Но самым впечатляющим оказался отчет Ульмана Линденбергера, профессора берлинского Института по развитию человека имени Макса Планка. Другой его работой, опубликованной в 2010 году, восхищался даже сам Энгл. Речь идет об исследовании COGITO, которое по истечении ста дней когнитивного тренинга показало существенные улучшения по целому ряду важных критериев, включая скорость восприятия информации, эффективность рабочей и эпизодической памяти и логического мышления. На этот же раз Линденбергер поведал аудитории о влиянии тренинга на размеры разных участков мозга. Он пригласил 35 молодых людей в возрасте до 32 лет и 37 пожилых людей в возрасте от 65 до 80. Все испытуемые прошли МРТ-сканирование головного мозга, после чего половина людей (отобранная произвольным способом) в течение ста дней занималась интенсивным когнитивным тренингом. После этого все 72 участника опять были направлены на МРТ-сканирование. Вывод: за время исследования у испытуемых любого возраста, как прошедших тренинг, так и не прошедших его, выявлено крошечное, но различимое уменьшение размеров четырех зон головного мозга, в том числе мозжечка и префронтальной коры. Однако у тех, кто прошел тренинг, «усадка» оказалась меньше. Так что лозунг разработчиков когнитивных тренингов «Думай и увеличивай мозг», судя по всему, не совсем точен. Скорее годится «Думай и замедляй сокращение мозга».



Впрочем, упомянутая выше встреча неврологов была, в сущности, лишь разминкой перед следующей конференцией. В этом мероприятии участвовало около 1800 психологов-экспериментаторов (приблизительно в 20 раз меньше, чем на съезде Общества нейронаук); именно на таком ежегодном сборе Психономического общества Энгл когда-то впервые резко раскритиковал работы Джегги. В этом году было запланировано участие их обоих. Приехав в Миннеаполис в четверг 15 ноября, я отправился на открытие конференции с представлением стендовых докладов, которое проходило в городском конференц-центре. В зале я увидел множество ученых, непринужденно общающихся друг с другом с пластиковыми стаканчиками вина в руках. Авторы исследований прохаживались перед огромными так называемыми стендами, на которых были наглядно представлены их выводы; они кратко рассказывали о своей работе и отвечали на вопросы гуляющих по залу коллег. Мередит Майниа из Колледжа Айдахо презентовала свое исследование тренинга N-back и обучающих компьютерных видеоигр. Она обнаружила, что занятия на N-back приводят к заметному улучшению результатов при прохождении теста на внимание и, что самое интересное, при прохождении культурно-свободного теста интеллекта Кеттелла, которым оценивается подвижный интеллект. А Лорен Ричмонд из Темпльского университета представляла исследование, которое выявило, что транскраниальная электростимуляция существенно повышает эффективность выполнения сложных задач, требующих применения рабочей памяти.

На следующий день, в пятницу утром, я увидел в зале Джегги, стоявшую перед своим стендом; длинные, прямые каштановые волосы каскадом сбегали на серую джинсовую спортивную куртку. Презентуемое ею исследование называлось «Зависимость “доза-эффект” между тренингом рабочей памяти и улучшением подвижного интеллекта: рандомизированное контролируемое исследование на пожилых людях». В нем приняло участие 65 здоровых испытуемых, средний возраст которых составлял 68 лет. Их поделили на три группы: первая в течение пяти недель занималась вербальным тренингом N-back дважды в неделю, вторая делала это четыре раза в неделю, а контрольная группа не занималась на тренажере для мозга вовсе. После пятинедельного тренинга первая группа продемонстрировала значительные улучшения по двум измерениям рабочей памяти по сравнению с контрольной группой; по двум показателям были выявлены и позитивные сдвиги подвижного интеллекта. Но у группы, занимавшейся четыре раза в неделю, результаты улучшения подвижного интеллекта были почти вдвое лучше, чем у тех, кто тренировался по два раза; эти люди со статистически значимыми показателями уверенно обошли обе другие группы.

«Я знаю, что скептика Рэнди это не убедит, – сказал я Сюзан, – но, как мне кажется, ваше исследование раскрывает многие вопросы, на которые он так давно хочет получить ответ. Ведь вы выявили улучшения по нескольким критериям и мерам, да еще и обнаружили зависимость “доза-эффект”».

«Конечно, многие скажут, что нам следовало включить в эксперимент активную контрольную группу, – ответила она, очевидно, живо представив себе, что на моем месте сказал бы ей Энгл. – Но эффект дозы и есть своего рода наш контроль. Нам не удалось ввести в исследование еще одну контрольную группу, этого не позволили ограниченные финансы. Не смогли мы организовать и длительное наблюдение за прошедшими тренинг людьми. Так что нам неизвестно, как долго сохраняются эти эффекты и когда показатели вернутся к исходным значениям, если, конечно, они вообще вернутся».

«Похоже, что исследований с позитивными результатами становится все больше и они все убедительней подтверждают существенную пользу когнитивных тренингов, – сказал я. – Но мы то и дело слышим об исследованиях сторонников Рэнди, читаем их отчеты и узнаём, что они ничего подобного не обнаружили».

«Это чрезвычайно тонкий вопрос. Данный эффект получаешь далеко не всегда; в одних случаях он есть, в других – нет. Наша область исследований еще очень молода».

Меня страшно интересовало, что скажет Энгл по поводу нового исследования Джегги, и я отправился искать его среди сотен людей, ходивших по залу. Я обнаружил ученого рядом с парнем с ярко-желтыми волосами, подстриженными на манер ирокеза; Рэнди общался с автором еще одного исследования, мужчиной в сером спортивном пиджаке, надетом поверх рубашки в красно-белую клетку. Я предложил ему пройтись к стенду Сюзан Джегги, и он согласился.

Но едва исследовательница начала свои объяснения, Энгл тут же прервал ее.

«Так это что, исследование с пассивным контролем?» – спросил он, высказывая именно то сомнение, которого от него ожидала Джегги. Речь шла об отсутствии «активной» контрольной группы, которая занимается в исследовании чем-то, что очевидно не приносит пользы, но у участников поддерживается впечатление, что это полезное занятие. Зачастую данный подход приводит к эффекту плацебо.

«Да, контроль был пассивный», – ответила Джегги.

«И все испытуемые проходили тренинги дома?»

«Да, дома. Мы использовали файл блокировки, чтобы проверить, следуют ли они инструкциям. Меня беспокоил этот вопрос. Но мы были приятно удивлены – все люди четко выполняли предписания».

Энгл протяжно вздохнул. «Так, значит, активного контроля не было?»

«В этом исследовании – нет. Но нас ведь интересовало…»

«Исследования обязательно должны включать группу активного контроля, Сюзан. На мой взгляд, если нет контрольной группы, значит, есть группа бесконтрольная», – громко перебил ее Энгл.

«Да, но нас интересовало прежде всего влияние частоты занятий, и мы хотели узнать, обнаружим ли зависимость “доза-эффект”».

«Ну да, ну да…» – пробормотал собеседник, очевидно, стараясь быть вежливым, без особого, впрочем, успеха.

«И показатели обеих активных групп в результате тренинга улучшились».

«Да. Понятно. Ладно».

Указав на один из графиков, отображающий, насколько повысилась в ходе тренинга эффективность решения задач N-back, Джегги продолжила: «Эти две группы уже через пару сеансов сравнялись и…»

Тут Энгл снова перебил ее: «А не могли бы вы дать мне некоторое представление о масштабах этих изменений? – спросил он, указывая на один из графиков. – А то из графика трудно понять, насколько они велики».

«Если смотреть на средние улучшения при прохождении заданий N-back, которые мы выявили в ряде других исследований с участием молодых людей, то это обычно повышение примерно на два уровня. В данном исследовании в группе выявлено улучшение на один уровень. То есть ровно наполовину».

«Прежде чем говорить о результатах, позвольте мне задать вам вполне логичный вопрос, – сказал Энгл. – Вы всегда утверждали, что N-back и сложная задача на запоминание цифр отображают различный разброс подвижного интеллекта. У меня имеются данные, которые я собираюсь представить в своей завтрашней речи. Они свидетельствуют о том, что в зависимости от генеральной совокупности в выборочном наблюдении N-back, по сути, не слишком сильно влияет на дисперсию показателей подвижного интеллекта. Итак, когда вы используете N-back, на какой именно аспект подвижного интеллекта вы воздействуете?»

Характер беседы явно поменялся: разговор превратился в нечто сильно напоминающее допрос.

Джегги ответила: «Есть исследования – пусть не конкретно наши, а другие, на базе молодых людей, – которые позволяют сделать вывод, что это что-то вроде объема рабочей памяти, определяющего, сколько элементов люди могут хранить в мозгу, как они подавляют отвлекающие факторы или управляют своим вниманием».

«Но тут вы явно делаете слишком большой прыжок. Я имею в виду, как мне думается, борьба с посторонним вмешательством действительно важна, но у вас нет абсолютно ничего, что бы прямо указывало на улучшение данного аспекта».

«Нет, у меня имеются данные, которые это подтверждают. Правда, они получены в другом исследовании. Но если посмотреть на некоторую имеющуюся у нас информацию по переносу эффекта, становится очевидно, что благодаря N-back дети, например, гораздо лучше справляются с посторонними помехами. После тренинга они делают меньше ошибок в тестовых словах. И это наблюдается только в группе, прошедшей тренинг N-back; в неактивной контрольной группе данная тенденция отсутствует. А еще дети начинают делать меньше ошибок в тестах по принципу “да/нет”. А в качестве мер переноса, – продолжила Джегги, указывая на график, отображающий улучшение рабочей памяти и подвижного интеллекта, – мы использовали суммарные баллы, объединяющие матричное логическое мышление с блок-схемой, а также задания с использованием цифрового ряда и буквенно-числовой последовательности».

С выражением невероятного удивления на лице, будто исследовательница только что позволила себе какую-то жуткую бестактность, Энгл указал на ее стенд и спросил: «Вы объединили матричное логическое мышление с цифровым рядом?»

«Нет, – поправила собеседника Джегги, – мы объединили его с блок-схемой, а цифровой ряд с буквенно-числовой последовательностью».

Указав сначала на одну, а затем на другую пару, Энгл сказал: «Но ведь тут же имеют место две совершенно разные конструкции! Это все равно что валить в одну кучу яблоки и носорогов».

«Ну, мы провели корреляцию и факторный анализ, и теперь они, кажется, вполне совместимы».

Нахмурившись, словно судья, только что услышавший от обвиняемого в убийстве, что жертва сама наскочила на нож, Энгл спросил: «И это, по-вашему, факторный анализ?»

«Ну, это корреляция. Мы рассматривали их и по отдельности. Но результаты были те же».

«Ну да, ну да…» – произнес ее собеседник.

«Так что, – продолжила Джегги, указывая на второй график результатов, – тут мы обеспечили корреляцию баллов рабочей памяти. Таким образом, мы наблюдали общий эффект, который…»


«А мерой рабочей памяти является цифровой ряд?» – опять перебил Энгл. (Задачи с применением цифрового ряда позволяют оценить, сколько названных подряд цифр человек может точно воспроизвести в обратном направлении.)

«Цифровой ряд и буквенно-числовая последовательность».

«А вы использовали только буквенно-числовую последовательность? Потому что это единственное, что позволяет оценить рабочую память. Цифровой ряд – вот мера первичной памяти».

«Мы получаем такие же результаты, и когда используем их в комбинации, и когда этого не делаем».

«Ну да, ну да», – повторил Энгл и, кажется, даже не осознавая того, отрицательно покачал головой.

«Таким образом, независимо от того, как долго вы занимаетесь когнитивным тренингом, ваша рабочая память окажется лучше, чем если тренинга не будет вообще», – сказала Джегги.

«А если тестировать испытуемых только с применением буквенно-числовой последовательности, результат такой же?»

«Да, – ответила Джегги, твердо кивнув. – И по двум мерам логического мышления мы также наблюдаем зависимость “доза-эффект”. Так что даже общий тренинг лучше, чем отсутствие тренинга, но…»

«И какие же меры логического мышления вы использовали?»

«Блок-схемы и матрицы».

«Две задачи на пространственное мышление! – сказал Энгл. – Назвать это логическим мышлением можно только с очень большой натяжкой. Немыслимо! В буквальном значении немыслимо. Это одно… А вон то – совсем другое…» – Энгл резко повертел у графика запястьем: ладонь вверх, ладонь вниз.

Джегги, сделав большой глоток из пластиковой бутылки с водой, которую она держала в руке, сказала: «Ладно, назовем это…»

«Пространственными задачами, – перебил Энгл. – Я называю это именно так».

«Хорошо, назовем это пространственными задачами, – согласилась Сюзан, хотя, как я уже не раз отмечал в своей книге, в области когнитивной психологии наилучшей мерой подвижного интеллекта издавна принято считать матричные тесты, например прогрессивные матрицы Равена. – Таким образом, результаты по двум пространственным задачам, на этот раз в группе, прошедшей активный тренинг, применительно к…»

«Ну ладно, – пробормотал Энгл. – Отлично».

После этого он слегка, по-японски, поклонился, развернулся и ушел прочь.

Тем дело и закончилось. Наблюдая, как он удаляется, я чувствовал себя виноватым за то, что пригласил его подойти к Джегги – получилось, будто я устроил ей засаду.



На следующее утро перед обедом Энглу представилась возможность рассказать участникам конференции о своем новом исследовании. Он последним выступал с докладом на тему рабочей памяти; одет он был в жилет поверх голубой рубашки с закатанными рукавами. Речь Энгл начал с того, что напомнил о своем выступлении на такой же конференции в прошлом году, когда он, как выразился сам оратор, довольно интенсивно раскритиковал исследование Джегги 2008 года. На этот раз, окончательно убедившись, что N-back не стоит считать идеальным способом тренировки рабочей памяти, он рассказал о попытке своей команды использовать в качестве тренажера для мозга сложные задачи на запоминание цифр. «Прежде чем вовсе сбрасывать со счетов когнитивные тренинги как абсолютно неэффективный способ развития рабочей памяти, мы сочли необходимым проверить этот вариант», – заявил он.

Энгл привлек к исследованию 55 человек, которых разбил на три группы. Первая для развития рабочей памяти в течение двадцати сеансов на протяжении четырех недель решала сложные задачи на запоминание – им надо было запоминать ряды букв, вкрапленные в простые математические задачки. Вторая группа прошла тренинг с применением простых задач на запоминание, которые, как предполагалось, не влияют на рабочую память – они запоминали аналогичные ряды букв, но без математических задачек, призванных отвлекать внимание. И третья группа – группа активного контроля – занималась тем, что называется «визуальным поиском», который, как считается, тоже не улучшает рабочую память. В итоге Энгл сделал вывод: после 20 сеансов те, кто решал сложные задачи на запоминание цифр, в отличие от двух других групп, значительно повысили свою эффективность при решении задач двух других типов, не включенных в тренинг. С точки зрения ученого, это свидетельствует о наличии «близкого переноса», то есть о позитивном влиянии тренингов на рабочую память в общем. Что же касается «дальнего переноса» на подвижный интеллект, то тут, по словам Энгла, совсем простая история. Тут вообще нет никакого эффекта. Однако Энгл также проверил испытуемых на то, что он назвал «умеренным переносом», воспользовавшись для этого специальным тестом. Вслух произносится ряд букв, потом делается резкая остановка, и человека просят вспомнить как можно больше букв и назвать их в обратном порядке. По поводу данного эксперимента Энгл сказал: «Мы выявили довольно заметный эффект, но определить, что это значит, очень сложно. Я не уверен, как нам следует интерпретировать данный результат». А касательно теста вторичной памяти ученый отметил, что его группа также выявила значительный эффект.

В итоге исследователь, по его собственному признанию, пришел к выводу, что тренинг с применением сложных задач на запоминание цифр дает эффект переноса на другие задачи данного типа. Но никаких доказательств переноса на подвижный интеллект выявить не удалось.

А потом настало время вопросов из зала. Учитывая многочисленные предыдущие исследования Энгла, демонстрирующие тесную связь между рабочей памятью и подвижным интеллектом, первый вопрос, казалось, был неизбежным: «Как вы объясните тот факт, что тренинги повышают эффективность решения сложных задач на запоминание цифр (то есть улучшают рабочую память) на целых три стандартных отклонения, а общий подвижный интеллект не изменяют вовсе?»

«Позвольте указать вам на то, – ответил Энгл, – что взаимосвязь между ростом и весом человека почти так же тесна, как связь между рабочей памятью и подвижным интеллектом. Но не станете же вы утверждать, что если человек толстеет, то он непременно еще и растет вверх? Я, например, сейчас куда толще, чем был в двадцать лет, а в высоту не прибавил ни сантиметра. Мы, психологи-экспериментаторы, уже замучились разбираться в корреляциях. Рабочая память и подвижный интеллект – не одно и то же. Это отдельные конструкции».

Следующий вопрос был, по сути, продолжением предыдущего: «Что же, как вы считаете, в вашем тренинге способствует улучшению рабочей памяти, но никак не сказывается на показателях подвижного интеллекта?»

«Вы знаете, есть одно предположение, но я пока не уверен, – начал докладчик. – У меня еще нет исследований, четко на это указывающих, но существует вероятность, что человек лучше осваивает жонглирование сразу двумя делами. Он учится блокировать отвлекающие факторы. И, по-моему, активное вмешательство действительно играет тут очень важную роль».

Последний вопрос из зала Энглу задала молодая женщина; она спросила его, что он скажет об исследовании, показавшем, что тренинг рабочей памяти улучшает понимание прочитанного.

«Вы говорите об эксперименте Джейсона Чейна? – спросил Энгл. Женщина кивнула. – У меня нет комментариев по этому поводу. А Джейсон вообще здесь? Просто мне бы не хотелось обидеть его, высказываясь о нем за глаза. Вот если бы он был здесь, я бы мог высказать ему все в лицо. В его исследовании вообще трудно обнаружить какой-либо эффект. То ли он там есть, то ли его нет. Анализируя данные разными странными способами, люди занимаются полной чепухой. Это меня раздражает. Я никогда так не делаю. Но мне бы очень хотелось, чтобы его вывод оказался правдой, действительно очень хотелось бы».

В субботу вечером, через шесть часов после выступления Энгла, состоялось закрытие конференции, тоже со стендовыми докладами. Ссылаясь на работу Джейсона Чейна в качестве источника вдохновения, группа исследователей из Университета Питтсбургского Центра невральной основы когнитивных функций описывала свое тщательно разработанное исследование. В нем приняли участие 45 носителей английского языка, их разбили на две группы. Первая прошла адаптивный тренинг рабочей памяти, сложность которого росла по мере повышения эффективности испытуемых; вторая занималась неадаптивным тренингом. Заключительные тесты дали поразительный результат. Среди тех, кто обучался адаптивным способом, ученые выявили эффект дальнего переноса на навык, не имеющий ничего общего с тренинговым заданием (и потенциально очень полезный в реальной жизни). В частности, рабочая память этих испытуемых заметно улучшилась, что выразилось в большем числе запоминаемых ими арабских слов. Исследователи сделали вывод: «Данные результаты четко указывают на то, что увеличение объема рабочей памяти путем адаптивного когнитивного тренинга позитивно влияет на эффективность изучения второго языка»{187}.



Если конференция Психономического общества была по размерам в двадцать раз меньше собрания Общества нейронаук, то конференция Международного общества научных исследований в области интеллекта составляла двадцатую часть от предыдущего мероприятия. За три дня последней конференции, проходившей в Сан-Антонио в середине декабря, я насчитал всего 75 участников. Энгл не приехал, но Джегги предстояло стать одним из ведущих симпозиума по вопросам развития интеллекта в рамках конференции, где многим старшим коллегам открывалась отличная возможность допросить ее, что называется, с пристрастием.

Когда я огляделся в зале, где собрались ученые, у меня создалось впечатление, что это мероприятие вполне можно было бы назвать Международным обществом белых стариков в синих спортивных пиджаках. Строго говоря, в зале находились не только мужчины; я насчитал 14 женщин. И не все были старыми: встречались и сорокалетние, и даже тридцатилетние. Но все же людей пожилого возраста присутствовало намного больше, чем на типичной научной конференции, и абсолютно все были белые. Это, без сомнения, объяснялось откровенно расистской репутацией некоторых членов общества, двое из которых скончались за год до описываемого мной мероприятия: Фил Раштон (которого Энгл в моем с ним разговоре назвал «худшим из худших») и Артур Дженсен. Раштона многие давно считали чокнутым отморозком; он «прославился» тем, что раздавал своим студентам анкеты, в которых просил их описать свои сексуальные привычки и указать размер пениса. Дженсена же, по мнению некоторых, несправедливо обвинили в расизме, после того как он в 1969 году опубликовал в Harvard Educational Review труд под названием «Насколько мы можем повысить IQ и академическую успеваемость?»{188}. Ужасно длинный и на редкость скрупулезный отчет в 125 страниц заканчивался весьма мрачным резюме (кстати, эту точку зрения почти 40 лет, вплоть до публикации статьи Джегги и Бушкюля, разделяли многие ученые). Речь в нем, в частности, шла о том, что интеллект человека определяется преимущественно генами; ими же объясняются большинство типичных различий между расами, и, следовательно, изменить данную ситуацию практически невозможно.

Однако надо отметить, кроме «белых стариков» и Сюзан Джегги конференция Международного общества привлекла внимание еще и Адама Рассела из Управления перспективных исследовательских проектов Национальной разведки США (IARPA). Это, так сказать, шпионская версия Управления перспективных исследовательских проектов Минобороны США (DARPA). Рассел рассчитывал получить тут заявки на гранты для своей новой программы под названием «Развитие адаптивного логического мышления и навыков решения задач и проблем». И я решил, что раз такие ученые сочли конференцию достойной своего посещения, то я оказался в хорошей компании. К тому же мне очень хотелось посмотреть, удастся ли Джегги убедить в своих взглядах собравшееся тут весьма консервативное научное сообщество. Если у нее это получится, в сомневающихся останется разве что Рэнди Энгл и его клика особо ярых скептиков.

По иронии судьбы точно в день открытия конференции – в четверг 13 декабря – New York Times напечатала большую публицистическую статью Николаса Кристофа под названием «Это умный, умный, умный мир»{189}. Автор статьи ссылался на исследование новозеландского ученого Джеймса Флинна, который одним из первых заметил, что средний балл IQ во всем мире неуклонно растет вот уже на протяжении сотен лет. Человек, который в 1900 году набрал бы 100 баллов, по современным средним стандартам получит 70 баллов – достаточно мало, чтобы его можно было отнести к категории умственно недееспособных. Это явление, известное как «эффект Флинна», многие считают убедительным доказательством того, что гены не определяют умственные способности человека на 100 процентов и что немаловажную роль тут играет социальная и образовательная среда, а также питание{190}. «А это означает, – писал Кристоф, – что где-нибудь в Конго на нищей ферме с натуральным хозяйством работают потенциальные Эйнштейны; и ребята из Миссисипи, бросившие школу, не доучившись, при должной поддержке тоже могут стать Эйнштейнами».

Так уж получилось, что значительная часть описываемой мной конференции была посвящена анализу «эффекта Флинна». Некоторые выступающие отмечали, что разрыв в IQ между черными и белыми американцами на протяжении десятилетий сокращался, а разрыв в показателях богатых и бедных перестал уменьшаться в конце XX века. «Сегодня талантливые бедняки “выпали из обоймы”, – сказал Джонатан Вай из Университета Дьюка. – Они ведь рассчитывают на финансирование программ для одаренных и талантливых детей, а как мы все знаем, увеличения сумм на эти цели в настоящее время не производится».

Главный доклад на конференции делал Крейг Рэми, основатель нашумевшего проекта «Ликвидация неграмотности на раннем этапе». В рамках этой программы начиная с 1972 года 57 детей из Северной Каролины из бедных, в основном афроамериканских семей на протяжении пяти лет целенаправленно обеспечивались интенсивным высококачественным уходом и образованием. Впоследствии их достижения сравнили с результатами еще 54 детей схожего социального статуса, которые пять первых лет жизни получали лишь пищевые добавки и услуги социального обслуживания и здравоохранения обычного уровня. Анализ показал, что к тридцатому году жизни члены первой группы в четыре раза чаще имели высшее образование, за предыдущие семь лет в пять раз реже получали государственные социальные пособия, совершали значительно меньше правонарушений и становились родителями почти на два года позже, чем члены контрольной группы. Однако их IQ по сравнению со второй группой вырос весьма и весьма скромно, всего лишь на 4,4 балла. Некоторые исследователи сочли это четким доказательством того, что повлиять на врожденный IQ человека чрезвычайно трудно, как бы интенсивна ни была соответствующая программа (и сколько бы она ни стоила). Но Рэми в своем выступлении заявил, что, учитывая огромные достижения испытуемых в целом ряде важнейших аспектов человеческой жизни, к которым привела программа, подобная критика просто неуместна.

«То, что мы сейчас делаем для детей из бедных семей, представляет собой лишь бледную копию того, что, как мы знаем, необходимо, чтобы эта работа действительно приносила желаемые плоды, – сказал докладчик. – Для реализации подобной программы в США, независимо от конкретного штата и города, требуются расходы в среднем около 11 тысяч долларов в год на одного ребенка. Вы, конечно, скажете, что мы не можем себе такого позволить. Но мы почему-то можем позволить себе дать этим детям, когда они немного повзрослеют, угодить в тюрьму, и мы позволяем себе платить за их специальное образование, когда они не справляются в обычной школе. По моим подсчетам, наименьшая норма прибыли на каждый доллар, инвестированный в программу, подобную нашей, составляет четыре доллара. Так что экономический аргумент есть не что иное, как отвлекающий маневр регрессивных консерваторов, которым претит сама идея помощи детям из малоимущих семей. Если бы в 1950-х годах мы заняли такую же позицию в отношении здоровья нации, наши дети до сих пор умирали бы в бараках от полиомиелита».

Но, как бы разумны ни были доводы Рэми и каким бы экономически выгодным ни казался его проект, я не смог отделаться от мысли: шансы на то, что политики любой страны мира одобрят программу стоимостью в 11 тысяч долларов в год на каждого неимущего дошкольника, к сожалению, равны нулю. Конечно, улучшенная, развивающая среда полезна детям. Кто в этом сомневается? Но убедить налогоплательщиков финансировать подобные программы – совсем другое дело. С моей точки зрения, именно в этом и заключается особая привлекательность когнитивных тренингов (если они, конечно, действительно работают): практично, эффективно и недорого.

Но конференция шла своим ходом, и еще два ученых, работающих независимо друг от друга, Клейтон Стивенсон из Клермонтского университета в Калифорнии и Эдвард Нечка из Ягеллонского университета в Кракове, представили свои новые исследования, подтверждающие, что тренинг рабочей памяти способствует развитию интеллекта. Выступил также Николас Лангер из Гарвардской медицинской школы; он рассказал об исследовании, которое подтвердило, что тренинги рабочей памяти приводят к позитивным изменениям мозговых функций.