– Вы уверены? Посещаемость упала. Занятия отменены. Я слышал, что детские группы могут перевести в другую церковь.

– Сказывается наличие сигнальных лент полиции вокруг места преступления. В этой общине не особенно жалуют полицию.

– Я это понимаю…

Ничего он не понимает. Деркин видит гетто, только когда его водитель случайно сворачивает не туда, везя его в частный спортзал.

– Я гарантирую, что это временное явление. Я могу вернуть их доверие.

Я умалчиваю о том, что мне необходимо это сделать. Мне необходимо загладить собственную ошибку.

– Так, значит, вы способны совершать чудеса? – Не дав мне времени ответить или возразить, Деркин продолжает: – Послушайте, Джек, я знаю, что вы поступили так из самых лучших побуждений, но вы подошли слишком близко.

Я выпрямляюсь на стуле, борясь с желанием скрестить руки на груди, как угрюмый тинейджер.

– Разве не в этом заключается наша работа? В том, чтобы устанавливать близкие отношения с общиной.

– Наша работа заключается в том, чтобы поддерживать репутацию церкви. Настали трудные времена. Церкви рушатся повсюду. Все меньше и меньше людей ходит в храмы. Мы проигрываем битву даже без подобной очерняющей церковь шумихи.

Деркина только это и заботит. Газеты. Шумиха. Церковь и в самые лучшие времена постоянно критикуют. Несмотря на попытку спасти малышку, она погибла, и ее смерть на моей совести.

– И что теперь? Мне подать в отставку? Вы этого от меня ожидаете?

– Отнюдь. Было бы жаль потерять служителя вашего масштаба. – Он соединяет ладони перед грудью пальцами вверх. На самом деле. – И это произвело бы дурное впечатление. Походило бы на признание вины. Нам следует хорошенько подумать над тем, что делать дальше.

Еще бы. Особенно с учетом того, что это он предложил перевести меня сюда. Я его любимая собачка-призер. И мне многое удалось – некогда полуразрушенная церковь в бедняцком районе превратилась в средоточие жизни общины.

До Руби.

– И что вы предлагаете?

– Перевести вас. В какой-то менее заметный приход. Небольшая церковь в Сассексе внезапно осталась без священника. Чепел-Крофт. Пока туда кого-нибудь не назначат, они нуждаются в замене.

Я смотрю на него, чувствуя, как земля уходит у меня из-под ног.

– Прошу прощения, но это невозможно. Моя дочь в следующем году оканчивает школу. Я не могу просто взять и перевезти ее на другой конец страны.

– Я уже согласовал ваш перевод с епископом Гордоном в епархии Уэлдона.

– Что вы сделали? Как? Вы размещали объявление об этой вакансии? Наверняка нашлась бы более подходящая кандидатура из числа местных жителей…

Он машет рукой, давая понять, что обсуждать тут нечего.

– Мы просто болтали. Упомянули вас. Он вспомнил о вакансии. Счастливая случайность.

Деркин дергает за ниточки лучше, чем долбаный Джеппетто.

– Попытайтесь взглянуть на это с другой стороны, – продолжает он. – Тут есть свои плюсы. Красивый уголок страны. Свежий воздух, поля. Маленькая безопасная община. Это могло бы пойти на пользу вам и Фло.

– Я лучше знаю, что пойдет на пользу мне и моей дочери. Ответ – нет.

– Тогда позвольте мне говорить начистоту, Джек. – Он смотрит мне в глаза. – Это не просьба.

Деркин не случайно самый молодой епископ из когда-либо возглавлявших епархию. И это не имеет никакого отношения к доброжелательности.

Я стискиваю лежащие на коленях кулаки.

– Понятно.

– Отлично. Вы приступаете на следующей неделе. Собирайте вещи.





Глава 2




– Господи Иисусе!

– Снова богохульствуешь.


– Я знаю, но… – Фло качает головой. – Ну и дыра.

Она права. Я останавливаю машину и смотрю на наш новый дом. Точнее сказать, духовный дом. Наш настоящий дом находится по соседству: маленькое двухэтажное строение, которое выглядело бы довольно мило, если бы не кренилось самым пугающим образом куда-то вбок, будто медленно сползало по склону – кирпичик за кирпичиком.

Сама часовня маленькая и квадратная, а ее белые стены потемнели от времени. Она не особо напоминает место поклонения Господу. Нет ни шпиля на крыше, ни креста, ни витражей. Четыре простых окна на фасаде. Два вверху, два внизу. Между двумя верхними окнами расположены часы, окруженные цветистой надписью:

«Дорожите временем, ибо дни лукавы»[1].

Мило. К несчастью, буквы «в» и вторая «е» стерлись, и теперь предлагается дорожить ремнем, что бы это ни значило.

Я выбираюсь из машины. В духоте и жаре одежда тут же прилипает к коже. Вокруг нас нет ничего, кроме полей. Сама деревня состоит из пары десятков домов, паба, магазина и здания общины. Царит полная тишина, не считая пения птиц и жужжания изредка пролетающих пчел. Это действует мне на нервы.

– Итак, – говорю я, стараясь скрыть за напускным оптимизмом охвативший меня ужас. – Пойдем, заглянем внутрь.

– Может, лучше посмотрим, где мы будем жить? – спрашивает Фло.

– Сперва дом Божий. Затем дом его детей.

Она закатывает глаза, давая понять, как тяжело ей мириться с моей тупостью. Закатыванием глаз подростки могут сообщить очень многое. С учетом того, что, как только им исполняется пятнадцать, вербальное общение с ними становится практически невозможным, я ничего не имею против.

– Кроме того, – добавляю я, – наша мебель застряла в пробке на М25. А в церкви во всяком случае есть скамьи.

Она хлопает дверцей машины и, ссутулившись, угрюмо бредет за мной. Я искоса смотрю на нее: темные волосы, стрижка «рваный боб», кольцо в носу (которое она снимает, когда идет в школу, – результат отчаянной борьбы) и увесистый «Никон», почти всегда болтающийся у нее на шее. Я часто думаю, что моя дочь просто идеальная кандидатура на роль Лидии в ремейке «Битлджуса»[2].

От дороги к часовне ведет длинная дорожка. Перед самыми воротами стоит облупившийся металлический почтовый ящик. Мне сказали, что именно в нем мы найдем ключи, если по прибытии никого здесь не обнаружим. Я откидываю крышку, сую руку внутрь и… бинго! – извлекаю два поцарапанных серебристых ключа, видимо от домика, и тяжелый железный предмет, будто предназначенный для того, чтобы открывать что-то из толкиеновских фантазий. Предположительно, это ключ от часовни.

– Что ж, во всяком случае, мы можем попасть внутрь, – говорю я.

– Потрясающе, – с каменным лицом изрекает Фло.

Не обращая на нее внимания, я толкаю ворота. Дорожка крутая и неровная. По обеим ее сторонам из высокой травы поднимаются каменные надгробия. Слева выделяется изваяние повыше. Серый безрадостный обелиск. У его подножия лежит нечто, напоминающее букет засохших цветов. Присмотревшись внимательнее, я вижу, что это не цветы, а крошечные куклы из веточек.

– Что это такое? – спрашивает Фло, всматриваясь в них, и тянется к фотоаппарату.

– Сожженные девочки, – машинально отвечаю я.

Она приседает на корточки и начинает щелкать своим «Никоном».

– Это нечто вроде местной традиции, – поясняю я. – Об этом есть информация в Интернете. Люди делают их, чтобы почтить память сассекских мучениц.

– Кого?

– Жительниц деревни, которых сожгли на костре в период борьбы королевы Марии с протестантами. Две юные девушки были убиты у стен этой часовни.

Она, поморщившись, выпрямляется.

– Этих жутковатых кукол делают в память о них?

– А в годовщину казни сжигают.

– Ни дать ни взять «Ведьма из Блэр».

– Ну а чего ты хотела, это деревня. – Бросив на кукол последний презрительный взгляд, я иду дальше. – Тут полно всяких странных традиций.

Фло вытаскивает телефон и делает еще пару снимков, видимо, чтобы поделиться ими с друзьями, оставшимися в Ноттингеме, – вы только полюбуйтесь, чем развлекаются эти чокнутые деревенские, – затем догоняет меня.

Мы подходим к двери часовни, и я вставляю ключ в замок. Тот поддается с трудом, и мне приходится приложить усилия, чтобы заставить ключ повернуться. Дверь открывается, издав скрип. Настоящий скрип, в точности как звуковой эффект в фильмах ужасов. Я толкаю ее, отворяя пошире.

Темнота внутри часовни являет полный контраст с августовским солнечным днем. Мои глаза медленно привыкают к сумраку. Солнечный свет робко проникает сюда сквозь заросшие грязью окна, освещая тучу пыли в воздухе.

Я разглядываю необычный интерьер – маленький неф, с трудом вмещающий полдюжины рядов скамей, обращенных к центральному алтарю. Узкие деревянные лестницы по обе стороны от скамей ведут наверх – на балкон, где также расположены скамьи, что придает часовне сходство с театром или ареной для гладиаторских боев. Я не понимаю, как этому строению удается проходить проверки пожарной безопасности.

Воздух в помещении затхлый, как будто здесь очень давно никого не было, и это странно, с учетом того, что им перестали пользоваться регулярно всего несколько недель назад. Кроме того, тут, как и в большинстве часовен и церквей, одновременно душно и холодно.

Я замечаю, что в глубине нефа небольшой участок отгорожен желтыми пластиковыми щитами. На одном из них виднеется написанное от руки предупреждение: «Осторожно. Неровный пол. Плиты расшатаны».

– Я забираю свои слова обратно, – говорит Фло. – Это абсолютная и конченая дыра.

– Могло быть и хуже.

– Как?

– Изъеденная жуками древесина, сырость, насекомые…