– Тебя не смутит, если я поправлю?..
– Ни разу, – ответила Робин.
Страйк закатал штанину. После того как он вынужденно провел две недели без протеза, кожа на культе так и не привыкла к возобновлению трения. Страйк извлек из сумки мазь «E45» и щедро обработал большое красное пятно.
– Раньше нужно было это сделать, – произнес он извиняющимся тоном.
Заключив по наличию сумки, что Страйк ночевал у Лорелеи, Робин подумала: чем же он так увлекся, если забыл о ноге? Они с Мэтью в последний раз занимались сексом в свою годовщину.
– Оставлю ненадолго так, – сказал Страйк, закидывая и сумку, и протез на заднее сиденье, где, как он теперь убедился, не было ничего, кроме клетчатого термоса и двух пластмассовых чашек.
Это его разочаровало. Когда они с Робин раньше выбирались из Лондона, на заднем сиденье всегда лежал полный пакет еды.
– А что, печенья нету?
– Ты же худеешь?
– Перекус в дороге не считается, это тебе любой диетолог подтвердит.
Робин усмехнулась:
– «К черту калории: Диета от Корморана Страйка».
– «Голодный Страйк: загородные поездки, в которых умираешь от недоедания».
– Значит, надо было позавтракать, – указала Робин и снова, досадуя на себя, задалась вопросом о времяпрепровождении, которое не оставило Страйку времени на еду.
– Я позавтракал. А теперь печенья охота.
– Можем где-нибудь остановиться, чтобы ты подкрепился. Времени еще полно.
Робин плавно обгоняла всяких неторопливых бездельников, а Страйк отдавался легкости и спокойствию, которые определенно были вызваны не только тем, что он снял протез, и даже не тем, что вырвался из квартиры Лорелеи – безрадостной мещанской обители. Удивляло другое: сейчас без протеза он не испытывал ни напряга, ни даже неловкости. После взрыва, оторвавшего ему голень, он до сих пор с трудом пересиливал тревогу, которая накатывала всякий раз, когда машиной управлял не он сам, а кто-то другой; более того, в глубине души у него засело идущее из детства недоверие к женщинам за рулем. Однако утренний душевный подъем, охвативший его при виде «лендровера» Робин, объяснялся не одним лишь признанием ее водительского мастерства. И сейчас, пока Страйк следил за дорогой, его покалывали воспоминания, одновременно приятные и гнетущие, подернутые ароматом белых роз, как будто он на ступенях снова обнимал Робин в день ее свадьбы, а потом нечаянно касался ее губ на раскаленной солнцем больничной парковке.
– Не достанешь мне темные очки? – попросила Робин. – Вот здесь, открой мою сумку.
Страйк так и сделал.
– Чаю хочешь? – предложил он.
– Пока нет, – ответила Робин, – но ты пей.
Он потянулся назад за термосом и налил себе полную чашку. Чай был заварен именно по его вкусу.
– Вчера я спросил Иззи о завещании Чизуэлла, – сказал Страйк.
– И много он оставил? – поинтересовалась Робин, вспоминая обшарпанную гостиную в доме на Эбери-стрит.
– Гораздо меньше, чем можно было ожидать. – Страйк достал блокнот, где зафиксировал полученные сведения. – Оливер оказался прав. Чизуэллы сосут лапу… хм… пока что в переносном смысле. Видимо, папаша Чизуэлла промотал большую часть состояния на женщин и лошадей. Развод с леди Патрисией тоже обошелся недешево. Богатые родители наняли для нее лучших адвокатов. Иззи с сестрой живут безбедно только благодаря денежным вливаниям с материнской стороны. Там учрежден трастовый фонд, а значит, шикарной квартире Иззи в Челси ничто не угрожает. Мать Рафаэля отсудила у Чизуэлла алименты, ободрав его как липку. То немногое, что осталось, он вложил в рискованные акции по совету своего зятя-брокера. Но тот уже сам локти кусает. С Иззи лучше об этом не заговаривать. Обвал две тысячи восьмого фактически выбил Чизуэлла из седла. Он задергался по поводу своей последней воли: хотел подстраховаться, чтобы избавить семью от всевозможных выплат. Лишившись большей части состояния, он переписал некоторые фамильные реликвии, а также дом на старшего внука…
– На Прингла, – подсказала Робин.
– Как?
– На Прингла. Старшего внука зовут Прингл. У Физзи трое детей, – пояснила Робин. – Иззи может болтать о них бесконечно: Прингл, Флопси и Понг.
– Обалдеть, – бросил Страйк, – телепузики какие-то.
Робин засмеялась.
– Похоже, Чизуэлл надеялся поправить свои дела продажей усадебных земель и какого-нибудь имущества, не интересующего домочадцев. Дом на Эбери-стрит был перезаложен.
– Выходит, Кинвара со своим табуном обретается в усадьбе приемного внука? – подытожила Робин, переключая передачу, чтобы обогнать грузовик.
– Да, в завещании указано, что Кинвара может оставаться в доме пожизненно либо до заключения повторного брака. Сколько лет этому Принглу?
– Лет десять, наверное.
– Что ж, интересно будет узнать, выполнит ли семья это условие, притом что одна из падчериц обвиняет Кинвару в убийстве. Кстати, Иззи далеко не уверена, что ей самой надолго хватит средств на повседневные нужды. Своим дочерям Чизуэлл отписал по пятьдесят штук, а внукам – по десять каждому, но не факт, что денег на это хватит. То есть Кинваре перепадут какие-то крохи от продажи дома на Эбери-стрит, плюс личные вещи, минус то ценное, что уже отписано внуку. Проще говоря, ей остается барахло, на которое никто не позарится, и подарки, полученные от мужа в браке.
– А Рафаэль, значит, пролетает?
– Я бы не стал о нем сокрушаться. По словам Иззи, его гламурная маменька виртуозно обирала богатых лохов. Он может рассчитывать на ее квартиру в Челси. Иными словами, убивать Чизуэлла из-за денег не имело смысла, – заключил Страйк. – Как там зовут вторую сестрицу? Язык не поворачивается говорить «Физзи».
– София, – заулыбалась Робин.
– Да, так вот, ее можно сразу вычеркнуть. Я проверил: когда наступила смерть отца, она была в Нортумберленде, где брала урок верховой езды для лиц с ограниченными возможностями. Рафаэлю смерть отца не выгодна ни с какой стороны, и он, по мнению Иззи, это понимал, хотя проверить его не мешает. Сама Иззи, как она выражается, «слегка перебрала» в Ланкастер-Хаусе и на другой день была «в разобранном состоянии». Соседи могут подтвердить, что в момент смерти Чизуэлла она пила чай во внутреннем дворике. О чем вчера вечером та доложила мне без тени смущения.
– Остается Кинвара, – сказала Робин.
– Верно. Коль скоро Чизуэлл не рассказывал ей о своем обращении в частное детективное агентство, можно предположить, что он темнил насчет финансового положения семьи. Допускаю, что Кинвара ожидала получить куда более жирный куш, но при этом у нее…
– …самое надежное алиби из всей родни, – подхватила Робин.
– Точно, – сказал Страйк.
Уже остались позади живые изгороди из цветущих и зеленых кустарников, окаймляющие трассу на территории Виндзора и Мейденхеда. Теперь по обеим сторонам тянулись вековые деревья – не иначе как свидетели гибели своих сородичей, павших жертвами этой самой трассы.
– Барклай тоже сообщил кое-что интересное, – продолжил Страйк, перелистнув пару страниц блокнота. – Джимми Найт со дня смерти Чизуэлла ходит мрачнее тучи, но о причинах помалкивает. В среду вечером он, похоже, довел Флик до белого каления: твердил, что согласен с ее бывшей квартирной соседкой в вопросе буржуазных замашек Флик… Ничего, если я окно приоткрою и покурю?
Прохладный ветер бодрил, но от него у Страйка слезились воспаленные глаза. Высовывая между затяжками тлеющую сигарету наружу, он продолжил:
– …и Флик жутко взбеленилась: стала кричать, что «разгребает за ним дерьмо» и не виновата, если он «просрал» – записано со слов Барклая – сорок тысяч. Потом она в ярости умчалась, а в четверг вечером Джимми эсэмэской сообщил Барклаю, что уезжает в родные края проведать брата.
– Выходит, Билли сейчас в Вулстоне? – поразилась Робин и поймала себя на том, что уже стала считать Найта-младшего едва ли не вымышленным персонажем.
– Не исключено, что Джимми приплел брата просто для отвода глаз. А куда его понесло – этого мы знать не можем. Короче, вчера вечером Джимми и Флик снова появились в пабе, и каждый сиял, как медный таз. Барклай уверен, что помирились они по телефону, а кроме того, за два дня его отсутствия Флик нашла себе завидную небуржуазную работенку.
– Что ж, мы за нее рады, – сказала Робин.
– А как ты сама относишься к работе в торговле?
– Я?.. Ну, школьницей подрабатывала в магазине, – ответила Робин. – А что?
– Флик устроилась на почасовую работу в какую-то ювелирно-сувенирную лавку в Кэмдене. Владелица, как она сообщила Барклаю, – «чокнутая викканка»[37]. Заработок грошовый, хозяйка злющая – никто к ней не идет.
– А вдруг они меня узнают?
– Найты тебя вживую никогда не видели, – сказал Страйк. – Если ты радикально изменишь прическу, достанешь из загашника свои цветные контактные линзы… Сдается мне, – он глубоко затянулся, – что Флик многое скрывает. Откуда она узнала, за какие грехи можно шантажировать Чизуэлла? Не забывай, это ведь она поделилась с Джимми, что само по себе странно.
– Постой, – встрепенулась Робин. – Это как?
– Да вот так: когда я за ними следил на марше протеста, она ему все припомнила, – сказал Страйк. – Разве я тебе не говорил?
– Нет, – ответила Робин.
И Страйк, услышав это, вспомнил, что после того марша неделю отлеживался у Лорелеи и до такой степени злился на Робин за отказ выйти на работу, что почти с ней и не разговаривал. Потом они встретились в больнице, где его мысли были заняты совсем другим, и он, вопреки своей обычной методичности, не сообщил ей необходимые сведения.
– Ну извини, – сказал он. – Это было после вашей…
– Да-да, – перебила Робин. Ей и самой неприятно было вспоминать те выходные. – Что конкретно она ему припомнила?
– Что он только благодаря ей узнал о махинациях Чизуэлла.
– Ерунда какая-то, – сказала Робин, – ведь это он вырос в непосредственной близости от Чизуэлла, а не Флик.
– Но то, за что они его шантажировали, случилось всего шесть лет назад, уже когда Джимми жил отдельно, – напомнил ей Страйк. – Если тебе интересно мое мнение, Джимми только потому и не отпускает от себя Флик, что она слишком много знает. Он опасается, как бы она не развязала язык. Если тебе не удастся ничего из нее вытянуть, всегда можно будет сказать, что торговля побрякушками – это не твое, и тут же взять расчет, но их отношения находятся сейчас на той стадии, когда девушка готова открыть душу доброжелательному постороннему слушателю. И не забывай еще вот что, – он выбросил в окно окурок и поднял стекло, – она обеспечивает Джимми алиби на момент смерти Чизуэлла.
Радуясь новой возможности поработать под прикрытием, Робин сказала:
– Я и не забываю.
Она не могла предвидеть, как отреагирует Мэтью на ее появление с выбритыми висками или синими волосами. Узнав, что субботу она проведет со Страйком, он не стал изображать обиду. Нескончаемые дни с пользой проведенного домашнего ареста и ее сочувствие, выраженное после конфликта Мэтью с Томом, вроде бы обеспечили ей кредит доверия.
Вскоре после половины одиннадцатого они свернули на грунтовую дорогу, которая, извиваясь, вела в долину, где угнездился крошечный поселок Вулстон. Чтобы Страйк мог пристегнуть протез, Робин остановила машину в тени живой изгороди, густо увитой диким виноградом. Убирая в сумку темные очки, она заметила два сообщения от Мэтью. Они поступили пару часов назад, но звуковой сигнал, очевидно, утонул в дребезге «лендровера».
В первом говорилось:
На весь день. А Том?
Второе было отправлено на десять минут позже:
Рабочая переписка, извини.
Перечитывая эти короткие фразы, Робин услышала:
– Ни разу, – ответила Робин.
Страйк закатал штанину. После того как он вынужденно провел две недели без протеза, кожа на культе так и не привыкла к возобновлению трения. Страйк извлек из сумки мазь «E45» и щедро обработал большое красное пятно.
– Раньше нужно было это сделать, – произнес он извиняющимся тоном.
Заключив по наличию сумки, что Страйк ночевал у Лорелеи, Робин подумала: чем же он так увлекся, если забыл о ноге? Они с Мэтью в последний раз занимались сексом в свою годовщину.
– Оставлю ненадолго так, – сказал Страйк, закидывая и сумку, и протез на заднее сиденье, где, как он теперь убедился, не было ничего, кроме клетчатого термоса и двух пластмассовых чашек.
Это его разочаровало. Когда они с Робин раньше выбирались из Лондона, на заднем сиденье всегда лежал полный пакет еды.
– А что, печенья нету?
– Ты же худеешь?
– Перекус в дороге не считается, это тебе любой диетолог подтвердит.
Робин усмехнулась:
– «К черту калории: Диета от Корморана Страйка».
– «Голодный Страйк: загородные поездки, в которых умираешь от недоедания».
– Значит, надо было позавтракать, – указала Робин и снова, досадуя на себя, задалась вопросом о времяпрепровождении, которое не оставило Страйку времени на еду.
– Я позавтракал. А теперь печенья охота.
– Можем где-нибудь остановиться, чтобы ты подкрепился. Времени еще полно.
Робин плавно обгоняла всяких неторопливых бездельников, а Страйк отдавался легкости и спокойствию, которые определенно были вызваны не только тем, что он снял протез, и даже не тем, что вырвался из квартиры Лорелеи – безрадостной мещанской обители. Удивляло другое: сейчас без протеза он не испытывал ни напряга, ни даже неловкости. После взрыва, оторвавшего ему голень, он до сих пор с трудом пересиливал тревогу, которая накатывала всякий раз, когда машиной управлял не он сам, а кто-то другой; более того, в глубине души у него засело идущее из детства недоверие к женщинам за рулем. Однако утренний душевный подъем, охвативший его при виде «лендровера» Робин, объяснялся не одним лишь признанием ее водительского мастерства. И сейчас, пока Страйк следил за дорогой, его покалывали воспоминания, одновременно приятные и гнетущие, подернутые ароматом белых роз, как будто он на ступенях снова обнимал Робин в день ее свадьбы, а потом нечаянно касался ее губ на раскаленной солнцем больничной парковке.
– Не достанешь мне темные очки? – попросила Робин. – Вот здесь, открой мою сумку.
Страйк так и сделал.
– Чаю хочешь? – предложил он.
– Пока нет, – ответила Робин, – но ты пей.
Он потянулся назад за термосом и налил себе полную чашку. Чай был заварен именно по его вкусу.
– Вчера я спросил Иззи о завещании Чизуэлла, – сказал Страйк.
– И много он оставил? – поинтересовалась Робин, вспоминая обшарпанную гостиную в доме на Эбери-стрит.
– Гораздо меньше, чем можно было ожидать. – Страйк достал блокнот, где зафиксировал полученные сведения. – Оливер оказался прав. Чизуэллы сосут лапу… хм… пока что в переносном смысле. Видимо, папаша Чизуэлла промотал большую часть состояния на женщин и лошадей. Развод с леди Патрисией тоже обошелся недешево. Богатые родители наняли для нее лучших адвокатов. Иззи с сестрой живут безбедно только благодаря денежным вливаниям с материнской стороны. Там учрежден трастовый фонд, а значит, шикарной квартире Иззи в Челси ничто не угрожает. Мать Рафаэля отсудила у Чизуэлла алименты, ободрав его как липку. То немногое, что осталось, он вложил в рискованные акции по совету своего зятя-брокера. Но тот уже сам локти кусает. С Иззи лучше об этом не заговаривать. Обвал две тысячи восьмого фактически выбил Чизуэлла из седла. Он задергался по поводу своей последней воли: хотел подстраховаться, чтобы избавить семью от всевозможных выплат. Лишившись большей части состояния, он переписал некоторые фамильные реликвии, а также дом на старшего внука…
– На Прингла, – подсказала Робин.
– Как?
– На Прингла. Старшего внука зовут Прингл. У Физзи трое детей, – пояснила Робин. – Иззи может болтать о них бесконечно: Прингл, Флопси и Понг.
– Обалдеть, – бросил Страйк, – телепузики какие-то.
Робин засмеялась.
– Похоже, Чизуэлл надеялся поправить свои дела продажей усадебных земель и какого-нибудь имущества, не интересующего домочадцев. Дом на Эбери-стрит был перезаложен.
– Выходит, Кинвара со своим табуном обретается в усадьбе приемного внука? – подытожила Робин, переключая передачу, чтобы обогнать грузовик.
– Да, в завещании указано, что Кинвара может оставаться в доме пожизненно либо до заключения повторного брака. Сколько лет этому Принглу?
– Лет десять, наверное.
– Что ж, интересно будет узнать, выполнит ли семья это условие, притом что одна из падчериц обвиняет Кинвару в убийстве. Кстати, Иззи далеко не уверена, что ей самой надолго хватит средств на повседневные нужды. Своим дочерям Чизуэлл отписал по пятьдесят штук, а внукам – по десять каждому, но не факт, что денег на это хватит. То есть Кинваре перепадут какие-то крохи от продажи дома на Эбери-стрит, плюс личные вещи, минус то ценное, что уже отписано внуку. Проще говоря, ей остается барахло, на которое никто не позарится, и подарки, полученные от мужа в браке.
– А Рафаэль, значит, пролетает?
– Я бы не стал о нем сокрушаться. По словам Иззи, его гламурная маменька виртуозно обирала богатых лохов. Он может рассчитывать на ее квартиру в Челси. Иными словами, убивать Чизуэлла из-за денег не имело смысла, – заключил Страйк. – Как там зовут вторую сестрицу? Язык не поворачивается говорить «Физзи».
– София, – заулыбалась Робин.
– Да, так вот, ее можно сразу вычеркнуть. Я проверил: когда наступила смерть отца, она была в Нортумберленде, где брала урок верховой езды для лиц с ограниченными возможностями. Рафаэлю смерть отца не выгодна ни с какой стороны, и он, по мнению Иззи, это понимал, хотя проверить его не мешает. Сама Иззи, как она выражается, «слегка перебрала» в Ланкастер-Хаусе и на другой день была «в разобранном состоянии». Соседи могут подтвердить, что в момент смерти Чизуэлла она пила чай во внутреннем дворике. О чем вчера вечером та доложила мне без тени смущения.
– Остается Кинвара, – сказала Робин.
– Верно. Коль скоро Чизуэлл не рассказывал ей о своем обращении в частное детективное агентство, можно предположить, что он темнил насчет финансового положения семьи. Допускаю, что Кинвара ожидала получить куда более жирный куш, но при этом у нее…
– …самое надежное алиби из всей родни, – подхватила Робин.
– Точно, – сказал Страйк.
Уже остались позади живые изгороди из цветущих и зеленых кустарников, окаймляющие трассу на территории Виндзора и Мейденхеда. Теперь по обеим сторонам тянулись вековые деревья – не иначе как свидетели гибели своих сородичей, павших жертвами этой самой трассы.
– Барклай тоже сообщил кое-что интересное, – продолжил Страйк, перелистнув пару страниц блокнота. – Джимми Найт со дня смерти Чизуэлла ходит мрачнее тучи, но о причинах помалкивает. В среду вечером он, похоже, довел Флик до белого каления: твердил, что согласен с ее бывшей квартирной соседкой в вопросе буржуазных замашек Флик… Ничего, если я окно приоткрою и покурю?
Прохладный ветер бодрил, но от него у Страйка слезились воспаленные глаза. Высовывая между затяжками тлеющую сигарету наружу, он продолжил:
– …и Флик жутко взбеленилась: стала кричать, что «разгребает за ним дерьмо» и не виновата, если он «просрал» – записано со слов Барклая – сорок тысяч. Потом она в ярости умчалась, а в четверг вечером Джимми эсэмэской сообщил Барклаю, что уезжает в родные края проведать брата.
– Выходит, Билли сейчас в Вулстоне? – поразилась Робин и поймала себя на том, что уже стала считать Найта-младшего едва ли не вымышленным персонажем.
– Не исключено, что Джимми приплел брата просто для отвода глаз. А куда его понесло – этого мы знать не можем. Короче, вчера вечером Джимми и Флик снова появились в пабе, и каждый сиял, как медный таз. Барклай уверен, что помирились они по телефону, а кроме того, за два дня его отсутствия Флик нашла себе завидную небуржуазную работенку.
– Что ж, мы за нее рады, – сказала Робин.
– А как ты сама относишься к работе в торговле?
– Я?.. Ну, школьницей подрабатывала в магазине, – ответила Робин. – А что?
– Флик устроилась на почасовую работу в какую-то ювелирно-сувенирную лавку в Кэмдене. Владелица, как она сообщила Барклаю, – «чокнутая викканка»[37]. Заработок грошовый, хозяйка злющая – никто к ней не идет.
– А вдруг они меня узнают?
– Найты тебя вживую никогда не видели, – сказал Страйк. – Если ты радикально изменишь прическу, достанешь из загашника свои цветные контактные линзы… Сдается мне, – он глубоко затянулся, – что Флик многое скрывает. Откуда она узнала, за какие грехи можно шантажировать Чизуэлла? Не забывай, это ведь она поделилась с Джимми, что само по себе странно.
– Постой, – встрепенулась Робин. – Это как?
– Да вот так: когда я за ними следил на марше протеста, она ему все припомнила, – сказал Страйк. – Разве я тебе не говорил?
– Нет, – ответила Робин.
И Страйк, услышав это, вспомнил, что после того марша неделю отлеживался у Лорелеи и до такой степени злился на Робин за отказ выйти на работу, что почти с ней и не разговаривал. Потом они встретились в больнице, где его мысли были заняты совсем другим, и он, вопреки своей обычной методичности, не сообщил ей необходимые сведения.
– Ну извини, – сказал он. – Это было после вашей…
– Да-да, – перебила Робин. Ей и самой неприятно было вспоминать те выходные. – Что конкретно она ему припомнила?
– Что он только благодаря ей узнал о махинациях Чизуэлла.
– Ерунда какая-то, – сказала Робин, – ведь это он вырос в непосредственной близости от Чизуэлла, а не Флик.
– Но то, за что они его шантажировали, случилось всего шесть лет назад, уже когда Джимми жил отдельно, – напомнил ей Страйк. – Если тебе интересно мое мнение, Джимми только потому и не отпускает от себя Флик, что она слишком много знает. Он опасается, как бы она не развязала язык. Если тебе не удастся ничего из нее вытянуть, всегда можно будет сказать, что торговля побрякушками – это не твое, и тут же взять расчет, но их отношения находятся сейчас на той стадии, когда девушка готова открыть душу доброжелательному постороннему слушателю. И не забывай еще вот что, – он выбросил в окно окурок и поднял стекло, – она обеспечивает Джимми алиби на момент смерти Чизуэлла.
Радуясь новой возможности поработать под прикрытием, Робин сказала:
– Я и не забываю.
Она не могла предвидеть, как отреагирует Мэтью на ее появление с выбритыми висками или синими волосами. Узнав, что субботу она проведет со Страйком, он не стал изображать обиду. Нескончаемые дни с пользой проведенного домашнего ареста и ее сочувствие, выраженное после конфликта Мэтью с Томом, вроде бы обеспечили ей кредит доверия.
Вскоре после половины одиннадцатого они свернули на грунтовую дорогу, которая, извиваясь, вела в долину, где угнездился крошечный поселок Вулстон. Чтобы Страйк мог пристегнуть протез, Робин остановила машину в тени живой изгороди, густо увитой диким виноградом. Убирая в сумку темные очки, она заметила два сообщения от Мэтью. Они поступили пару часов назад, но звуковой сигнал, очевидно, утонул в дребезге «лендровера».
В первом говорилось:
На весь день. А Том?
Второе было отправлено на десять минут позже:
Рабочая переписка, извини.
Перечитывая эти короткие фразы, Робин услышала: