Наконец он указал на север, на другую сторону протоки, где росла пальмовая рощица, в которой много лет назад я устроил тайное убежище.
– Я, бывало, сидел здесь и спрашивал себя: почему ты не избавил меня от моих страданий?
Я бросил взгляд на дальние деревья.
– Я тоже.
Бобби повертел в руке бутылку текилы.
– Так почему ты этого не сделал?
Я наблюдал, как солнце падало с края земли, изливаясь кровью в воды залива.
– Это было не то, что нам нужно.
– А что было нужно?
– Что-то другое.
Под нашими ногами, уносимая отливом, морщилась рябью вода. Он говорил, не глядя на меня.
– Ты когда-нибудь задумывался о том, какой была бы жизнь, если бы я все-таки пошел служить? – спросил Бобби, не глядя на меня.
– Я почти перестал думать об этом.
– Но когда-то думал?
– Конечно, думал.
– И к какому выводу пришел?
Я рассмеялся.
– После того, что было, мне трудно видеть прошлое.
– Ты уехал, я же сидел по ночам и слушал, как плачет мама. Я ложился на пол и прижимал ухо к отдушине. Она снова и снова молилась об одном и том же.
Я знал эту молитву. В последний раз я слышал ее, когда мать разрыдалась на пляже вечером перед отъездом. Вытащив из кармана бронзовую зажигалку «зиппо», изрядно потускневшую за эти десятилетия, я поднял ее, чтобы показать почти стершуюся гравировку. Кончики моих пальцев прошлись по вмятинам и выпуклостям, похожим на знаки азбуки Брайля.
Сила к силе. Я перевернул ее. «Ниспошли нам дождь». Я вручил зажигалку брату. Мою связующую нить с надеждой.
– Выгравировал, когда был там…
– Зачем?
– Чтобы всегда помнить.
– Что именно?
– Мамин голос.
Бобби повертел зажигалку в руках, щелкнул ею, потом захлопнул о бедро и вернул ее мне.
– Ты ведь даже не куришь.
– Когда человек одинок, огонь может стать утешением.
Бобби задумался, а затем махнул рукой, указывая на меня, себя и мир, в который она нас родила.
– Ты думаешь, она говорила об этом?
Я окинул глазами мир.
– Да.
Бобби отвинтил крышечку бутылки. Когда же он заговорил, в его голосе мне послышалась мрачная обреченность.
– Всю мою жизнь мне хотелось быть тобой. Принимать твердые решения, чего бы это ни стоило.
Он покачал головой, поднес бутылку к губам, но пить не стал. Губы его дрожали.
Я посмотрел на бутылку.
– Как долго ты держался?
Брат ответил не сразу. Жидкое мужество повисло в дюйме от его губ.
– Долго.
Я знал: стоит ему заползти туда, назад он уже не выплывет. Я потянулся к рюкзаку, достал галлон шоколадного молока и пакет печенья «Орео» и поставил их на доски между нами. Потянулись минуты. Взгляд Бобби был устремлен в пространство между двумя мирами.
Он пристально посмотрел на галлоновую коробку с молоком.
– Когда ты перешел на шоколадное?
– Когда обычное надоело.
– С каких это пор?
Я рассмеялся.
– С тех самых, когда ты украл мою подругу.
Он кивнул. Бросил взгляд на Элли. Потом на меня.
– Да. Было такое. – Он взглянул на цилиндрик антацидов в моей руке. – Мне казалось, док сказал, что сердце у тебя сильное, как у двадцатилетнего.
– Так и есть.
– Тогда зачем?
– Мне нравится вкус.
Он посмотрел на «Орео».
– И давно мы едим эти печеньки?
– С тех пор, как мы с тобой братья.
– Так вот почему у тебя диабет!
– Нет. – Я бросил над водой печенье. – Эта зараза плавала в воде, которую я пил в джунглях.
– «Эйджент орандж»?[24]
– Ага.
Он сглотнул, но комок застрял у него в горле. Соскользнув с его щеки, слезы капнули ему на джинсы.
– Мы много всего пропустили.
Я посмотрел вдаль через воды залива.
– Мы родились в воюющем мире.
– Как, по-твоему, почему Бог сделал его таким?
– Сомневаюсь, что это было его первоначальное намерение.
– А что было?
Я покачал головой.
– Только не это.
Он повернулся ко мне. Вопрос повис на кончике его языка.
– Почему?
– Что почему?
– Почему ты никогда не раскрыл мой секрет? Почему не разоблачил меня перед всем миром?
Я сделал большой глоток шоколадного молока, вылизал мягкую серединку печенья, а вафельный кружок раздавил в кулаке. Потом разжал пальцы; крошки печенья упали на поверхность воды. И, наконец, проверил уровень сахара в крови и ввел себе три кубика инсулина.
– Когда отец Сюзи прилетел за мной, что-то произошло. С моим зрением. Зло обрело человеческий облик. Стало реальным, как ты и я. И когда я вернулся домой, ты уже был другим человеком.
Бобби поставил бутылку текилы на колени и несколько минут не сводил с нее глаз.
– Я, бывало, сидел здесь и спрашивал себя: почему ты не избавил меня от моих страданий?
Я бросил взгляд на дальние деревья.
– Я тоже.
Бобби повертел в руке бутылку текилы.
– Так почему ты этого не сделал?
Я наблюдал, как солнце падало с края земли, изливаясь кровью в воды залива.
– Это было не то, что нам нужно.
– А что было нужно?
– Что-то другое.
Под нашими ногами, уносимая отливом, морщилась рябью вода. Он говорил, не глядя на меня.
– Ты когда-нибудь задумывался о том, какой была бы жизнь, если бы я все-таки пошел служить? – спросил Бобби, не глядя на меня.
– Я почти перестал думать об этом.
– Но когда-то думал?
– Конечно, думал.
– И к какому выводу пришел?
Я рассмеялся.
– После того, что было, мне трудно видеть прошлое.
– Ты уехал, я же сидел по ночам и слушал, как плачет мама. Я ложился на пол и прижимал ухо к отдушине. Она снова и снова молилась об одном и том же.
Я знал эту молитву. В последний раз я слышал ее, когда мать разрыдалась на пляже вечером перед отъездом. Вытащив из кармана бронзовую зажигалку «зиппо», изрядно потускневшую за эти десятилетия, я поднял ее, чтобы показать почти стершуюся гравировку. Кончики моих пальцев прошлись по вмятинам и выпуклостям, похожим на знаки азбуки Брайля.
Сила к силе. Я перевернул ее. «Ниспошли нам дождь». Я вручил зажигалку брату. Мою связующую нить с надеждой.
– Выгравировал, когда был там…
– Зачем?
– Чтобы всегда помнить.
– Что именно?
– Мамин голос.
Бобби повертел зажигалку в руках, щелкнул ею, потом захлопнул о бедро и вернул ее мне.
– Ты ведь даже не куришь.
– Когда человек одинок, огонь может стать утешением.
Бобби задумался, а затем махнул рукой, указывая на меня, себя и мир, в который она нас родила.
– Ты думаешь, она говорила об этом?
Я окинул глазами мир.
– Да.
Бобби отвинтил крышечку бутылки. Когда же он заговорил, в его голосе мне послышалась мрачная обреченность.
– Всю мою жизнь мне хотелось быть тобой. Принимать твердые решения, чего бы это ни стоило.
Он покачал головой, поднес бутылку к губам, но пить не стал. Губы его дрожали.
Я посмотрел на бутылку.
– Как долго ты держался?
Брат ответил не сразу. Жидкое мужество повисло в дюйме от его губ.
– Долго.
Я знал: стоит ему заползти туда, назад он уже не выплывет. Я потянулся к рюкзаку, достал галлон шоколадного молока и пакет печенья «Орео» и поставил их на доски между нами. Потянулись минуты. Взгляд Бобби был устремлен в пространство между двумя мирами.
Он пристально посмотрел на галлоновую коробку с молоком.
– Когда ты перешел на шоколадное?
– Когда обычное надоело.
– С каких это пор?
Я рассмеялся.
– С тех самых, когда ты украл мою подругу.
Он кивнул. Бросил взгляд на Элли. Потом на меня.
– Да. Было такое. – Он взглянул на цилиндрик антацидов в моей руке. – Мне казалось, док сказал, что сердце у тебя сильное, как у двадцатилетнего.
– Так и есть.
– Тогда зачем?
– Мне нравится вкус.
Он посмотрел на «Орео».
– И давно мы едим эти печеньки?
– С тех пор, как мы с тобой братья.
– Так вот почему у тебя диабет!
– Нет. – Я бросил над водой печенье. – Эта зараза плавала в воде, которую я пил в джунглях.
– «Эйджент орандж»?[24]
– Ага.
Он сглотнул, но комок застрял у него в горле. Соскользнув с его щеки, слезы капнули ему на джинсы.
– Мы много всего пропустили.
Я посмотрел вдаль через воды залива.
– Мы родились в воюющем мире.
– Как, по-твоему, почему Бог сделал его таким?
– Сомневаюсь, что это было его первоначальное намерение.
– А что было?
Я покачал головой.
– Только не это.
Он повернулся ко мне. Вопрос повис на кончике его языка.
– Почему?
– Что почему?
– Почему ты никогда не раскрыл мой секрет? Почему не разоблачил меня перед всем миром?
Я сделал большой глоток шоколадного молока, вылизал мягкую серединку печенья, а вафельный кружок раздавил в кулаке. Потом разжал пальцы; крошки печенья упали на поверхность воды. И, наконец, проверил уровень сахара в крови и ввел себе три кубика инсулина.
– Когда отец Сюзи прилетел за мной, что-то произошло. С моим зрением. Зло обрело человеческий облик. Стало реальным, как ты и я. И когда я вернулся домой, ты уже был другим человеком.
Бобби поставил бутылку текилы на колени и несколько минут не сводил с нее глаз.