Фамилию Охчинский слышал. Кажется, толковый специалист, занимался эпидемиями и гипнозом. Что-то такое печатал по глупейшей тематике животного магнетизма, однако производит приятное впечатление. Ординатор предложил садиться и спросил, чем может быть полезен коллеге, так сказать.

– Для начала разрешите передать привет от нашего общего учителя, профессора Тихомирова, – сказал Погорельский, склоняя голову. – Алексей Игнатьевич просил узнать, насколько действенной оказалась методика, которую вам показал на пациентке…

Напоминание заставило Охчинского натянуто улыбнуться: он так и не смог вспомнить ни визита дорогого учителя, ни методику, которая ему была показана. А теперь еще и мадам Иртемьева испарилась…

– Передайте профессору, что результат обнадеживающий, – сказал он. – Когда будет время, расскажу ему подробности лично…

– Прекрасно. – Доктор Погорельский вальяжно закинул ногу на ногу. – У меня сообщение от нашего общего учителя… Профессор хочет вас предупредить.

– Предупредить меня? – переспросил Охчинский. – О чем же?

– Простите, неверно выразился: не предупредить, а предостеречь…

– Что-то случилось?

– Пока еще нет, но может. – Погорельский со стулом подвинулся ближе. – Профессор просил сохранить медицинскую тайну.

– Ну, разумеется, – ответил Охчинский. – А в чем, собственно, дело?

– Не так давно у профессора был пациент, который страдает необычной формой шизофрении: он вообразил себя сыщиком сыскной полиции. Причем ищет убийц какого-то воображаемого человека среди врачей-психиатров…

– Оригинальный случай…

– Профессор потратил несколько сеансов, но улучшение не наступило. Больной упорно изображает из себя сыщика. Так как он не слишком опасен, Алексей Игнатьевич посоветовал родным не класть несчастного к вам в больницу.

Охчинский заинтересовался, как доктор, который столкнулся с чем-то новым.

– Да, необычный случай. Не припомню такого.

– Должен признаться, что этот господин побывал у меня на приеме, – сказал Погорельский. – Мои сеансы гипнотизма оказались бессильны ему помочь.

– Из такого навязчивого состояния тяжело выйти.

– В том-то и дело… Профессор в этом окончательно убедился… Просил передать: этот господин может нагрянуть к вам в поисках убийцы.

– Нам не привыкать, – ответил ординатор.

– Разумеется. Профессор просил вас, Константин Владимирович, принять возможные меры, чтобы немного подержать беднягу у себя. Небольшой курс терапии ему точно не повредит.

– А родные не будут возражать?

Доктор Погорельский развел руками.

– Что вы, коллега! Они будут рады, если вам удастся помочь несчастному.

– Конечно… Разумеется… Передайте профессору, сделаю все возможное… Как фамилия больного?

– Ванзаров, Родион Георгиевич, – ответил Погорельский. – Будьте начеку: он хитер, чрезвычайно ловок и убедительно изображает сыщика. К тому же обладает большой физической силой, без помощи санитаров совладать с ним будет трудно.

– Ничего, найдем методы и на сыщика, – ответил Охчинский.

Поговорив еще с четверть часа, они расстались друзьями.

Погорельский уносил ответный привет для профессора и обещал вскоре заглянуть, чтобы поделиться опытом гипноза, что Охчинского чрезвычайно интересовало. Особенно в нынешнем положении.





50



Дом на Казанской


Двор походил на греческий амфитеатр. Вместо каменных скамеек для зрителей имелись окна кухонь, спален и кабинетов. Зрители уже заняли места. Горничные, кухарки, молоденькие барышни, а кое-где и хозяйки семейств торчали в окнах, пытаясь узнать, что же там случилось, отчего набежали городовые и виднеется фигура самого участкового пристава. Спектакль выглядел не слишком зрелищным. Наоборот, скучным: ничего любопытного вроде драки или горения мусора не случилось, однако присутствие во дворе полиции держало у окон.

Самые нетерпеливые отправили прислугу разузнать, что стряслось. Горничные вернулись ни с чем: городовые приказали не совать носы, куда не следует, что только разжигало женское любопытство. Тут надо заметить, что женское любопытство, в отличие от научного любопытства Лебедева и сыскного любопытства Ванзарова, – вещь чрезвычайно полезная. Если криминалист или чиновник полиции жаждут узнать всего лишь истину или раскрыть преступление, то любопытство женское дает тему для разговоров с подругами, то есть краеугольный камень существования любой дамы. Если у дам, конечно, имеются краеугольные камни, кроме камней в кольцах и серьгах.

Зрительницы терялись в догадках. Они наблюдали, как сын домовладельцев, милый Егорушка, сидел на дровянике, а пристав что-то у него допытывался. Обходительный юноша покачивался и мотал головой. Посреди двора виднелось несколько чемоданов, корзина, прикрытая платком, и лежал большой куль, замотанный ковром. Около него присел какой-то господин с роскошными усами, это дамы сразу отметили, как и его довольно симпатичную внешность. Те же, кому была видна его спина, обратили внимание, какая она крепкая и ладная.

Господин в цивильном пальто присел на корточки перед кулем, рассмотрел что-то внутри, чего не было видно из окон потому, что мешали края ткани, и поманил кого-то. Городовой подвел к нему дворника Тагира. Начиналось что-то самое интересное, зрительницы приникли к оконным стеклам. Татарин стянул шапку, присел рядом с господином и заглянул внутрь куля. Ах, как много отдали бы зрительницы, чтобы узнать тайну, уже известную дворнику. Затаив дыхание, они следили, как дворник что-то рассказывает симпатичному господину, но не слышали слов, а по губам читать не умели. Оставалось дождаться, когда полиция уйдет, и уж тогда Тагир выложит все начистоту. Не лопнуть бы от любопытства. Дамы и кухарки, уткнувшись носами в стекло, терялись в догадках.


Дворника Ванзаров отпустил. Подошел пристав. За ним держался Можейко, которому первому довелось заглянуть в куль. Помощник пристава не имел права выказать слабость и только мотал головой, отгоняя видение, что стояло перед глазами и не желало исчезать. Он пытался забыть, но снова и снова видел пустые глаза, обращенные к нему, отвалившийся рот и другую раззявленную пасть, черным полумесяцем рассекавшую горло. Картина столь сильно врезалась в мозги потому, что помощник пристава слишком легкомысленно заглянул туда, где должен был находиться ковер. Придется вечером лечиться в трактире…

– Что говорит сын домовладельца? – спросил Ванзаров.

Вильчевский сердито дернул подбородком.

– Язык потерял, бедняга. Нужно рюмки две, а то и три, чтобы пришел в чувство… Дворник-то опознал?

– Горничная Наталья. Служит в квартире на втором этаже. Говорит, чемоданы принадлежат хозяйке горничной Ирине Николаевне и ее мужу. Дворник видел, как юноша принес их, потом приволок куль… На земле след от двери черной лестницы…

Пристав, конечно, не обязан знать всех жителей своей части, но это семейство было известное: почтенные, уважаемые господа. И вдруг такое…

– Что натворили, – проговорил он, как будто знал виноватых.

– Надо подняться в квартиру, – сказал Ванзаров. – Зайдем с черной лестницы.

Он направился к крашеной двери, разглядывая утоптанную землю двора. Вильчевскому ничего не оставалось, как последовать за ним.

Поднимаясь по ступенькам, Ванзаров указывал на следы.

– Видите?

Пристав видел только грязь плохо убранной лестницы. Происшествие сильно расстроило его. Не очередным зверством, а тем, что на участок снова свалилось мутное дело, с которым непонятно как быть.

– Следы женской ноги, – не унимался чиновник сыска. – Вот широкие мазки, явно волокли куль…

Вильчевский предпочел бы ничего этого не видеть. Он и сам стал замечать странные, почерневшие отметины, отчего только больше сердился: не любил, когда его тыкали носом. Особенно сыск.

На лестничной площадке Ванзаров остановился.

– Господин Можейко, вы бы шли на свежий воздух. А то нас ждет не самое приятное зрелище, – сказал он.

– Ничего-ничего… Я ничего, – пробормотал помощник пристава, которого уже мутило.

– Иди уже! – прикрикнул на него Вильчевский, скрывая раздражение. – Не хватало еще тебя в чувство приводить.

Можейко счел окрик приказом, который надо исполнять немедленно, и с большим облегчением сбежал с лестницы.

– Будьте готовы, Петр Людвигович, картина преступления не порадует, – сказал Ванзаров, берясь за ручку двери.

– Всегда готов, – буркнул пристав. – Вам откуда известно?

– Когда режут горло, выливается много крови, – последовал ответ. – Судя по цвету кожи, жертва обескровлена полностью.

На память невольно пришло, как в деревне режут свинью, подвесив за ноги и полоснув по горлу… От мерзости Вильчевского передернуло, хорошо под шинелью не заметно.

– Все-то тебе, Родион, наперед известно. Не тяни.

Ванзаров распахнул дверь.

Как часто бывает в петербургских доходных домах, на черную лестницу выходила кухня. На плите стояли кастрюли и сковорода, самовар, готовый к растопке, сверкал начищенным боком. Ведра, полные воды, ожидали готовки. Печь топилась и потрескивала поленьями. На кухне царил порядок, какой устроит для себя умелая кухарка. Только на полу кухни, деревянном и крашеном, широко растеклась лужа темно-пурпурного цвета. От нее отходили следы и широкая полоса, какую мог оставить куль. У края лужи валялся большой поварской нож. Бурое вещество подсохло. Запах от него стоял такой, что пристав зажал нос.

– Мать честная, – пробормотал он. – Это что же такое…

Вопрос не требовал ответа.

– Горничная собиралась готовить завтрак, – ответил Ванзаров. – Ее ударили по горлу ножом. Рана, как видели, широкая и глубокая. Наталья упала и умирала на полу, истекая кровью. Удар был неожиданным.

– Почему так решил? – спросил пристав, чтобы отвлечься от зрелища.

– На кухне порядок. Нет следов, что она пыталась защищаться или бежать от убийцы. Наталья подпустила к себе убийцу потому, что это был домашний человек. Никто чужой к ней не подходил.

– Ну, это нельзя утверждать наверняка.

– Можно, – ответил Ванзаров. – Убить кухарку имеет смысл сразу в прихожей, как только откроет парадную дверь, чтобы не могла помочь хозяйке.

Вильчевский выразил несогласие.

– А если это ее дружок пришел через черную лестницу? Приревновал и прикончил.

– Разумное предположение. Только Наталью замотали в простыню и вынесли с чемоданами во двор. Ни одному дружку-ревнивцу такое не придет на ум.

Очевидную ошибку пристав счел за лучшее пропустить.