Страйк оглянулся на бирюзовую дверь. Если совсем честно, его терзала не только физическая боль, но и совесть. Он шел к Маллику, намереваясь взять его на пушку и вызнать правду об отношениях этого парня с Чизуэллом и Уиннами. Частный детектив – это не доктор, который руководствуется принципом «не навреди», но Страйк, докапываясь до истины, обычно старался не причинять особого вреда хозяину дома. Чтение вслух комментариев к фотографии стало ударом ниже пояса. Образованный, несчастливый и, бесспорно, не по доброй воле привязанный к чете Уинн – Аамир Маллик выдал свое отчаяние приступом ярости. Страйку не потребовалось сверяться с засунутыми в карман распечатками, чтобы вызвать в памяти фотографию Маллика, только что получившего диплом с отличием и гордо стоящего в Форин-Офисе на пороге звездной карьеры рядом со своим наставником, сэром Кристофером Бэрроуклаф-Бернсом.

Тут у него зазвонил мобильный.

– Где ты откопал это изображение? – спрашивала Робин.

– На двери ванной комнаты Аамира, с внутренней стороны, замаскированное висящим халатом.

– Ты шутишь.

– Ничуть. Что это тебе напоминает?

– Белую лошадь на вулстонском холме, – отчеканила Робин.

– Это большое облегчение, – признался Страйк, оттолкнувшись от дерева и ковыляя дальше по улице. – Я уж стал думать, что из-за этой белой скотины у меня уже глюки.





47




…я все-таки хочу хоть раз вмешаться в жизненную борьбу…

Генрик Ибсен. Росмерсхольм



В пятницу Робин вышла из метро на станции «Кэмден-Таун» в половине девятого утра и направилась, разглядывая себя в каждой витрине, в магазинчик ювелирных и сувенирных изделий, куда ее приняли на испытательный срок.

В течение пары месяцев после суда над Шеклуэллским Потрошителем Робин овладела секретами макияжа: она искусно меняла форму бровей и мазала губы ярко-красной помадой с эффектом «металлик», что в сочетании с париками и цветными контактными линзами преображало ее лицо, но никогда еще не использовала такого количества ухищрений, как сегодня. Она выбрала темно-карие линзы, нарисовала черной подводкой жирные стрелки, накрасила губы бледно-розовой помадой, а ногти покрыла серо-стальным лаком. У Робин были проколоты уши – по одной деликатной дырочке в каждой мочке, но она прикупила дешевые серьги-каффы, чтобы изобразить смелый подход к пирсингу. В это погожее утро на ней было короткое черное платье из ближайшего благотворительного секонд-хенда «Оксфам», которое даже после машинной стирки сохраняло специфический запах, плотные черные колготки и высокие черные ботинки на шнуровке. В таком обмундировании Робин надеялась походить на эмо и готов, облюбовавших лондонский Кэмден; сама она бывала здесь нечасто, всякий раз вспоминая Лорелею и ее магазин винтажной одежды.

Свое альтер эго Робин окрестила «Бобби Канлифф». Работая под прикрытием, она выбирала имена с какими-нибудь личными ассоциациями, чтобы отзываться на них машинально.

Бобби – уменьшительное от Робин; иногда ее так и называли: к примеру, воздыхатель с прежнего места работы и еще брат Мартин – исключительно чтобы позлить. А Канлифф – просто-напросто фамилия Мэтью.

Ей повезло: в тот день муж рано уехал на какую-то аудиторскую проверку в Барнет и не мешал ей своим ехидством и неудовольствием, пока она заканчивала перевоплощение. Робин грело душу, что прикрывается она фамилией мужа, изображая при этом молодую особу, к которой бы Мэтью подсознательно испытал неприязнь. С возрастом он становился все нетерпимее к людям, которые выглядят, думают и живут не так, как он.

Лавка викканских украшений «Трикветра» находилась на территории рынка Кэмден-маркет. Робин была на месте без четверти девять, когда палатки в крытом павильоне уже работали, но нужный ей магазинчик еще стоял под замком. Через пять минут появилась слегка запыхавшаяся владелица. Это была крупная женщина под шестьдесят, в длинном бархатном платье зеленого цвета, растрепанная, с отросшими на дюйм седыми корнями черных волос и с такой же, как у Бобби Канлифф, радикальной подводкой глаз.

Во время недавнего беглого собеседования, по результатам которого Робин и была принята на испытательный срок, хозяйка почти не задавала вопросов, зато охотно рассказывала про своего тридцатилетнего мужа, который недавно ее бросил и уехал жить в Таиланд, про соседа, который, не поделив с ней границу дворика, затеял судебную тяжбу, и про бесконечную череду недовольных и неблагодарных продавцов, которые не задерживаются в «Трикветре» и сбегают на поиски другой работы. При каждом удобном случае она жалела себя, не скрывая при этом желания платить поменьше, а выжимать побольше, и Робин искренне удивлялась, кто вообще соглашается у такой работать.

– Ты весьма пунктуальна, – пропела женщина. – Чудненько. А где вторая?

– Без понятия, – ответила Робин.

– Как назло! – истерично выкрикнула хозяйка. – Тем более сегодня, когда у меня встреча с адвокатом Брайана!

Отперев дверь, она впустила Робин в магазин размером с киоск и вскинула руки, чтобы поднять шторы; дух немытого тела и аромат пачули смешались с запахом ладана, витавшим в воздухе. В магазин плотным потоком хлынул дневной свет, в котором все вещи приобрели – по контрасту – какой-то призрачный и вместе с тем потертый вид. С перекладин на темно-лиловых стенах свисали тусклые серебряные ожерелья и серьги, многие – с пентаграммой, символом мира и листочками конопли; на черных полках за прилавком стеклянные кальяны соседствовали с картами Таро, черными свечами, благовониями и ритуальными кинжалами.

– Через Кэмден сейчас проходят миллионы туристов, несравнимо больше обычного, – говорила владелица, хлопоча за прилавком, – и если она прогуляет… ну вот, явилась.

В магазин проскользнула хмурая Флик в желто-зеленой футболке с эмблемой движения «Хезболла», в джинсах с прорехами и с кожаной почтальонской сумкой через плечо.

– В метро затор был, – буркнула она.

– Не знаю, почему-то я вовремя приехала, и Биби тоже!

– Бобби, – поправила Робин, включая йоркширский акцент.

В этот раз она решила не признаваться, что давно живет в Лондоне, – не хотела быть втянутой в разговоры об учебных заведениях и популярных местах столицы, которые могла знать Флик.

– Так вот, я требую, чтобы вы обе были на высоте в течение всего… рабочего… дня. – Хозяйка подчеркнула три последних слова ударами в ладоши. – Итак, Биби…

– Бобби…

– …подойди сюда, будешь осваивать кассовый аппарат.

Кассовый аппарат Робин освоила без труда: старшеклассницей она по субботам подрабатывала в магазине одежды в йоркширском городе Харрогит. Долгое обучение было бы только во вред делу, потому что минут через десять после открытия в магазин хлынул народ. К удивлению Робин, которая не выбрала бы для себя ровным счетом ничего из здешнего ассортимента, многие гости Кэмдена верили, что для полного счастья необходимо приобрести пару свинцовых сережек, свечу с выпуклой пентаграммой или джутовую сумку-мешок из тех, что громоздились в корзине у кассы, – всем этим товарам приписывались магические свойства.

– Ладно, мне пора, – объявила хозяйка в одиннадцать часов, когда Флик обслуживала рослую немку, которая разрывалась между двумя колодами карт Таро. – А вы учтите: если одна занята с покупателями, другая должна смотреть в оба, как бы чего не своровали. Наружное наблюдение будет вести мой друг Эдди. – Она указала пальцем на стоящий напротив прилавок со старыми виниловыми пластинками. – Обедать по очереди, максимум двадцать минут. И помните: Эдди видит все.


И она исчезла в шлейфе бархата и тяжелого духа. Немка ушла, став обладательницей карт Таро, Флик захлопнула кассовый ящик, и стук эхом прокатился по ненадолго опустевшему магазину.

– Эд-сосед, старый дед, – желчно сказала Флик. – Ему все по боку. Сам же первый ее обнесет. Корову эту, – добавила она для ясности.

Робин посмеялась, и Флик осталась довольна.

– А тебя как звать-то? – с акцентом спросила Робин. – Она даже не сказала.

– Флик. А тебя, выходит, Бобби, да?

– Ага, – подтвердила Робин.

Достав из своей почтальонской сумки мобильный, Флик переложила его под прилавок, затем проверила, но, похоже, не нашла того, чего ожидала, и опять задвинула поглубже.

– Тебе, как видно, позарез работа нужна? – обратилась она к Робин.

– Выбирать не приходится, – сказала Робин. – С прежнего-то места меня турнули.

– Да ну?

– С «Амазона» гадского, – уточнила Робин.

– Эти подонки от налогов уклоняются. – У Флик пробудилось некоторое любопытство. – А за что тебя?

– Норму не выполняла.

Свою легенду Робин почерпнула из недавнего репортажа об условиях труда рабочих магазина-склада некой торговой фирмы: тиски плана, потогонная система, упаковка и сканирование тысяч единиц товара под неусыпным надзором контролеров. По мере ее рассказа лицо Флик вспыхивало то сочувствием, то гневом.

– Полный беспредел! – возмутилась она, когда Робин закончила.

– Во-во, – подтвердила Робин, – там, ясное дело, ни профсоюза тебе, ничего. У нас в Йоркшире мой папаша в профсоюзе круто стоял.

– Представляю, как он разозлился, когда ты ему рассказала.

– Да он помер давно, – не моргнув глазом сообщила Робин. – От легких. Шахтер был.

– Фигово, – сказала Флик. – Прости. – Теперь она поглядывала на Робин с уважением и заинтересованностью. – Понимаешь, ты, наверно, числилась там не работником, а разнорабочей. Чтобы этим гадам было удобней проворачивать свои делишки.

– А не один ли черт?

– Меньше законных прав, – объяснила Флик. – Ты, кстати, можешь на них в суд подать за вычеты из зарплаты.

– А как я докажу? – в недоумении спросила Робин. – Ты-то откуда такая подкованная?

– Я довольно активно участвую в рабочем движении. – Пожав плечами, Флик замялась. – А мать у меня – юрисконсульт по трудовому праву.

– Честно? – Робин позволила себе изобразить вежливый интерес.

– Честно, – ответила Флик, ковыряя под ногтями, – но мы не контачим. Я вообще с предками не общаюсь. Им, видишь ли, парень мой не нравится. И мои политические убеждения.

Расправив футболку «Хезболлы», она покрутилась перед Робин.

– А сами-то они каких убеждений? – спросила Робин, пытаясь смотреть мимо. – Консерваторы?

– Вполне возможно, – ответила Флик. – Обожали Бла-Бла-Блэра.

В кармане подержанного платья Робин завибрировал телефон.

– А по-маленькому где тут сходить?

– Вот там. – Флик указала на потайную лиловую дверь со штангами для бижутерии.

За лиловой дверью обнаружилась клетушка с грязным треснутым окном. На полуразвалившемся кухонном шкафчике, рядом с которым стоял сейф, расположились две бутылки моющего средства, накрытые заскорузлой тряпкой, и чайник. В такой тесноте было не повернуться, тем более что один угол занимал давно не мытый сортир.

Запершись в этой фанерной выгородке, Робин опустила стульчак, присела и начала читать длинное сообщение от Барклая, направленное одновременно ей и Страйку:

Нашелся Билли. Подобрали на улице 2 недели назад. Псих. припадок, упекли в дурку на севере Лондона, в какую пока не знаю. Только вчера Б назвал лепиле своего ближ. родственника. Сегодня утром Джимми звонили из соц. защиты. Дж будет добиваться выписки Б, требует чтоб я поехал с ним. Якобы Б может там сболтнуть лишку тк у него словесн. понос. Также Дж потерял некую бумажку где упомянут Билли и забздел. Спрашивает мб я видел. Написана от руки, но что там важного не говорит. Дж считает что сперла Флик. Они снова расплевались.



Пока Робин перечитывала сообщение, пришел ответ от Страйка:

Барклай, выясни условия посещения, хочу проведать Билли.