от твоего.

— Да, я считаю, что ты виноват. — Я не видел причин лгать. — Ты не должен был оставлять её одну.

— Рози — опытный страж.

— Который уже больше десяти лет работает плечом к плечу с мужем и всегда может рассчитывать на поддержку напарника. Ты же знаешь, что те, кто долго работает в паре, в одиночку частенько теряются. Инстинкты заточены совершенно под другие действия.

— Я оставил с ней Тигра.

— Позволь, я не буду это комментировать. Ты совершил глупость, отправив девушку одну. Сделал то, чего никогда бы не сделал Шуко, и если она умрёт — это будет на твоей совести.

— Она не умрёт!

— Буду на это надеяться.

Кафедральный собор Санта-Мария-дель-Фиоре уже накрыли густые тени, и лишь на шпилях его парных колоколен угасали блики солнечного света.

— Там есть люди? — спросил я, разглядывая массивное здание.

— Здесь проводились службы, пока не умер кардинал. — Пауль рассеянно провёл рукой по щетинистому подбородку. — Затем прихожане перебрались в Санта-Мария-сопра-Авене и Санта-Мария-делла-Налетте.

— Почему?

— Люди стали говорить, что в округе слишком многие умерли странной смертью, — равнодушно ответил Пауль. — Да и смерть кардинала и почти всего высшего духовенства города на пользу не пошла. Собор заперли от греха подальше.

— И как мы туда попадём? Через окна?

— Ключи кардинала. — Страж потряс связкой. — Впрочем, тебе-то зачем беспокоиться о таких пустяках?

Его усмешка была пренеприятной.

— Не понимаю тебя.

— Я помню, как ты влез в кабинет своего учителя и уничтожил несколько бесценных свитков. Отличный взлом.

Я хмыкнул. Взлом был не отличный. Я просто вынес дверь плечом, взял со стола бумаги и швырнул их в огонь. Великое дело.

— Ты дурак, Людвиг, прости меня за эти слова.

— Если ты объяснишься.

— Ты совершил глупый поступок, лишился покровителя среди магистров. А затем умудрился поругаться с другими магистрами, хотя стоило бы промолчать.


— Я не люблю молчать, когда болваны пытаются управлять моей жизнью.

— Вот я и говорю — дурак. Ты настроил против себя многих в Братстве, хотя рядовые стражи тебя уважают и ценят. И если прошлые грехи можно было списать на молодость, то твой последний номер — перечеркнул это. Не думаю, что тебе забудут и простят неповиновение.

— Несмотря на то, что это было в плане магистров?

— Какая разница? — Пауль подошёл к маленькой железной дверце возле левого нефа и сунул в скважину фигурный ключ. — Ты страж, которому до конца жизни придётся бегать из города в город, выполняя приказы других.

— Звучит обнадёживающе.

— Ну да. — Он скривился, распахнул дверь, жестом показал, чтобы я заходил первым. — Мотаться до старости по странам, жить в тавернах и на постоялых дворах, месить грязь на дорогах и бесконечно рисковать. Это хорошо в пору юношеского романтизма. Тебе уже за тридцать, пора задуматься о будущем. Сдохнешь где-нибудь на просёлочной дороге, вместо того чтобы жить в Арденау, грести деньги лопатой, продлевать жизнь до бесконечности и править другими.

Он убрал ключи в карман, и мы оказались в полумраке маленькой комнатки. Судя по всему — подсобного помещения, заставленного сломанными лавками и старой церковной утварью.

— Не всем нравится править, Пауль.

— Ты смог бы. Из тебя был бы толк, если бы ты умел держать язык за зубами.

— Я ни о чём не жалею. Они повели себя бездарно, в тот первый раз, когда я решился сказать об этом, — отправили на смерть не опытных стражей, а детей. Шестеро из девяти человек моего выпуска погибли. Я, Львёнок и Ганс, царствие ему небесное, тогда уцелели лишь чудом.

— Выжили сильнейшие. Это была обычная проверка. Такое происходило и раньше. — Страж склонился в полумраке над масляными фонарями.

Его слова взбесили меня, и я сказал:

— А ты? Ты уже давно не молод, Пауль, но сам на побегушках и исполняешь приказы магистров, словно мальчишка.

Он рассмеялся:

— Ещё не вечер. Скоро я вернусь в Арденау. Надо лишь разобраться с этой тварью и дождаться, когда в Солезино закончится эпидемия или исчезнут все души.

Сверкнули искры, зажглись фитили.

— Ты ещё больший оптимист, чем я, — пробормотал я, взяв один из фонарей.

Пауль вновь звякнул ключами, открыл дверь кладовки, и мы вышли в огромный тёмный зал совсем рядом с алтарём. Я выкрутил фитиль на максимум, но этого было недостаточно, чтобы осветить всё помещение. Массивный кинжал Пауля с тихим шелестом покинул ножны. Я достал свой, подняв фонарь в левой руке повыше.

Северный неф всё ещё защищала фигура, которую здесь оставил страж. Рядом с ней лежало растерзанное тело пса. Пауль отвернулся, скрывая от меня свои эмоции, я коснулся пальцами рисунка, лизнул их, почувствовал нестерпимую горечь.

— Она пыталась пройти через барьер, но неудачно. Когда вы сюда заходили утром, все двери были закрыты?

— Да.

— Тогда как она сюда проникла?

— Разбила центральный витраж. К сожалению, это не какой-нибудь бес или адова тварь, иначе бы в собор она в жизни не сунулась.

— Как знать, как знать. Она может быть ещё здесь. Разделимся.

— Ты же говорил…

— Я ведь не Розалинда. Света от наших фонарей хватит, и если двигаться вдоль стен, то вполне возможно, мы её не пропустим. Если только тварь не затаилась где-нибудь под потолком.

Пауль двинулся вдоль восточной стены, я — вдоль западной. Фонарь высвечивал из мрака острые грани квадратных колонн, разделяющих неф на две части, латинские письмена, фрески, мраморные фигуры ангелов, святых, спящих львов и поверженных драконов… Свечи в бронзовых подсвечниках давно растаяли, и белый воск застывшими наплывами лежал на тёмно-бордовом мраморе.

Мне крупно повезло, что рядом нет Проповедника. Вот уж кто точно сейчас бы ныл на все голоса и называл меня придурком. Как будто я без него не понимаю, сколь рискованно стало находиться в Солезино. Теперь юстирский пот опасен и для меня.

Мраморные саркофаги вдоль стен казались слишком вычурными. Я прислушался к себе, но кости епископов, покоящиеся в гробах, не излучали никакой магии. Ни светлой, ни тёмной. Останки спали и даже не думали как-то заявлять о себе в мире живых.

На покатом потолке парили тёмные крылатые силуэты серафимов. Сейчас они казались угрожающими, вот-вот готовыми ринуться вниз, с пламенными мечами и гневом божьим на устах. Мне бы их помощь точно не помешала.

Мы дошли до конца нефа, где находился большой оранжево-жёлтый витраж с белоснежным голубем, несущим в клюве оливковую ветвь.

— Пусто, — сказал Пауль.

— Ты проверил потолок?

— Я, по-твоему, зеленоротый щенок?! — тут же вскипел страж. — Её здесь нет.

— Окна целы. Двери закрыты. Значит, она здесь. Или… мы проглядели лазейку.

— Давай проверим ещё раз. Но я говорю — здесь никого, кроме нас.

— Возможно, эта тварь и сильна, но даже такой, как она, не хватит сил пройти сквозь стену кафедрального собора. Тебе ли не знать, как их защищают церковники.

— Мне прекрасно известно, что любую защиту можно обойти, — возразил Пауль. — Церковь могущественна, но отнюдь не всесильна. Бывали случаи, когда тёмные души нельзя было удержать привычными способами, и я не удивлюсь, что эта из таких.