— Пап… — я не знаю, что сказать.

— Он неплохой парень, я долго наблюдал за ним, прежде чем принял окончательное решение. То, что не без пороков, — так это в плюс. Не будет строить из себя не пойми кого. Он мне очень понятен. И ты потом поймешь. Со временем. Его пороки — женщины и деньги, — отец глухо смеется. — Простые мужские пороки. Поддающиеся самоконтролю. Жаль, мне в его возрасте никто не преподал такой урок.

Его женщина — это я. Он любит и скучает. Теперь его главный порок — это я.

— Прости меня, дочка. Моя Лика, — продолжает он. — Если сможешь, когда-нибудь прости. Во всем, что с тобой случилось, виноват я.

— Пап, тебе не грозит опасность? — спрашиваю я осторожно. Слезы подступают к глазам. Меня не покидает ощущение, что мы будто прощаемся.

— Нет, не грозит. Это неважно. Как ты живешь? Расскажи мне.

Он впервые об этом спрашивает. Обычно наши беседы сводились к коротким диалогам: «У тебя все нормально? — Да. — Хорошо». Сейчас ему действительно будто нужно знать.

Возможно, причиной тому возраст, или какие-то другие события, о которых я не подозреваю. Но отец становится сентиментальным.

— Я хорошо живу. Очень хорошо. Мы с Вовой полюбили друг друга. Я… не представляю, как жить без него. Я очень сильно его люблю. Поэтому было страшно разочароваться.

— Он хорошо к тебе относится?

— Да. Он заботится обо мне. Поощряет все мои начинания. Он… не идеален. Но старается и хочет измениться, я вижу. — При одной мысли, что вечером мы идем на свидание, дыхание сбивается от радости. Если ужин пройдет хорошо, я поеду домой, с ним. — И мне кажется, что он сам становится лучше и счастливее рядом со мной.

— Когда же ждать внуков? — улыбается отец.

— Пап! Мы ж ремонт делаем. Я стараюсь помогать Владимиру, тоже подрабатываю. Вот переедем, я как раз учебу закончу, и… возможно… — говорю загадочно.

— Я переведу тебе денег! Я и так оставил тебя, считай, без приданого.

— Пап, я не к тому говорила.

— Переведу, не спорь. Скажешь мужу, что сама заработала, по кнопкам набряцала, — он хохочет вслух. Раскатисто, громко. Я невольно улыбаюсь, потому что его смех мне знаком. — Всё, мне работать надо. А ты голову не забивай взрослыми проблемами. К мужу с любовью и лаской, и всё у тебя будет. Хорошая семья, хорошие люди. Крепко стоят на ногах. И ты среди них сытая, при деле.

— Конечно. Пап, не стоит переводить деньги, правда. Мы сами.

— Я на пенсию выхожу в сентябре, — говорит отец весело. — Так что больше помочь уже не смогу. Бери, пока дают. Сумма небольшая, в ремонте растворится, не заметишь, на что потратили. Бери, дочка, пока у меня есть возможность и я еще не совсем старый.

— Спасибо.

Через пять минут на мою карту приходит миллион. Отец, конечно, поражает. Я думала, он переведет сразу Вове. А тут на мою личную карту такая сумма! Колоссальное доверие. Непривычное.

После завтрака я прибираюсь в своей комнате, потом на кухне у Эмилии Александровны, затем замыкаю дом и еду в квартиру. Работаю. Скоро начнется учеба в университете, и я не смогу так много времени посвящать нашему с Сашей проекту, его нужно успеть доделать до осени.

В нашей с Вовой квартире хорошо. Всё знакомо и так, как мне нравится. На кухне возле раковины стоят вымытые чашка и тарелка. Значит, Владимир завтракал. Почему-то этот простой факт вызывает у меня улыбку.

Что же я делаю? Зачем ставлю прошлое выше настоящего?

Весь день я вспоминаю минуты, что мы провели вместе. Наши ссоры, ошибки. Успехи и признания. Я с нетерпением жду нашего свидания, чтобы сказать ему всё, что чувствую. Я не жалею ни о чем. Я люблю его.

Надеваю сережки, которые он мне подарил. Кольцо так и вовсе всегда со мной. Следом — кружевные стринги. Кручусь перед зеркалом. Он захочет меня раздеть.

Я смотрю на свое тело и вспоминаю его прикосновения. Его запах. Я вспоминаю, как он на меня смотрит — обнаженную, — и чувствую, как по телу прокатывается озноб.

Вызывая такси, я чувствую легкое волнение. Рассчитываю время так, чтобы приехать вовремя, опаздывать не хочу.

Но мне не везет! Не успеваем мы преодолеть и половину пути, как встаем в пробку.

— Авария! — объясняет водитель.

Дальше начинаем плестись как улитки. Я пишу Вове, что опаздываю. Он уже ждет. Долго. Меня это расстраивает.

«Прогуляюсь по набережной», — пишет.

Когда я, наконец, добираюсь до места, проходит целый час.

Владимир, как и обещал, стоит на набережной, смотрит на реку. Красивый, задумчивый. А я спешу к нему! Едва не бегу по мосту. Ступеньки и вовсе через одну перепрыгиваю. Я должна была этот час провести уже с ним — обнимать его, говорить с ним. А не в бесконечной пробке!

Я спешу к нему на всех парах, держусь за поручни, чтобы не упасть.

Он смотрит на воду, оперся на перила. Словно почувствовав мое приближение, поворачивает голову. Видит меня и улыбается. Едва заметно. Уже вечер, довольно темно, но набережная неплохо освещена. А может, я просто угадываю его мимику, потому что выучила наизусть за эти месяцы. Я ее частенько копирую, мне все об этом говорят.

Он смотрит на меня, и ему явно нравится то, что он видит.

Мое сердце колотится на разрыв. Я скучала! Я тоже безумно по тебе скучала!


Хочется сорваться и побежать ему навстречу. Я едва сдерживаюсь, чтобы не сделать этого. Он стоит и ждет. Смотрит. Когда между нами остается не более тридцати метров, Владимир резко поворачивает голову в сторону, вздрагивает и хватается за шею. А потом вдруг… падает. Прямо на асфальт.

Я сначала не понимаю, что случилось, в следующую секунду меня охватывает такой дикий ужас, что я на целую секунду замираю, впадая в ступор. А потом бегу к нему изо всех сил. Я вижу кровь. Темно-бордовую, в свете фонарей почти черную. Я ничего не понимаю! Как такое возможно? Вот же он только что стоял и улыбался.

Только что. Улыбался мне. Секунду назад.

Его рубашка моментально пропитывается кровью. Ее так много, что мне становится дурно. Люди вокруг начинают кричать.

— Стреляют! Кто-то стреляет! — я слышу голоса. — В укрытие!

Мой мир в момент становится черно-белым, как зарисовка в альбоме.

Я стараюсь зажать его раны голыми руками. Их две — на шее и груди. Я знаю про кровь много. Кому, если не мне, о ней знать-то? Господи! От нее ведь всё зависит в нашей жизни. Кровь — это и есть сама жизнь. Ее появление — практически всегда означает что-то плохое.

Мысли путаются. Я стягиваю кофту и пытаюсь с ее помощью остановить кровотечение, потому что кровь должна оставаться у него внутри. Это всё, что сейчас имеет значение. Я помню это ощущение, когда слабость и кажется, что сама жизнь из тела утекает. Я всё прекрасно помню.

Боже. Я хватаю ртом воздух. Боже.

Вытираю слезы и продолжаю. Время остановилось. Я жду помощь.

Боже.

О крови… можно говорить бесконечно. Она бывает отравленной, как у меня, например. Никому уже не нужной, не способной помочь. Она может быть родной — и держать чужих по духу людей вместе крепко, словно невидимыми канатами. Ее может не быть вовсе, когда очень ждешь, впервые оказавшись с любимым в постели. С самым любимым человеком. Я сейчас это понимаю яснее всего на свете. Мне ни разу не было с ним больно. Даже в мой первый раз. Он словно физически не способен принести мне вред. Создан для меня. Господи. Мой хороший, мой самый лучший.

От крови на самом деле так много зависит!

Я обнимаю мужа и прижимаю к себе. Я… не живу эти минуты, пока едет скорая. Я превращаюсь в страх и ужас. Он внутри меня, на моей коже. Чем больше я вижу вокруг крови, тем сильнее боюсь. Я целую Вову в лоб, в щеки.

— Вова, боже, Вова, — шепчу я. — Скорая уже едет… Боже, помоги, — шепчу сбивчиво.

Владимир открывает глаза и хватает меня за руку.

— Уходи, идиотка, отсюда. Беги.

Я качаю головой, и тогда он пытается подняться, чтобы спрятать меня за собой.

Я реву навзрыд, когда к нам, наконец, подбегают доктора и мне приходится отойти, чтобы не мешать. Вокруг так много полиции, сколько я в жизни не видела. Только же никого не было, а потом все враз появились, будто из воздуха материализовались. Мои руки влажные. В ушах стоит гул. Мой мир черно-белый. В нем больше не существует оттенков. Я либо живу, либо нет. Все от него зависит. От него только.

Я слышу незнакомый голос:

— Стреляли в прокурора. Мы найдем эту тупую тварь, чего бы это ни стоило.

Так же из ниоткуда вдруг появляется мой свекр. Я кидаюсь к нему и рыдаю взахлеб. Он обнимает меня и прижимает к себе. Я ничего не понимаю, зачем он снимает пиджак и кутает меня, мне не холодно. И лишь через пять минут, уже сидя в его машине, я осознаю, что голая. Стащила с себя топ, на мне даже лифчика не было. Я обо всем забыла.

— Кто это? Сергей Владимирович, кто это? — мой голос низкий, мне самой незнакомый. На моих руках запекшаяся кровь. Моя юбка в пятнах. Мое сердце мертво. (22053)

— Ищем, Лика, — отрезает он. Спокойный на вид, но бледный, как бумага. — Ты сейчас расскажешь мне всё. О его работе, о друзьях и врагах. Обо всем на свете, а я решу, что важно, а что нет, — его голос звучит непривычно резко.

Я киваю, хотя у меня голоса нет. Гортань сдавило рыданиями. Но я попытаюсь. Я всё сделаю, что нужно.

— Можно мне в больницу к нему?





Глава 62





Тарас



Зубы болят от этой жвачки. Я открываю окно и выплевываю ее. Но тут же тянусь за новой.

— Валить надо, — говорит Захар. — Валить отсюда. Здесь ментов больше, чем в полицейском участке.

— Если бы ты не затупил, уже давно бы свалили! — злюсь я. Именно его такси должно было взять вызов Лики и отвезти ее уж точно не на набережную. А в безопасное место. Или же перехватить по пути. Водила, сука местная, срезал, и девушку мы потеряли. Теперь приходится ждать новый удобный момент.

— Десять часов прошло, — не унимается Захар. — Тебя вычислят вот-вот.

— Как? Каким образом?! Че ты, блть, каркаешь? Мы всё продумали, никто не узнает, что стрелял я.