– Ее увезли, пока мы пили кофе, – сказал комиссар. – Погрузили на тачку.
– Около Монтереале, примерно в трех километрах отсюда, с десяток лачуг, где живут мигранты, – сказал Фацио. – Сегодня устроят пирушку, наедятся конины.
В этот момент подъехала служебная машина.
– Мы собрали все, что смогли найти, – сказал Галлуццо.
– А что вы нашли?
– Три прута, кусок веревки, одиннадцать сигаретных окурков разных марок и пустую зажигалку «Бик».
– Давайте так, – сказал Монтальбано. – Ты, Галло, двигай к криминалистам с прутами и зажигалкой. А ты, Галлуццо, бери веревку и окурки и вези к нам в контору. Спасибо за все, увидимся в участке. Мне надо сделать пару звонков.
Галло замялся.
– Что такое?
– О чем просить экспертов?
– Чтобы сняли отпечатки пальцев.
Галло все еще медлил.
– А если спросят, что случилось? Что сказать? Что мы расследуем убийство лошади? Да меня выпрут пинками под зад!
– Скажи: случилась драка, есть пострадавшие, надо опознать нападавших.
Оставшись один, он вернулся в дом, снял ботинки и носки, закатал штанины и снова вышел на пляж.
История с мигрантами, похитившими лошадь, чтобы съесть, представлялась ему неубедительной. Сколько времени они с Фацио оставались на кухне, пока пили кофе и беседовали? Максимум полчаса.
И за эти полчаса мигранты успели приметить лошадь, сбегать за три километра к своим лачугам, раздобыть тачку, вернуться, погрузить тушу и увезти?
Но это невозможно.
Разве только они увидели труп до того, как он открыл окно, а потом, когда вернулись с тачкой, заметили его возле лошади и спрятались неподалеку, выжидая.
Метрах в пятидесяти борозды от колес заворачивали в сторону растрескавшейся цементной площадки – комиссар всегда помнил ее такой, с тех пор как приехал в Маринеллу. С площадки рукой подать до шоссе.
– Минутку, – сказал он себе. – Пораскинем мозгами.
Конечно, мигрантам удобнее везти тачку по шоссе, да и быстрее, чем по песку. Но разве они стали бы выставляться напоказ всем проезжавшим машинам? А если бы они повстречали полицейских или карабинеров?
Их бы наверняка остановили, и пришлось бы отвечать на кучу вопросов. А то и до репатриации бы дело дошло.
Нет, они не дураки.
Тогда что же?
Есть другое объяснение.
Те, кто украл тушу, не мигранты, а свои ребята.
Зачем они утащили труп? Чтобы его никто не нашел.
Возможно, дело было так: лошади удалось вырваться, и кто-то погнался за ней, чтобы прикончить.
Но ему пришлось остановиться: на берегу были люди – возможно, утренние рыбаки; они могли стать опасными свидетелями. Он возвращается обратно и сообщает шефу. Тот решает, что лошадь надо убрать. И устраивает фокус с тачкой. А он, Монтальбано, вдруг проснулся и спутал ему карты.
Так что похитители туши и убийцы лошади – одни и те же люди.
Да, именно так все и было.
И конечно, на шоссе, за площадкой, стоял фургон, готовый забрать лошадь и тачку.
Нет, мигранты тут ни при чем.
2
Галлуццо положил на письменный стол комиссара большой пакет с веревкой и второй, поменьше, с окурками.
– Ты говоришь, там две марки?
– Да, комиссар, «Мальборо» и «Филип Моррис» с двойным фильтром.
Самые обычные. Он-то думал: вдруг редкая марка, которую в Вигате курят максимум человек пять.
– Забери, – сказал он Фацио. – И сохрани. Вдруг пригодится.
– Будем надеяться, – не слишком уверенно ответил Фацио.
Вдруг дверь кабинета распахнулась, словно от взрыва бомбы, с силой шарахнув о стену. В коридоре на полу растянулся Катарелла с двумя конвертами в руке.
– Я тут вам почту подносил, – сказал Катарелла, – да вот спотыкнулся.
Трое в кабинете, оправившись от испуга, переглянулись и поняли друг друга без слов: вариантов только два. Можно либо устроить Катарелле выволочку, либо сделать вид, что ничего не было. Не сговариваясь, они выбрали второе.
– Простите, что повторяюсь, но, по-моему, будет нелегко найти владельца, – сказал Фацио.
– Надо было хотя бы сфотографировать, – сказал Галлуццо.
– Разве лошадей не регистрируют, как автомобили? – спросил Монтальбано.
– Не знаю, – ответил Фацио. – Мы ведь не знаем даже, что это была за лошадь.
– В каком смысле?
– В том смысле, что не знаем, была ли эта лошадь упряжной, племенной, верховой, скаковой…
– Лошади мечутся, – подал голос Катарелла. Поскольку комиссар не предложил ему войти, он так и стоял на пороге с конвертами в руке.
Монтальбано, Фацио и Галлуццо, опешив, уставились на него.
– Что ты сказал? – спросил Монтальбано.
– Я?! Ничего я не говорил, – ответил Катарелла, испугавшись, что зря открыл рот.
– Ты же только что сказал! Что делают лошади?
– Я сказал, они мечутся, синьор комиссар.
– Где мечутся?
Катарелла растерялся.
– Где они там мечутся, когда мечутся, я вот и не знаю, синьор комиссар.
– Ладно, оставь уже почту и иди к себе.
Перепуганный Катарелла положил конверты на стол и вышел, опустив глаза.
В дверях на него чуть не налетел вбегавший в кабинет Мими Ауджелло:
– Простите за опоздание, мне пришлось заниматься малышом, он…
– Извинения приняты.
– А это что? – спросил Мими, увидев на столе веревку и окурки.
– Забили железными прутами лошадь, – сказал Монтальбано. И рассказал ему всю историю.
– Ты разбираешься в лошадях? – спросил в конце комиссар.
Мими рассмеялся:
– Да мне от одного их взгляда дурно делается!
– Есть во всем участке кто-нибудь, кто понимает в лошадях?
– По-моему, никого, – сказал Фацио.
– Около Монтереале, примерно в трех километрах отсюда, с десяток лачуг, где живут мигранты, – сказал Фацио. – Сегодня устроят пирушку, наедятся конины.
В этот момент подъехала служебная машина.
– Мы собрали все, что смогли найти, – сказал Галлуццо.
– А что вы нашли?
– Три прута, кусок веревки, одиннадцать сигаретных окурков разных марок и пустую зажигалку «Бик».
– Давайте так, – сказал Монтальбано. – Ты, Галло, двигай к криминалистам с прутами и зажигалкой. А ты, Галлуццо, бери веревку и окурки и вези к нам в контору. Спасибо за все, увидимся в участке. Мне надо сделать пару звонков.
Галло замялся.
– Что такое?
– О чем просить экспертов?
– Чтобы сняли отпечатки пальцев.
Галло все еще медлил.
– А если спросят, что случилось? Что сказать? Что мы расследуем убийство лошади? Да меня выпрут пинками под зад!
– Скажи: случилась драка, есть пострадавшие, надо опознать нападавших.
Оставшись один, он вернулся в дом, снял ботинки и носки, закатал штанины и снова вышел на пляж.
История с мигрантами, похитившими лошадь, чтобы съесть, представлялась ему неубедительной. Сколько времени они с Фацио оставались на кухне, пока пили кофе и беседовали? Максимум полчаса.
И за эти полчаса мигранты успели приметить лошадь, сбегать за три километра к своим лачугам, раздобыть тачку, вернуться, погрузить тушу и увезти?
Но это невозможно.
Разве только они увидели труп до того, как он открыл окно, а потом, когда вернулись с тачкой, заметили его возле лошади и спрятались неподалеку, выжидая.
Метрах в пятидесяти борозды от колес заворачивали в сторону растрескавшейся цементной площадки – комиссар всегда помнил ее такой, с тех пор как приехал в Маринеллу. С площадки рукой подать до шоссе.
– Минутку, – сказал он себе. – Пораскинем мозгами.
Конечно, мигрантам удобнее везти тачку по шоссе, да и быстрее, чем по песку. Но разве они стали бы выставляться напоказ всем проезжавшим машинам? А если бы они повстречали полицейских или карабинеров?
Их бы наверняка остановили, и пришлось бы отвечать на кучу вопросов. А то и до репатриации бы дело дошло.
Нет, они не дураки.
Тогда что же?
Есть другое объяснение.
Те, кто украл тушу, не мигранты, а свои ребята.
Зачем они утащили труп? Чтобы его никто не нашел.
Возможно, дело было так: лошади удалось вырваться, и кто-то погнался за ней, чтобы прикончить.
Но ему пришлось остановиться: на берегу были люди – возможно, утренние рыбаки; они могли стать опасными свидетелями. Он возвращается обратно и сообщает шефу. Тот решает, что лошадь надо убрать. И устраивает фокус с тачкой. А он, Монтальбано, вдруг проснулся и спутал ему карты.
Так что похитители туши и убийцы лошади – одни и те же люди.
Да, именно так все и было.
И конечно, на шоссе, за площадкой, стоял фургон, готовый забрать лошадь и тачку.
Нет, мигранты тут ни при чем.
2
Галлуццо положил на письменный стол комиссара большой пакет с веревкой и второй, поменьше, с окурками.
– Ты говоришь, там две марки?
– Да, комиссар, «Мальборо» и «Филип Моррис» с двойным фильтром.
Самые обычные. Он-то думал: вдруг редкая марка, которую в Вигате курят максимум человек пять.
– Забери, – сказал он Фацио. – И сохрани. Вдруг пригодится.
– Будем надеяться, – не слишком уверенно ответил Фацио.
Вдруг дверь кабинета распахнулась, словно от взрыва бомбы, с силой шарахнув о стену. В коридоре на полу растянулся Катарелла с двумя конвертами в руке.
– Я тут вам почту подносил, – сказал Катарелла, – да вот спотыкнулся.
Трое в кабинете, оправившись от испуга, переглянулись и поняли друг друга без слов: вариантов только два. Можно либо устроить Катарелле выволочку, либо сделать вид, что ничего не было. Не сговариваясь, они выбрали второе.
– Простите, что повторяюсь, но, по-моему, будет нелегко найти владельца, – сказал Фацио.
– Надо было хотя бы сфотографировать, – сказал Галлуццо.
– Разве лошадей не регистрируют, как автомобили? – спросил Монтальбано.
– Не знаю, – ответил Фацио. – Мы ведь не знаем даже, что это была за лошадь.
– В каком смысле?
– В том смысле, что не знаем, была ли эта лошадь упряжной, племенной, верховой, скаковой…
– Лошади мечутся, – подал голос Катарелла. Поскольку комиссар не предложил ему войти, он так и стоял на пороге с конвертами в руке.
Монтальбано, Фацио и Галлуццо, опешив, уставились на него.
– Что ты сказал? – спросил Монтальбано.
– Я?! Ничего я не говорил, – ответил Катарелла, испугавшись, что зря открыл рот.
– Ты же только что сказал! Что делают лошади?
– Я сказал, они мечутся, синьор комиссар.
– Где мечутся?
Катарелла растерялся.
– Где они там мечутся, когда мечутся, я вот и не знаю, синьор комиссар.
– Ладно, оставь уже почту и иди к себе.
Перепуганный Катарелла положил конверты на стол и вышел, опустив глаза.
В дверях на него чуть не налетел вбегавший в кабинет Мими Ауджелло:
– Простите за опоздание, мне пришлось заниматься малышом, он…
– Извинения приняты.
– А это что? – спросил Мими, увидев на столе веревку и окурки.
– Забили железными прутами лошадь, – сказал Монтальбано. И рассказал ему всю историю.
– Ты разбираешься в лошадях? – спросил в конце комиссар.
Мими рассмеялся:
– Да мне от одного их взгляда дурно делается!
– Есть во всем участке кто-нибудь, кто понимает в лошадях?
– По-моему, никого, – сказал Фацио.