Бобби вызвали на заседание Конгресса для дачи показаний. Я попросил его взять с собой меня. Он счел это не самой лучшей идеей, но я настоял на своем.

– Ты уверен, что хочешь быть здесь? Это может быть неприятно, – сказал он, входя в зал под крики тех, кто жаждал его крови.

– Я видел немало гнусностей, так что меня уже ничем не испугать. Было бы жаль пропустить это зрелище.

Большинство критиков моего брата использовали слушания как возможность самопиара. Они буквально бомбардировали его вопросами, и он отвечал им.

Отвечал честно. И абсолютно спокойно. Я сидел в кресле с ним рядом. Его адвокаты поблагодарили меня за мое присутствие и за мою службу, но повторили, что я не обязан давать показания. Впрочем, учитывая публичный характер моей жизни за последние несколько недель, они сомневались, что мне есть что добавить. Они сказали это так, будто делали мне одолжение.

Я поведал о трех ключевых событиях нашего детства. Про уход отца. Неудачу с тхэквондо. Про мистера Билли. О том, как это отразилось на Бобби и на мне. Затем я попытался нарисовать портрет Бобби в те давние годы. Один из сенаторов напыщенно заявил, что якобы эти истории не оправдывают трусость моего брата. Он распинался на эту тему минут двадцать.

Когда он, наконец, закончил, я сказал:

– Сэр, вы видите медаль у меня на шее? – Та болталась рядом со стойкой микрофона.

Он не ответил.

– Орган власти, который вы сейчас представляете, наградил меня ею по возвращении с войны. При всем моем уважении к аудитории, я заслужил право говорить в этой палате, и если я хочу рассказать вам о своем детстве, то, – улыбнулся я, – вы обязаны выслушать мой рассказ.

Презрительно фыркнув, он попытался изречь нечто сенаторское, но я быстренько его отбрил.

– Никто из нас не стал тем, кем надеялся когда-то стать. Ни вы. Ни мой брат. И я, конечно, тоже. Мы все виноваты. Что бы вы там ни думали о нем, мой брат всю свою жизнь пытался вернуться к добру. Загладить вину покаянием. Здесь, в этом месте. Со всеми вами. Кто из вас может сказать то же самое?

Сколько жизней мы принесли в жертву ради чего-то такого, что случилось много лет назад! Того, о чем до сих пор мы предпочитали молчать. Вы хотите принести в жертву еще одну жизнь? Какая вам от этого польза? – Я посмотрел на их сердитые лица. – В детстве я сказал «слушаюсь, сэр», и вы отправили меня воевать, и я сражался, в том числе и за вас. Потом я вернулся домой сломанным человеком и воевал на другой войне. Воевал долго. И вот я сижу здесь и снова сражаюсь. И вы оплевываете меня.

Вы все уважаете рыцаря, который штурмует замок, убивает негодяя и спасает девушку. Но спросите себя, как рыцарю живется после его подвигов? Когда он сидит в своем замке, облаченный в проржавевшие доспехи, когда меч стал для него слишком тяжел, а его лошадь серая и дряхлая? Нас таких много. Я просто тот, кто сейчас говорит. – Я сел на свое место. – Нет, сенатор, я не отдам вам на блюде голову моего брата.

К их чести, они внесли исправления в мой послужной список, навсегда изменив имя Бобби на мое.





Глава 48




По приглашению вьетнамского правительства Сюзи и Элли в сопровождении целой делегации посетили Вьетнам. Многое изменилось с тех давних пор, и когда воспоминания нахлынули снова, они причиняли боль. Без Элли я бы просто не выдержал. Она поддерживала меня. Ограждала меня от телекамер, сама задала массу вопросов, вместо меня выкрикнула большинство моих ответов. Это было на пользу нам обоим.

Пеший поход занял несколько часов, но я привел Сюзи к останкам ее отца.

– Как вам удалось вспомнить путь? – спросил меня один репортер.

Я повернулся к нему.

– А как я мог его забыть?

Над прахом отца Сюзи выросло красивое дерево. Когда останки ее отца откопали, Сюзи долго сидела рядом с ямой, разговаривая с ними.

В свое время похоронив его, я взял один жетон и оставил другой. Она сидела там, вертя в руках второй жетон.

Сюзи хотела привезти останки отца домой. Она попросила меня помочь собрать их и положить в коробку. Я сунул руки в черную грязь и во второй раз вытащил моего друга. И в эти моменты я плакал, как ребенок. Я сказал ему, что сожалею, и просил его простить меня. Найдя все, что мы смогли найти, мы закрыли коробку.

Сюзи привезла с собой мемориальную доску. Из алюминия. В виде огромного солдатского жетона. Мы вдвоем прибили ее к дереву над той ямой.

По возвращении она похоронила отца на Арлингтонском кладбище. Со всеми военными почестями. И никто не плевал на него.

Мы с Элли вернулись на пляж, где когда-то давно влюбились друг в друга. Мы поженились. Провели медовый месяц на пляже. Элли была права. Она долгое время хранила свою любовь и когда подарила ее мне, то…

Я купил «Корвет» семьдесят второго года выпуска. Как мне кажется, тоже в тему. Я разобрал его, потом собрал заново, сделав лучше прежнего, и мы катались на нем почти каждый вечер. А также на каруселях в луна-парке. На летающих стульях. Мы заливались смехом.

Мы посетили могилу Роско, где я съел пончик, а затем, вколов себе немного инсулина, признался, что скучаю по нему. Мы собрали еще одну банку акульих зубов. Мы танцевали на пляже вместе с Габи и Диего. Мы делали все, что в течение многих лет я стыдился делать.

Иногда я стою на пляже и плачу без причины. Да-да, без всякой причины. Найдя меня однажды днем, Элли спросила, почему у меня текут слезы.

– То, откуда текут слезы, снова полно, – ответил я.

Я не плакал большую часть своей жизни, теперь же я плачу по малейшему поводу. И, честно говоря, ничуть этого не стыжусь.






Глава 49




Избиратели ополчились на Бобби. Почуяв запах крови, телевидение продолжало подпитывать их ярость. Ответная реакция была единодушной и жесткой. Его окрестили предателем. Поносили, как только могли. В эфире то и дело появлялись известные личности, все как один полыхавшие праведным гневом. Многие изъявляли желание поговорить со мной, надеясь настроить меня против брата.

Учитывая масштаб нарастающей бури, Бобби подал в отставку. Пресс-конференция транслировалась в прямом эфире. Мы смотрели ее с грустью.

Позднее, в тот же день, я сказал Элли, что хочу прокатиться. Мы уже подошли к «Корвету», когда Каталина крикнула мне с другого края автостоянки:

– Джо! Лучше посмотри на это.

Обойдя ресторан, она вручила мне фонарик и указала на погреб. Мы опустились на четвереньки и поползли по основанию дюны, где наткнулись на Габи и Диего, улыбающихся от уха до уха. Рядом с ними была собака. Что-то вроде родезийского риджбека. Похоже, она произвела на свет восьмерых щенков.

– Это Роско постарался, – прошептала Каталина.

Габи подняла рыжевато-коричневый мохнатый комочек с большими лапами и висячими ушами. Его глаза едва открылись.

– Мы знаем, чья это собака? – спросил я.

– Понятия не имею, – ответила Каталина.

Элли похлопала меня по спине.

– Поздравляю, папочка.

Я указал на пушистые комочки. Все щенки были копией Роско.

– Что теперь мне делать со всей этой оравой?

Габи держала в каждой руке по щенку.

– Мам, мы можем их оставить? – спросила она.

Каталина выгнула бровь.

– Видишь, что ты наделал?

Я улыбнулся.

– Старый добрый Роско.

Я завел «Корвет», и мы с Элли покатили по побережью на юго-восток. Я вел машину со слезами на глазах. Каждые несколько секунд Элли наклонялась ко мне и смахивала пальцем слезинки. Но не все они были слезами печали.

Найти Бобби оказалось нетрудно.

В периоды запоя, которые часто совпадали с моими, мой брат обитал в хижине в крошечном городке под названием Янкитаун. Вернее, то была рыбацкая деревушка на западном побережье Флориды, примерно в двух часах езды к юго-востоку от мыса Сен-Блас. Домик стоял на отшибе и смотрел окнами на запад. Брат в него заползал через дверь, прилипал к бутылке и исчезал из мира, пока не вспоминал, с чего это вдруг он вновь запил. Через неделю-две он выныривал на поверхность, запасался едой и возвращался в безопасные границы своих закатов.

К северу от домика, едва ли не в двух шагах от входной двери, была протока. Шириной ярдов пятьдесят, с сильным, быстрым течением. В трудные периоды моей жизни я, бывало, стоял на противоположном берегу и в бинокль наблюдал за ним. За его движениями. Первое время у меня страшно чесались руки. Мне хотелось сделать ему больно – утопить, оторвать голову, сбросить тело в реку, а голову насадить на кол. Я держался на расстоянии, наблюдая за ним через линзы бинокля. Вода между нами служила барьером. Потеряй я тогда рассудок и прыгни в воду, он увидел бы меня и успел бы скрыться.

За эти годы я насмотрелся на то, как он то опухал от выпивки, то превращался в изможденного доходягу. Вскоре я понял: если мои муки были внутренними, муки Бобби предпочитали обитать снаружи. И хотя многие из них он навлекал на себя сам, это не уменьшало их силы.





Эпилог




Проходя долиною плача, они открывают в ней источники, и дождь покрывает ее благословением

Псалом 83:7



Я свернул на засыпанную ракушечником дорогу и примерно милю ехал через заросли пальм и низкорослых дубов. Тех, чьи корни удержались во время последнего урагана. Припарковавшись в полумиле от его домика, мы нырнули в заросли и неторопливо зашагали к дому брата. Северный ветер дул нам в лицо. Мы увидели, что Бобби сидит на причале. Свесив ноги над водой. Рядом – непочатая бутылка текилы.

Мы с Элли шагнули на причал, но Бобби даже не обернулся. Дневное солнце клонилось к закату. Его свет был золотисто-красным и нежным и наполнял воздух янтарным свечением. Элли села на доски рядом с Бобби, я – с другой стороны. Несколько минут все трое молчали.