– Только один раз, – тихо сказал он. – Прибытков, слышите мой голос?…

– Слышу, – последовал глухой ответ.

– Не бойтесь…

– Да…

– Вам ничего не угрожает…

– Да…

– Вы здоровы, молоды, у вас ничего не болит…

– Да…

– Вам хорошо и приятно…

– Да…

– Вы на своем корабле…

Виктор Иванович повертел головой.

– Мой корабль… Палуба… Боцман, доклад… – Он отдал честь.

Доктор изготовился, как к прыжку.

– Ясный день, светит солнце, на море штиль… Вы смотрите в подзорную трубу…

– Горизонт чист, – ответил Прибытков, держа воображаемый прибор.

– Кто приходил к вам вчера?

Редактор выронил трубу и застонал.

– Иртемьев, – выпалил он и обмяк.

Сеанс надо было заканчивать. Токарский пошептал ему на ухо и щелкнул пальцами. Прибытков вздрогнул и тряхнул головой.

– Ой, господа, простите, что-то на меня нашло. Сегодня лег поздно, не выспался… Так на чем мы остановились?

…Выйдя на улицу, продуваемую октябрьским ветром, Лебедев помалкивал. Токарский тоже не склонен был начинать разговор.

– Не довольны результатом, коллега? – спросил он.

Аполлон Григорьевич только крякнул.

– Как вам сказать… Дело в том, что господин Иртемьев умер несколько дней назад.

Токарский не удивился.

– Я так и думал, – ответил он. – Господину редактору внедрили мысль чрезвычайно крепко.

– Очень сильный гипнотист? – с невольной завистью спросил Лебедев.

– Позвольте, воздержусь от комментария…

Доктор темнил, и это было странно. Влезать на территорию Ванзарова криминалист не рискнул.

– Ну, тогда поедем, проверим еще одного подопытного, – мирно предложил он.

– Не уверен, что справлюсь…

– Верю в вас, коллега, как в себя.

С большой неохотой Токарский дал согласие. Аполлону Григорьевичу оставалось только гадать о такой внезапной перемене. Они направились к Невскому, чтобы поймать извозчика, но тут из толпы донесся отчаянный вопль:

– Господин Лебедев! Обождите!






30



Дом на Екатерининском канале


За годы полицейской службы пристав повидал всякое. И члены отрубленные, и головы отрезанные, и ранения жуткие, какие причиняли жены неверным мужьям ножницами, когда те засыпали в супружеской постели. Однако зрелище, которое предстало в спальне пожилой дамы, было выше его сил. Полковнику по армейской пехоте стало дурно. Только глянув, Вильчевский ощутил, как к горлу подкатывает тошнота. Извинившись, он выскочил из спальни. Ванзаров остался. Он смотрел и защищался тем, что думал.

В большой кровати, оставшейся от прежних времен, с шелковым балдахинчиком и резными ангелочками на изножьях, лежала мадам Рейсторм. Одеяло было откинуто. Голова ее съехала с большой пуховой подушки, привалившись на плечо. Смотреть на старческое тело всегда стыдно. Но тут смотреть было невозможно. Вместо тела пожилой дамы – кровавое месиво…

На этом следует остановиться, чтобы не возбуждать и без того расшатанные моральные устои… Того и гляди, совсем сломаются…

В комнате стоял тяжелый дух крови и разложения. Ванзаров приказал открыть окно, пока запах не отравил квартиру. Можейко взялся бороться с тяжелым бархатом занавески, старательно не глядя на кровать.

Вильчевский сидел в кресле около шкафа с корабельными приборами и жадно глотал воду из кувшина для умывания. Вода стекала на мундир, он не замечал, пил и кашлял. Наконец пристав в изнеможении опустил сосуд, устроив на коленях.

– Это… что же… Родион… Как же… такое… Зверство… – хрипел он.

– Мадам Рейсторм нанесли не меньше двух десятков ударов ножом, – ответил Ванзаров. – Точно посчитает господин Лебедев.

Пристав булькнул и зажал рот. Раздувая ноздри и усиленно сопя, привел себя в норму.

– Бедная наша мадам Пират, – проговорил он со слезой в голосе. – Кто же мне теперь будет жизнь отравлять… Милая, добрая, славная Елизавета Марковна…

Кажется, Вильчевский окончательно расчувствовался. Как часто бывает с полковниками по армейской пехоте, и не только с полковниками, настроение его сделало резкий поворот. Пристав шмякнул кулаком по колену.

– Найду, кто это сделал, раздавлю гадину.

Обещанию следовало верить.

– Поищу орудие преступления, – сказал Ванзаров. – Не возражаете, Петр Людвигович?

Пристав был благодарен за такую помощь. Сейчас к следственным действиям он был не слишком пригоден. Приказал Можейко закрыть дверь в спальню и пошире распахнуть окна в гостиной, чтобы не страдать от запаха, который становился сильнее.

Ванзаров вернулся так скоро, будто знал где искать. Он держал большую жестяную банку, в каких с недавних пор стало модно хранить крупы, вместо того чтобы делать это по-старинке, в подвешенных мешках.

– Зачем притащил? – спросил Вильчевский.

Ванзаров предложил открыть. Убрав с колен кувшин, пристав водрузил на них короб. Откинув крышку, заглянул внутрь и отпрянул.

– Это что же, – проговорил он.

– Кортик капитана 1-го ранга Рейсторма, давно покойного.

– А в чем это… он…

– Господин пристав, служа в полиции, нельзя бояться крови, – ответил Ванзаров. – На лезвии подсохшие следы, остальное стекло на днище.

– Ой, ты… Как же догадался, Родион, заглянуть на кухню?

Правда ничего бы не изменила, только запутала картину и без того тяжкую. Ванзаров сказал, что, пока ждал участок, осмотрелся на кухне и заглянул в банки. На всякий случай. Одна показалась подозрительно легкой и гремящей. В ней нашлось оружие преступления.

– Каким же извергом надо быть, чтобы ночью проникнуть в квартиру, зарезать старушку, спрятать в банке кортик ее покойного мужа и преспокойно удалиться? – изумился Вильчевский. Помощник Можейко тяжким вздохом скорбел о временах и нравах.

– Зададим этот вопрос мадемуазель Муртазиной, – сказал Ванзаров.

С явным облегчением пристав избавился от банки.

– Полагаешь, она что-то слышала? – спросил он, вставая и поправляя портупею.

– Там видно будет…

В комнатке горничной не было окна. Она была настолько маленькой, что поместилась только железная кровать. Ванзаров протиснулся, а Вильчевский остался в дверном проеме. Муртазина сидела на скрипучем табурете, сжавшись и укутавшись в шаль. Переодеться не успела, осталась с босыми ногами.

– Госпожа Муртазина, сообщите, что делали вчера вечером, – сказал Ванзаров.

Она подняла посеревшее, выплаканное лицо.

– Что я делала? – переспросила. – Все, как обычно… Уложила мадам в постель, как она пожелала… Дала ей капли… Дождалась, когда Елизавета Марковна заснет, пошла к себе… Умылась и легла спать…

– Кто приходил ночью?

Муртазина резко помотала головой.