В ту ночь на берегу с матерью я захлопнул свое сердце. И вот теперь я был скорее мертв, чем жив, и при этом все чувствовал.
Я чувствовал запах пота. Вонь экскрементов. Запах засохшей крови. Свежеиспеченного хлеба. Соленой морской воды. Шариков из кукурузной муки в духовке. Запах земли до и после дождя. Запах волос моей матери. Отцовского крема после бритья. Машинного масла. Жженой резины. Кабины самолета. Запах смерти. И Элли.
Я вспомнил запах Элли.
Помнится, будучи ребенком, я испытывал сильные эмоции. Мои глаза видели, и мое сердце чувствовало. Линия между ними была натянутой, и когда кто-то тянул ее на себя, реакция была немедленной и постоянной. Я жадно пил жизнь, как через пожарный шланг. Но жизнь потрепала меня, перекрыла поток, и вскоре бурная река стала еле сочащейся струйкой. Затем чья-то гигантская рука и вовсе сжала отверстие наконечника, и не стало даже струйки. Ни единой капли. Интересно, она пересохла сама по себе? Или же это моя жизнь возвела на ее пути плотину?
Так или иначе, поток иссяк. С тех пор я жил благодаря запыленному, мозолистому куску безжизненного мяса. Жизнь, полная боли.
Но лежа на спине, окруженный всеми этими безумными людьми, которые суетились из-за меня, я смотрел видеозапись собственной жизни. И после всего ада, зла и ужаса, которые я изведал, что-то прорвалось. Я стоял там, на днище сухого русла реки, которой был я сам, и струйка воды вернулась.
И чем больше я наблюдал за ней, тем сильнее становился поток. Вскоре он уже крутился вокруг пальцев моих ног. Затем вокруг лодыжек. Потом вокруг коленей. Как только я оказался в нем по пояс, поток увлек меня за собой.
Это длилось всего секунду и целую жизнь. Вода вокруг меня была чиста и прозрачна. Я зачерпнул пригоршню и поднес к губам. Она была сладкой, чистой и холодной. Возможно, мое тело находилось в зале суда, но сердце – в океане. Я нырнул и с головой ушел под воду.
Я задержал дыхание, бросился в воду и, делая длинные сильные гребки, поплыл. Когда же я вынырнул на поверхность и набрал полные легкие воздуха, все грязные, кровавые следы, которые я так долго носил на себе, начали смываться. То, что когда-то было твердым, стало мягким. То, что было грязным, стало чистым. Я сделал еще один вдох и снова нырнул, уходя на глубину. Туда, где вода была прохладнее. Я делал это долго. Даже не знаю, как долго. Точно знаю лишь одно: вода омывала меня. Она поднималась снизу. Она падала сверху.
Шторм моей жизни закончился.
Пришел дождь.
Глава 45
Я открыл глаза, и передо мной предстал белый мир. Все было белым.
В том числе и женщина у изножья моей кровати.
– Вы ангел? – спросил я.
Она рассмеялась самым красивым смехом. Ее смех отлетел от стен и окутал меня, словно мягкое одеяло.
Я подумал про себя: если она смеется, значит, я не в аду, потому что вряд ли в аду есть смех. В смысле, разве в аду людям есть над чем смеяться?
Моя грудь не болела, и поэтому я спросил:
– Это Небеса? – Прежде чем она успела что-то ответить, я добавил: – Знай вы все мои «подвиги», вы ни за что не пустили бы меня сюда.
Она вновь рассмеялась. Вот тогда я точно понял, что я не в аду. Я попытался оглянуться по сторонам, но мир, в котором я проснулся, был таким ярким и светлым, что мне было больно смотреть в него. Я заморгал, чтобы сфокусировать зрение, но и это не помогло. Я проснулся, глядя на солнце. Над моим левым плечом от твердого пола отлетело эхо чьих-то быстрых шагов.
Надо мной склонилось чье-то лицо. Затем еще ниже, и я почувствовал, как ее щеки и губы прижались к моей щеке. Я уловил ее запах. Меня обнимала Элли.
Небеса впустили меня.
Мой взгляд понемногу обрел четкость. Между тем медицинский персонал забросал меня вопросами, принялся толкать и тормошить. Мне же хотелось одного: поговорить с Элли. В комнате, в которой я находился, было шесть человек, и каждый из них делал не менее десяти разных дел. Я вытянул руку.
– Погодите. Остановитесь.
Как ни странно, все так и сделали. И тут вошел какой-то мужчина. Седые волосы. Белый халат. На шее стетоскоп.
– Кроме меня, кто здесь главный? – спросил я.
Мужчина поднял руку.
– Наверное, я.
– Где я?
– В «Окружном мемориальном», – ответил он.
– Что это?
– Госпиталь.
– А кто вы?
– Я один из ваших врачей.
– Один?
– У вас их около восьми.
– Как я сюда попал?
Похоже, эта игра ему нравилась. Он давал мне короткие, отрывистые ответы, надеясь, что я стану ему подыгрывать.
– На «Скорой помощи».
– Когда?
Он взглянул на мою историю болезни.
– Шестнадцать дней назад.
Слово «шестнадцать» дошло до моего сознания не сразу.
– И что я делал?
– Вы спали.
– Что вы делали со мной?
– Вы были в коме.
– Почему вы меня не разбудили?
Он улыбнулся.
– Мы пытались.
– Что случилось?
Он говорил медленно.
– Кардиомиопатия такоцубо – медленно и четко проговорил он.
Я нахмурился.
– А теперь по-английски, если можно.
– Она также известна как синдром «разбитого сердца». Случается почти исключительно у женщин, что делает ваш случай тем более интересным. Вы – этакая аномалия.
Я откинул голову на подушку.
– Можно сказать и так.
Моя голова все еще была слегка в тумане, и фрагменты головоломки вставали на место не так быстро и аккуратно, как хотелось бы. Элли держала мою руку в своих руках.
– Что было последним, что ты запомнил? – спросила она.
Я отмахнул от себя туман.
– Бобби в зале суда.
– Когда он заканчивал свою речь, у тебя случился сердечный приступ. Или что-то в этом роде. Ты умер на полу в зале суда. Эти люди вернули тебя к жизни.
Знание и тяжкое бремя мира, в котором я жил, тотчас вернулись ко мне. Вместе с моим непредумышленным убийством и предстоящим приговором. Я повернулся к Элли.
– Сколько мне дали?
Она покачала головой.
– Пока не известно. Судья Вертер не объявлял приговор. Теперь, когда ты очнулся…
Я обшарил взглядом комнату.
– Где Бобби?
Врач отступил примерно на два фута влево. Бобби сидел в кресле. Небритый. Рядом с ним подушка.
Я поднял голову.
– Эй, братишка!
Я чувствовал запах пота. Вонь экскрементов. Запах засохшей крови. Свежеиспеченного хлеба. Соленой морской воды. Шариков из кукурузной муки в духовке. Запах земли до и после дождя. Запах волос моей матери. Отцовского крема после бритья. Машинного масла. Жженой резины. Кабины самолета. Запах смерти. И Элли.
Я вспомнил запах Элли.
Помнится, будучи ребенком, я испытывал сильные эмоции. Мои глаза видели, и мое сердце чувствовало. Линия между ними была натянутой, и когда кто-то тянул ее на себя, реакция была немедленной и постоянной. Я жадно пил жизнь, как через пожарный шланг. Но жизнь потрепала меня, перекрыла поток, и вскоре бурная река стала еле сочащейся струйкой. Затем чья-то гигантская рука и вовсе сжала отверстие наконечника, и не стало даже струйки. Ни единой капли. Интересно, она пересохла сама по себе? Или же это моя жизнь возвела на ее пути плотину?
Так или иначе, поток иссяк. С тех пор я жил благодаря запыленному, мозолистому куску безжизненного мяса. Жизнь, полная боли.
Но лежа на спине, окруженный всеми этими безумными людьми, которые суетились из-за меня, я смотрел видеозапись собственной жизни. И после всего ада, зла и ужаса, которые я изведал, что-то прорвалось. Я стоял там, на днище сухого русла реки, которой был я сам, и струйка воды вернулась.
И чем больше я наблюдал за ней, тем сильнее становился поток. Вскоре он уже крутился вокруг пальцев моих ног. Затем вокруг лодыжек. Потом вокруг коленей. Как только я оказался в нем по пояс, поток увлек меня за собой.
Это длилось всего секунду и целую жизнь. Вода вокруг меня была чиста и прозрачна. Я зачерпнул пригоршню и поднес к губам. Она была сладкой, чистой и холодной. Возможно, мое тело находилось в зале суда, но сердце – в океане. Я нырнул и с головой ушел под воду.
Я задержал дыхание, бросился в воду и, делая длинные сильные гребки, поплыл. Когда же я вынырнул на поверхность и набрал полные легкие воздуха, все грязные, кровавые следы, которые я так долго носил на себе, начали смываться. То, что когда-то было твердым, стало мягким. То, что было грязным, стало чистым. Я сделал еще один вдох и снова нырнул, уходя на глубину. Туда, где вода была прохладнее. Я делал это долго. Даже не знаю, как долго. Точно знаю лишь одно: вода омывала меня. Она поднималась снизу. Она падала сверху.
Шторм моей жизни закончился.
Пришел дождь.
Глава 45
Я открыл глаза, и передо мной предстал белый мир. Все было белым.
В том числе и женщина у изножья моей кровати.
– Вы ангел? – спросил я.
Она рассмеялась самым красивым смехом. Ее смех отлетел от стен и окутал меня, словно мягкое одеяло.
Я подумал про себя: если она смеется, значит, я не в аду, потому что вряд ли в аду есть смех. В смысле, разве в аду людям есть над чем смеяться?
Моя грудь не болела, и поэтому я спросил:
– Это Небеса? – Прежде чем она успела что-то ответить, я добавил: – Знай вы все мои «подвиги», вы ни за что не пустили бы меня сюда.
Она вновь рассмеялась. Вот тогда я точно понял, что я не в аду. Я попытался оглянуться по сторонам, но мир, в котором я проснулся, был таким ярким и светлым, что мне было больно смотреть в него. Я заморгал, чтобы сфокусировать зрение, но и это не помогло. Я проснулся, глядя на солнце. Над моим левым плечом от твердого пола отлетело эхо чьих-то быстрых шагов.
Надо мной склонилось чье-то лицо. Затем еще ниже, и я почувствовал, как ее щеки и губы прижались к моей щеке. Я уловил ее запах. Меня обнимала Элли.
Небеса впустили меня.
Мой взгляд понемногу обрел четкость. Между тем медицинский персонал забросал меня вопросами, принялся толкать и тормошить. Мне же хотелось одного: поговорить с Элли. В комнате, в которой я находился, было шесть человек, и каждый из них делал не менее десяти разных дел. Я вытянул руку.
– Погодите. Остановитесь.
Как ни странно, все так и сделали. И тут вошел какой-то мужчина. Седые волосы. Белый халат. На шее стетоскоп.
– Кроме меня, кто здесь главный? – спросил я.
Мужчина поднял руку.
– Наверное, я.
– Где я?
– В «Окружном мемориальном», – ответил он.
– Что это?
– Госпиталь.
– А кто вы?
– Я один из ваших врачей.
– Один?
– У вас их около восьми.
– Как я сюда попал?
Похоже, эта игра ему нравилась. Он давал мне короткие, отрывистые ответы, надеясь, что я стану ему подыгрывать.
– На «Скорой помощи».
– Когда?
Он взглянул на мою историю болезни.
– Шестнадцать дней назад.
Слово «шестнадцать» дошло до моего сознания не сразу.
– И что я делал?
– Вы спали.
– Что вы делали со мной?
– Вы были в коме.
– Почему вы меня не разбудили?
Он улыбнулся.
– Мы пытались.
– Что случилось?
Он говорил медленно.
– Кардиомиопатия такоцубо – медленно и четко проговорил он.
Я нахмурился.
– А теперь по-английски, если можно.
– Она также известна как синдром «разбитого сердца». Случается почти исключительно у женщин, что делает ваш случай тем более интересным. Вы – этакая аномалия.
Я откинул голову на подушку.
– Можно сказать и так.
Моя голова все еще была слегка в тумане, и фрагменты головоломки вставали на место не так быстро и аккуратно, как хотелось бы. Элли держала мою руку в своих руках.
– Что было последним, что ты запомнил? – спросила она.
Я отмахнул от себя туман.
– Бобби в зале суда.
– Когда он заканчивал свою речь, у тебя случился сердечный приступ. Или что-то в этом роде. Ты умер на полу в зале суда. Эти люди вернули тебя к жизни.
Знание и тяжкое бремя мира, в котором я жил, тотчас вернулись ко мне. Вместе с моим непредумышленным убийством и предстоящим приговором. Я повернулся к Элли.
– Сколько мне дали?
Она покачала головой.
– Пока не известно. Судья Вертер не объявлял приговор. Теперь, когда ты очнулся…
Я обшарил взглядом комнату.
– Где Бобби?
Врач отступил примерно на два фута влево. Бобби сидел в кресле. Небритый. Рядом с ним подушка.
Я поднял голову.
– Эй, братишка!