– Да, буду держать тебя в курсе, – сказал он, направляясь к пассажирскому месту.
Пока Робин разворачивалась, они молчали. Иззи махала им вслед. На повороте Страйк в знак прощания поднял из окна руку, и фигура Иззи, какая-то жалкая в широком платье-рубашке, исчезла из виду.
Чтобы не потревожить норовистых лошадей, Робин вела машину с черепашьей скоростью. По левую сторону дороги Страйк не смог найти глазами раненого жеребца, но, невзирая на все предосторожности Робин, от дребезжания старого автомобиля одинокий вороной конь снова поднялся на дыбы.
– Интересно, – заговорил Страйк, наблюдая, как брыкается и мечется растревоженное животное, – кто при виде такой сцены первым подумал: «Надо бы сесть верхом»?
– Есть старая поговорка… – сказала Робин, старательно огибая самые опасные выбоины. – «Лошадь – зеркало хозяина». Вообще-то, принято думать, что на своих владельцев похожи собаки, но, по-моему, к лошадям это относится даже в большей степени.
– В том смысле, что Кинвара постоянно напряжена и вскидывается от малейшей подначки? Да, очень похоже. Здесь направо. Хочу взглянуть на Стеда-коттедж.
Через пару минут Страйк скомандовал:
– Сюда. Вверх.
Подъездная дорожка, ведущая к Стеда-коттеджу, настолько заросла, что в первый раз Робин ее проскочила. Вела дорожка в лесную чащу, примыкающую к угодьям Чизуэлл-Хауса, но через считаные метры стала вовсе непроходимой. Заглушив движок, Робин про себя забеспокоилась, как Страйк преодолеет этот засыпанный прелыми листьями подъем, утопающий в крапиве и колючих кустах ежевики, но тот уже выбирался из автомобиля, и она, захлопнув за собой водительскую дверцу, последовала за ним.
Под ногами было скользко, а древесные кроны сплетались так плотно, что дорога оставалась в вечной полутьме и сырости. В ноздри бил острый запах перегноя, а воздух, как живой, шуршал от движения птиц и мелких лесных тварей, которых спугнуло грубое вторжение чужаков.
– Так, – выдохнул Страйк, продираясь сквозь бурьян и кустарник. – Кристофер Бэрроуклаф-Бернс. Новое имя.
– Отнюдь, – возразила Робин.
Усмехнувшись, Страйк покосился в ее сторону и тут же споткнулся о корягу и не потерял равновесие только ценой переноса всей своей массы на протезированную ногу.
– Черт… не думал, что ты вспомнишь.
– «Кристофер ничего не обещал по поводу фотографий», – бойко процитировала Робин. – Это чиновник, который был наставником Аамира Маллика в МИДе. Я только что узнала от Физзи.
– Возвращаемся к «человеку ваших привычек», да?
Некоторое время оба молчали: под ногами был предательский участок тропы, а ветки розгами впивались в одежду и плоть. Бледную кожу Робин испещрили зеленые солнечные пятна, отфильтрованные листвой.
– С Рафаэлем пообщалась после моего ухода?
– А… вообще-то, да. – Робин слегка засмущалась. – Он вышел из гостиной, когда я возвращалась из тубзика.
– Я так и думал, что он не упустит шанса с тобой полюбезничать, – сказал Страйк.
– Да нет, это не то, что ты думаешь, – покривила душой Робин, памятуя о реплике насчет маскарадных оргий. – А Иззи шепнула тебе что-нибудь интересное?
Страйка так позабавила эта пикировка, что он оторвал взгляд от тропы и не заметил осклизлого пня. Споткнувшись еще раз, он ухватился за древесный ствол, увитый плетью какого-то колючего растения.
– Зараза!..
– Тебе не надо?..
– Я в порядке, – отрезал он, злясь на себя и разглядывая свою ладонь, а потом принялся зубами вытаскивать из нее шипы.
У него за спиной раздался треск дерева: Робин разломала пополам упавший сук, чтобы получилось грубое подобие трости.
– Держи.
– Мне не… – начал он, но, заметив ее непреклонное выражение, сдался. – Спасибо.
Они двинулись дальше; идти, опираясь на палку, было куда легче, но Страйк не хотел в этом признаваться.
– Иззи всего-навсего пыталась меня убедить, что Кинвара, отправив Чизуэлла на тот свет между шестью и семью часами утра, вполне могла тайком вернуться в Оксфордшир. Не знаю, понимает ли она, что каждый этап передвижения Кинвары от Эбери-стрит и дальше может быть подтвержден многочисленными свидетелями. Вероятно, полиция еще плотно не работала с этой семейкой, но, мне кажется, если невиновность Кинвары будет доказана, то Иззи начнет говорить, что мачеха действовала руками наемного убийцы. А как ты расцениваешь сегодняшние выпады Рафаэля?
– Знаешь, – Робин обошла заросли крапивы, – я даже не могу его винить за нападки на Торквила.
– И правильно, – согласился Страйк. – Думаю, старина Торкс и меня бы достал.
– Рафаэль, похоже, очень зол на отца, ты заметил? Его никто не тянул за язык рассказывать, как Чизуэлл разделался с той кобылой. У меня было впечатление, что он из кожи вон лезет, лишь бы изобразить отца этаким…
– …подлюгой, – подхватил Страйк. – Вбил себе в голову, что Чизуэлл выкрал у Кинвары таблетки по злобе. Странный какой-то эпизод. А почему ты так заинтересовалась этими таблетками?
– По-моему, их очень сложно увязать с Чизуэллом.
– Верно подмечено. Похоже, никто другой не задавал вопросов на эту тему. Итак, что скажет наш психолог о стремлении Рафаэля очернить покойного отца?
Улыбнувшись такому обращению, Робин, как всегда, покачала головой. Она, как было хорошо известно Страйку, бросила университет, недоучившись на психологическом.
– Нет, кроме шуток. – Страйк поморщился, когда протез заскользил по опавшим листьям; хорошо, что в руке была палка. – Дьявольщина… продолжай, продолжай. С какой стати, по-твоему, он все время пинает Чизуэлла?
– Мне кажется, им движут обида и злость. – Робин тщательно взвешивала слова. – Когда я ходила в палату общин, он мне говорил, что у них с отцом впервые наметилось потепление, а теперь, со смертью Чизуэлла, у него больше нет возможности закрепить эти отношения. С чем он остался? Из завещания вычеркнут, настоящей отцовской заботы так и не узнал. Чизуэлл держался с ним непоследовательно. Когда запивал и впадал в депрессию, тянулся вроде бы к сыну, а в остальных случаях обращался с ним по-хамски. Впрочем, справедливости ради должна сказать, что при мне Чизуэлл ни с кем не обращался по-человечески, разве что…
Робин осеклась.
– Договаривай, – поторопил Страйк.
– Если честно, я собиралась сказать, что министр по-человечески обращался со мной, да и то лишь в тот день, когда я разузнала насчет проблем в «Равных правилах игры».
– Тогда он предложил тебе работу?
– Да, и добавил, что у меня появится новое задание, когда я разделаюсь с Уинном и Найтом.
– Прямо так и сказал? – с любопытством переспросил Страйк. – Впервые слышу.
– Неужели я не рассказывала? Наверное, забыла.
И одновременно со Страйком вспомнила, как он неделю отлеживался у Лорелеи, а потом часами напролет сидел у больничной койки Джека.
– Я зашла к нему в кабинет – об этом точно рассказывала – и услышала его телефонный разговор с какой-то гостиницей насчет потерянного зажима для денег. Ранее принадлежавшего Фредди. Когда Чизуэлл повесил трубку, я рассказывала ему про «Равные правила игры» – таким счастливым я его не видела ни до, ни после. «Раз за разом они себя выдают» – так он сказал.
– Интересно. – У Страйка перехватило горло – боль в ноге становилась невыносимой. – Значит, Рафаэль, по-твоему, бесится из-за потери наследства?
Робин, которой в голосе Страйка почудились саркастические нотки, ответила:
– Дело не только в деньгах…
– Многие так говорят, – хмыкнул он. – Дело не в деньгах, но и в деньгах тоже. Ведь что такое деньги? Свобода, безопасность, удовольствия, шанс начать сызнова… Сдается мне, из Рафаэля еще немало можно вытянуть, и, думаю, заняться этим нужно тебе.
– Что еще он способен нам рассказать?
– Хотелось бы понять, зачем ему звонил Чизуэлл, прежде чем у того на голове оказался полиэтиленовый пакет. – Страйк еле терпел боль. – Я здесь не вижу смысла: если даже Чизуэлл собирался наложить на себя руки, он не мог не понимать, что есть люди, куда более подходящие для того, чтобы составить компанию Кинваре, чем ее ненавистный пасынок, который к тому же находится за много миль от нее – в Лондоне. А если мы имеем дело с убийством, – продолжал Страйк, – то этот звонок становится еще более бессмысленным. Чего-то нам недоговаривают… ох… слава тебе господи.
В открывшейся впереди прогалине показался Стеда-коттедж. Сад, обнесенный сломанным забором, больше походил на чащобу. Приземистое строение из темного камня знало лучшие времена: в крыше зияла дыра, почти все оконные стекла потрескались.
– Присядь, – посоветовала Робин, указывая на толстый ствол поваленного дерева сразу за забором, и Страйк послушался, а она пробилась к входной двери и толкнула ее плечом, но дверь оказалась заперта.
Передвигаясь по колено в траве, она заглянула в грязные окна. В пустых комнатах лежал слой пыли. Единственное напоминание о предыдущем жильце нашлось в кухне, где на замызганной столешнице одиноко стояла кружка с портретом Джонни Кэша.
– Похоже, дом не один год пустует и никто его не облюбовал, – сообщила она Страйку, появляясь с другой стороны лачуги.
Страйк, только что затянувшийся сигаретой, не отвечал. Он смотрел на окаймленный деревьями котлован размером метров шесть на шесть, поросший крапивой, чертополохом и высоким бурьяном.
– Как по-твоему, это можно назвать ложбиной?
Робин заглянула в чашеобразное углубление.
– Я так скажу: это больше похоже на ложбину, чем все остальное, что попалось нам по дороге.
– «Но закопали его… ее… не там. А в ложбине, у папиного дома», – процитировал Страйк.
– Я слазаю, посмотрю, – сказала Робин. – Жди меня здесь.
– Нет. – Страйк поднял руку, чтобы ее остановить. – Там ты ничего не найдешь…
Но Робин уже съезжала по крутому склону «ложбины», разрывая джинсы колючками.
Передвигаться по дну было непросто. Крапива доходила почти до пояса, и Робин пришлось поднять руки, чтобы избежать царапин и волдырей. Болиголов и репейник испещрили зелень белыми и желтоватыми точками. При каждом шаге ноги натыкались на длинные колючие побеги шиповника.
– Осторожней там, – мучимый собственным бессилием, сказал ей Страйк, глядя, как она продирается сквозь колючки.
– Да все нормально, – ответила Робин, пытаясь разглядеть почву под буйной растительностью.
Если котлован и хранил какие-то тайны, то он давно порос бурьяном, и вести здесь раскопки было бы очень трудно. Так она и доложила Страйку, приподнимая спутанные ветви ежевики.
– Вряд ли Кинвара очень обрадуется, если мы начнем тут раскопки, – заметил Страйк, а сам вспомнил слова Билли: «Мне она не разрешила копать, а вам разрешит».
– Постой-ка. – В голосе Робин зазвучала тревога.
Прекрасно понимая, что она ничего не могла там найти, Страйк все же напрягся:
– Что такое?
– Пока не знаю, – ответила Робин, вертя головой так и этак, чтобы получше разглядеть то, что скрывала жирная плашка крапивы в самом центре ложбины. – Боже мой.
Пока Робин разворачивалась, они молчали. Иззи махала им вслед. На повороте Страйк в знак прощания поднял из окна руку, и фигура Иззи, какая-то жалкая в широком платье-рубашке, исчезла из виду.
Чтобы не потревожить норовистых лошадей, Робин вела машину с черепашьей скоростью. По левую сторону дороги Страйк не смог найти глазами раненого жеребца, но, невзирая на все предосторожности Робин, от дребезжания старого автомобиля одинокий вороной конь снова поднялся на дыбы.
– Интересно, – заговорил Страйк, наблюдая, как брыкается и мечется растревоженное животное, – кто при виде такой сцены первым подумал: «Надо бы сесть верхом»?
– Есть старая поговорка… – сказала Робин, старательно огибая самые опасные выбоины. – «Лошадь – зеркало хозяина». Вообще-то, принято думать, что на своих владельцев похожи собаки, но, по-моему, к лошадям это относится даже в большей степени.
– В том смысле, что Кинвара постоянно напряжена и вскидывается от малейшей подначки? Да, очень похоже. Здесь направо. Хочу взглянуть на Стеда-коттедж.
Через пару минут Страйк скомандовал:
– Сюда. Вверх.
Подъездная дорожка, ведущая к Стеда-коттеджу, настолько заросла, что в первый раз Робин ее проскочила. Вела дорожка в лесную чащу, примыкающую к угодьям Чизуэлл-Хауса, но через считаные метры стала вовсе непроходимой. Заглушив движок, Робин про себя забеспокоилась, как Страйк преодолеет этот засыпанный прелыми листьями подъем, утопающий в крапиве и колючих кустах ежевики, но тот уже выбирался из автомобиля, и она, захлопнув за собой водительскую дверцу, последовала за ним.
Под ногами было скользко, а древесные кроны сплетались так плотно, что дорога оставалась в вечной полутьме и сырости. В ноздри бил острый запах перегноя, а воздух, как живой, шуршал от движения птиц и мелких лесных тварей, которых спугнуло грубое вторжение чужаков.
– Так, – выдохнул Страйк, продираясь сквозь бурьян и кустарник. – Кристофер Бэрроуклаф-Бернс. Новое имя.
– Отнюдь, – возразила Робин.
Усмехнувшись, Страйк покосился в ее сторону и тут же споткнулся о корягу и не потерял равновесие только ценой переноса всей своей массы на протезированную ногу.
– Черт… не думал, что ты вспомнишь.
– «Кристофер ничего не обещал по поводу фотографий», – бойко процитировала Робин. – Это чиновник, который был наставником Аамира Маллика в МИДе. Я только что узнала от Физзи.
– Возвращаемся к «человеку ваших привычек», да?
Некоторое время оба молчали: под ногами был предательский участок тропы, а ветки розгами впивались в одежду и плоть. Бледную кожу Робин испещрили зеленые солнечные пятна, отфильтрованные листвой.
– С Рафаэлем пообщалась после моего ухода?
– А… вообще-то, да. – Робин слегка засмущалась. – Он вышел из гостиной, когда я возвращалась из тубзика.
– Я так и думал, что он не упустит шанса с тобой полюбезничать, – сказал Страйк.
– Да нет, это не то, что ты думаешь, – покривила душой Робин, памятуя о реплике насчет маскарадных оргий. – А Иззи шепнула тебе что-нибудь интересное?
Страйка так позабавила эта пикировка, что он оторвал взгляд от тропы и не заметил осклизлого пня. Споткнувшись еще раз, он ухватился за древесный ствол, увитый плетью какого-то колючего растения.
– Зараза!..
– Тебе не надо?..
– Я в порядке, – отрезал он, злясь на себя и разглядывая свою ладонь, а потом принялся зубами вытаскивать из нее шипы.
У него за спиной раздался треск дерева: Робин разломала пополам упавший сук, чтобы получилось грубое подобие трости.
– Держи.
– Мне не… – начал он, но, заметив ее непреклонное выражение, сдался. – Спасибо.
Они двинулись дальше; идти, опираясь на палку, было куда легче, но Страйк не хотел в этом признаваться.
– Иззи всего-навсего пыталась меня убедить, что Кинвара, отправив Чизуэлла на тот свет между шестью и семью часами утра, вполне могла тайком вернуться в Оксфордшир. Не знаю, понимает ли она, что каждый этап передвижения Кинвары от Эбери-стрит и дальше может быть подтвержден многочисленными свидетелями. Вероятно, полиция еще плотно не работала с этой семейкой, но, мне кажется, если невиновность Кинвары будет доказана, то Иззи начнет говорить, что мачеха действовала руками наемного убийцы. А как ты расцениваешь сегодняшние выпады Рафаэля?
– Знаешь, – Робин обошла заросли крапивы, – я даже не могу его винить за нападки на Торквила.
– И правильно, – согласился Страйк. – Думаю, старина Торкс и меня бы достал.
– Рафаэль, похоже, очень зол на отца, ты заметил? Его никто не тянул за язык рассказывать, как Чизуэлл разделался с той кобылой. У меня было впечатление, что он из кожи вон лезет, лишь бы изобразить отца этаким…
– …подлюгой, – подхватил Страйк. – Вбил себе в голову, что Чизуэлл выкрал у Кинвары таблетки по злобе. Странный какой-то эпизод. А почему ты так заинтересовалась этими таблетками?
– По-моему, их очень сложно увязать с Чизуэллом.
– Верно подмечено. Похоже, никто другой не задавал вопросов на эту тему. Итак, что скажет наш психолог о стремлении Рафаэля очернить покойного отца?
Улыбнувшись такому обращению, Робин, как всегда, покачала головой. Она, как было хорошо известно Страйку, бросила университет, недоучившись на психологическом.
– Нет, кроме шуток. – Страйк поморщился, когда протез заскользил по опавшим листьям; хорошо, что в руке была палка. – Дьявольщина… продолжай, продолжай. С какой стати, по-твоему, он все время пинает Чизуэлла?
– Мне кажется, им движут обида и злость. – Робин тщательно взвешивала слова. – Когда я ходила в палату общин, он мне говорил, что у них с отцом впервые наметилось потепление, а теперь, со смертью Чизуэлла, у него больше нет возможности закрепить эти отношения. С чем он остался? Из завещания вычеркнут, настоящей отцовской заботы так и не узнал. Чизуэлл держался с ним непоследовательно. Когда запивал и впадал в депрессию, тянулся вроде бы к сыну, а в остальных случаях обращался с ним по-хамски. Впрочем, справедливости ради должна сказать, что при мне Чизуэлл ни с кем не обращался по-человечески, разве что…
Робин осеклась.
– Договаривай, – поторопил Страйк.
– Если честно, я собиралась сказать, что министр по-человечески обращался со мной, да и то лишь в тот день, когда я разузнала насчет проблем в «Равных правилах игры».
– Тогда он предложил тебе работу?
– Да, и добавил, что у меня появится новое задание, когда я разделаюсь с Уинном и Найтом.
– Прямо так и сказал? – с любопытством переспросил Страйк. – Впервые слышу.
– Неужели я не рассказывала? Наверное, забыла.
И одновременно со Страйком вспомнила, как он неделю отлеживался у Лорелеи, а потом часами напролет сидел у больничной койки Джека.
– Я зашла к нему в кабинет – об этом точно рассказывала – и услышала его телефонный разговор с какой-то гостиницей насчет потерянного зажима для денег. Ранее принадлежавшего Фредди. Когда Чизуэлл повесил трубку, я рассказывала ему про «Равные правила игры» – таким счастливым я его не видела ни до, ни после. «Раз за разом они себя выдают» – так он сказал.
– Интересно. – У Страйка перехватило горло – боль в ноге становилась невыносимой. – Значит, Рафаэль, по-твоему, бесится из-за потери наследства?
Робин, которой в голосе Страйка почудились саркастические нотки, ответила:
– Дело не только в деньгах…
– Многие так говорят, – хмыкнул он. – Дело не в деньгах, но и в деньгах тоже. Ведь что такое деньги? Свобода, безопасность, удовольствия, шанс начать сызнова… Сдается мне, из Рафаэля еще немало можно вытянуть, и, думаю, заняться этим нужно тебе.
– Что еще он способен нам рассказать?
– Хотелось бы понять, зачем ему звонил Чизуэлл, прежде чем у того на голове оказался полиэтиленовый пакет. – Страйк еле терпел боль. – Я здесь не вижу смысла: если даже Чизуэлл собирался наложить на себя руки, он не мог не понимать, что есть люди, куда более подходящие для того, чтобы составить компанию Кинваре, чем ее ненавистный пасынок, который к тому же находится за много миль от нее – в Лондоне. А если мы имеем дело с убийством, – продолжал Страйк, – то этот звонок становится еще более бессмысленным. Чего-то нам недоговаривают… ох… слава тебе господи.
В открывшейся впереди прогалине показался Стеда-коттедж. Сад, обнесенный сломанным забором, больше походил на чащобу. Приземистое строение из темного камня знало лучшие времена: в крыше зияла дыра, почти все оконные стекла потрескались.
– Присядь, – посоветовала Робин, указывая на толстый ствол поваленного дерева сразу за забором, и Страйк послушался, а она пробилась к входной двери и толкнула ее плечом, но дверь оказалась заперта.
Передвигаясь по колено в траве, она заглянула в грязные окна. В пустых комнатах лежал слой пыли. Единственное напоминание о предыдущем жильце нашлось в кухне, где на замызганной столешнице одиноко стояла кружка с портретом Джонни Кэша.
– Похоже, дом не один год пустует и никто его не облюбовал, – сообщила она Страйку, появляясь с другой стороны лачуги.
Страйк, только что затянувшийся сигаретой, не отвечал. Он смотрел на окаймленный деревьями котлован размером метров шесть на шесть, поросший крапивой, чертополохом и высоким бурьяном.
– Как по-твоему, это можно назвать ложбиной?
Робин заглянула в чашеобразное углубление.
– Я так скажу: это больше похоже на ложбину, чем все остальное, что попалось нам по дороге.
– «Но закопали его… ее… не там. А в ложбине, у папиного дома», – процитировал Страйк.
– Я слазаю, посмотрю, – сказала Робин. – Жди меня здесь.
– Нет. – Страйк поднял руку, чтобы ее остановить. – Там ты ничего не найдешь…
Но Робин уже съезжала по крутому склону «ложбины», разрывая джинсы колючками.
Передвигаться по дну было непросто. Крапива доходила почти до пояса, и Робин пришлось поднять руки, чтобы избежать царапин и волдырей. Болиголов и репейник испещрили зелень белыми и желтоватыми точками. При каждом шаге ноги натыкались на длинные колючие побеги шиповника.
– Осторожней там, – мучимый собственным бессилием, сказал ей Страйк, глядя, как она продирается сквозь колючки.
– Да все нормально, – ответила Робин, пытаясь разглядеть почву под буйной растительностью.
Если котлован и хранил какие-то тайны, то он давно порос бурьяном, и вести здесь раскопки было бы очень трудно. Так она и доложила Страйку, приподнимая спутанные ветви ежевики.
– Вряд ли Кинвара очень обрадуется, если мы начнем тут раскопки, – заметил Страйк, а сам вспомнил слова Билли: «Мне она не разрешила копать, а вам разрешит».
– Постой-ка. – В голосе Робин зазвучала тревога.
Прекрасно понимая, что она ничего не могла там найти, Страйк все же напрягся:
– Что такое?
– Пока не знаю, – ответила Робин, вертя головой так и этак, чтобы получше разглядеть то, что скрывала жирная плашка крапивы в самом центре ложбины. – Боже мой.