Не дожидаясь ответа, она отстегивает ремень и выходит из машины. Слышит, как Брудаль открывает пассажирскую дверцу, но с благодарностью отмечает, что вылезать он не собирается. Я не смогу по нескольку раз на дню натягивать этот чертов ремень, думает она, захлопывая свою дверцу.
Кроме ее “форда”, на борту лишь еще два транспортных средства — черный “рено” и мотоцикл. Мотоциклист сидит на своем “харлее”, крепко обхватив ладонями руль. Карен узнает логотип на черной кожаной куртке: “ОР”.
Ей известно, комбинация букв расшифровывается нарочито двояко: “Odin Predators” или “One Percenters”[3]. Штаб-квартира у них на западном побережье Ноорё, это ни для кого не секрет. Зато весьма необычно видеть их в одном экземпляре, думает Карен, глядя на длинную седую косицу на спине мотоциклиста.
Возможно, ездил на одиночное задание, нагнал страху на какого-нибудь горемыку, который не мог оказать сопротивления, думает она. А может, просто гостил у матери, праздновал Рождество. Ведь кем бы этот малый себя ни считал — хищным ли зверем, связанным с давней верой в богов-асов, или гордым представителем того процента байкерской культуры, что в ответе за тяжкие преступления, — в любом случае где-то у него есть бедняжка-мамаша. И она рада видеть его за рождественским столом. Может, даже помогла ему заплести косу, думает Карен, вон какая красивая.
Идет на нос, прислоняется к желтому поручню. Впереди громоздятся горные кряжи Ноорё, с каждой минутой все более внушительные, но по левому борту пока открытое море. Бледное декабрьское солнце как раз успело подняться на востоке и, кажется, уже отказалось от борьбы с облачными фронтами, наплывающими с другой стороны. Она сдерживает желание достать из кармана пачку сигарет. Хоть это и незаметно, курить она бросила. В общем и целом. По крайней мере днем. Но, черт побери, как все же приятно подымить, думает она и сует руку в карман.
Резкий гудок клаксона обрывает это движение, она с досадой оборачивается к черному “рено” на спиной. Водитель разводит руками, жестом показывая, что он ни при чем, кивает на ее собственный “форд-рейнджер”. Несколько шагов — и она подле машины.
— Какого черта? Зачем ты сигналишь?
Кнут Брудаль пожимает плечами, кивая на мобильник, лежащий на водительском сиденье.
— Твой телефон пищал. Разве ты как полицейская не должна всегда брать его с собой, а? Вдруг что-нибудь важное…
Эсэмэска от матери.
Я разрешила Сигрид пожить несколько дней в гостевой комнате. Все шлют тебе привет.
Можно обойтись без ответа.
8
С виду все намного меньше, чем помнится Карен. Она, конечно, бывала здесь раз-другой уже взрослой, но в представлении о Люсвике по-прежнему главенствуют воспоминания детства: рыбный порт с моторными лодками, катерами, тральными сетями и коптильнями. Грузовые суда и огромные пылящие горы угля подальше, в контейнерном порту. Сейчас в гавани не коптят ни селедку, ни пикшу, ни угрей, а от угольных куч, которые давным-давно вывезли, осталась лишь черная пыль, окрасившая фасады домов в грязно-серый цвет. Ее словно бы уже не отскоблить.
Она не спеша едет по главной улице, которая змеится через весь вытянутый в длину городок. Приемной окружного врача, некогда располагавшейся в желтом деревянном особняке у зеленного рынка, давно уже не существует, ей на смену пришла амбулатория, размещенная в здании административного центра, в одном из двух современных здешних кварталов. В том же подъезде находятся контора социального ведомства, рыболовный комитет, строительный комитет, а на самом верхнем этаже — областное управление. Прямо напротив — местное полицейское управление. Карен паркует машину возле него и со вздохом поворачивается к Кнуту Брудалю, который нетерпеливо теребит замок ремня безопасности.
* * *
Турстейн Бюле в жизни именно таков, как и ожидалось. Не моложе шестидесяти, высокий, обветренный, с жидкими волосами, крепким рукопожатием и льдисто-голубыми глазами, которые, когда он впускает их в приемную амбулатории, несколько растерянно смотрят то на Карен, то на внушительную фигуру Кнута Брудаля. Следом за ним подходит еще один мужчина, чуть полноватый, седеющий, в обычной бежевой спортивной куртке; в руках у него кофейник.
— Добро пожаловать! Свен Андерсе́н, окружной врач, — с улыбкой говорит он, протягивая руку.
Карен представляется и, чуть помедлив, представляет Кнута Брудаля, который не делает поползновений открыть рот.
Они минуют регистратуру, где кто-то постарался создать рождественский настрой, развесив над стойкой можжевеловые гирлянды из гипоаллергенного пластика, входят в маленькую буфетную. На столе, покрытом красной клетчатой клеенкой, стоят четыре кружки и блюдо с печеньем. Стулья скрипят по линолеуму, когда они молча усаживаются.
— Ну-с, как же вы намерены действовать? — спрашивает Турстейн Бюле немного погодя, пододвигая Карен блюдо, она берет одно печенье, хотя вовсе не голодна.
— Кнут, стало быть, проведет вскрытие и установит причину смерти, — говорит она, кивнув на судмедэксперта. — А я возглавлю расследование, коль скоро результат подтвердит его необходимость. Как я понимаю, тело будет доставлено в Равенбю на вскрытие уже завтра?
— Совершенно верно, — кивает Свен Андерсен. — Транспорт отходит отсюда завтра утром, а вскрытие нам назначено на одиннадцать. Я говорю “нам”, поскольку тоже надеюсь участвовать. С вашего разрешения, конечно.
Свен Андерсен наливает всем кофе и поверх очков вопросительно смотрит на Кнута Брудаля, который с некоторым запозданием наконец-то оживляется.
— Ну да, ну да, разумеется, если хотите, — бормочет он, протягивая руку и загребая горсть печенья.
— Мы с вами будем работать в тесном контакте, — говорит Карен, оборачиваясь к Турстейну Бюле. — Подкрепление из центра скоро ждать не приходится, так что я рассчитываю на вашу помощь. Сколько у вас тут людей?
— Здесь, в управлении, нас семеро, вместе со мной. Пятеро мужчин и две женщины. В местных участках — в Скребю и в Гудхейме — тоже по нескольку сотрудников, но на праздники они не работают. Все живут на острове и в принципе доступны, кроме одного, который махнул на Канары. Двое откомандированы на охрану места преступления, или места обнаружения, будем пока говорить так. Там все огорожено, согласно инструкции, — добавляет он. — Во всяком случае, ваш криминалист одобрил, когда я час назад отвез его туда.
— А как насчет жилища Фредрика Стууба?
— Там я тоже поставил охрану. Снаружи, конечно, внутрь мы не заходили.
— Отлично. Что ж, доложите, что вам известно, а Свен потом дополнит.
Турстейн Бюле откашливается и монотонно, напряженным голосом, начинает доклад, словно вызубренный урок:
— Итак, жертва — Фредрик Стууб, вдовец, учитель на пенсии. Гертруд, сестра Фредрика, вчера около девяти часов утра нашла его мертвым в старом затопленном угольном карьере в Карбю. Сам Фредрик Стууб проживал неподалеку, чуть севернее Скребю.
Он с сомнением смотрит на Карен. Та кивает:
— У меня родня здесь, на острове, и я часто бывала тут в детстве, так что географию помню.
В глазах Бюле мелькает легкое удивление.
— Эйкен Хорнби, так вы сказали. Значит, вы в родстве со здешними, ноорёскими Эйкенами?
На сей раз Карен лишь согласно кивает, и Турстейн Бюле продолжает, уже с меньшим напряжением в голосе:
— Стало быть, нашла Фредрика его сестра Гертруд Стууб, она забеспокоилась, потому что никак не могла связаться с братом по телефону. Судя по всему, он против обыкновения не пришел к рождественской утрене, и, как только рассвело, она пошла к нему домой, он живет довольно близко от нее. Ни Стууба, ни его собаки она не застала и встревожилась еще больше: вдруг он упал и покалечился, гуляя с собакой. По-видимому, каждое утро ходил одним и тем же маршрутом вокруг карьера. Так я, по крайней мере, понял из ее рассказа, когда мы приехали на место, но нервы у нее были на пределе, поэтому выяснить подробности оказалось трудновато.
Турстейн Бюле делает паузу, отпивает глоток кофе.
— Так или иначе, Гертруд отправилась на поиски и действительно нашла сперва собаку, а потом и брата. К счастью, она взяла с собой мобильник и немедля подняла тревогу. Дежурный, который принял сообщение, сразу же позвонил мне. Я сам живу в Скребю и уже без двадцати десять первым прибыл на место происшествия. Парни из службы спасения явились следом за мной. А ты, Свен, подъехал вроде около десяти?
— В самом начале одиннадцатого, — уточняет врач, и Бюле продолжает:
— Фредрик Стууб упал с обрыва, тело лежало на выступе карьерной стены, у самой воды. Упади он всего десятью метрами дальше, попал бы в воду и камнем пошел на дно. Ребята из службы спасения спустились туда с носилками и подняли его наверх. В этом они наторели, в горах-то.
Секунду помедлив, Карен обращается к Свену Андерсену:
— Не было никаких сомнений, что он уже мертв? Прежде чем они его подняли, я имею в виду.
— Ни малейших сомнений, — решительно отвечает Андерсен. — У него был разбит череп, и часть мозгового вещества вытекла наружу. Это я мог констатировать прямо на месте. Я приехал, как раз когда его вытащили.
— И как долго он был мертв, по вашей оценке? — спрашивает Карен.
— Я бы сказал часа два. Плюс-минус полчаса. Если бы он лежал в воде, определить время смерти было бы труднее.
— О’кей, — говорит Карен. — Значит, он умер приблизительно между половиной восьмого и половиной девятого. Стало быть, незадолго до того, как Гертруд его нашла.
В комнате тихо, комментировать доклад никто не рвется. Кнут Брудаль берет еще горсть печенья, отправляет в рот сразу две штуки, одну за другой, затем берет слово.
— И что же побудило вас оторвать нас от радостей рождественского стола? — весьма неразборчиво спрашивает он, жуя печенье. — Он ведь мог просто поскользнуться и упасть с обрыва?
— Две вещи, — отвечает Свен Андерсен. — Ты скажешь или я?
— Давай ты, — говорит Турстейн Бюле.
— Когда мы привезли его в амбулаторию, я провел первичный осмотр и сразу заметил ссадины на обеих ладонях. Далее, у него отсутствовал левый ботинок, который, конечно, мог потеряться при падении; ботинки-то не на шнуровке, а такие, с резинкой под язычком. Однако носок тоже съехал, едва держался на своде стопы, и на пятке опять же виднелись заметные ссадины.
За столом царит выжидательная тишина. Все понимают, куда клонит Свен Андерсен.
— Следы волочения есть и на одежде, и на заднике второго ботинка, — продолжает врач. — Скоро сами увидите, но, как мне представляется, волокли его, вероятно, на спине. Обнаружив все это, я прервал осмотр и позвонил Турстейну.
Бюле кивает.
— К тому времени я уже обнес место происшествия лентой и выставил пост. Не потому, что у меня были подозрения, что это не несчастный случай, просто так положено, и надо показывать хороший пример. У нас в участке несколько новичков, и на Рождество, ясное дело, дежурили именно они. Когда через несколько часов позвонил Свен, мы сразу начали искать второй ботинок и немного погодя обнаружили его на камне, неподалеку от того места, куда упал Стууб. Одному из парней удалось выудить его с помощью веревки и куска колючей проволоки от забора на разворотной площадке. Не вполне по инструкции, пожалуй, но я опасался, что, если оставить ботинок там, его сдует в воду. В общем, задник был ободран, как, по словам Свена, и на другом ботинке. Вот тогда я и решил связаться с центром. Правильно ли, нет ли, не знаю, но, во всяком случае, по инструкции.
— Все правильно, — с улыбкой успокаивает Карен.
Видимо, он сообщил в центр уже около двух, думает она. А Смеед позвонил мне лишь несколько часов спустя. Должно быть, я действительно была его последней надеждой, иначе пришлось бы отказаться от Таиланда.
— Значит, с тех пор как Гертруд Стууб нашла брата, прошли уже целые сутки.
И на сей раз никаких комментариев. Слышно только, как жует Брудаль. В итоге он и нарушает молчание, произносит с ехидным смешком:
— Так-так. И сколько же любопытных обитателей Ноорё успело тем временем потоптаться вокруг места вероятного преступления? Сёрен Ларсен не обрадуется…
В голосе Турстейна Бюле не слышно досады, которую выдают напряженные челюсти:
— Нисколько. А вот Гертруд Стууб, конечно, могла уничтожить возможные улики. И, понятно, собака. Есть там и мои следы. Однако сверху тела видно не было, в смысле с того места, откуда он упал. Чтобы глянуть вниз, пришлось отойти в сторону, так что большинство отпечатков наверняка целы. Как раз в том месте ребята из службы спасения поднимали тело. Им тоже пришлось отойти вбок.
— Ладно, на месте все увидим, — говорит Карен.
Но Кнут Брудаль гнет свое:
— Вы гарантируете, что охрана все время была на посту? Что ваши люди не двинули домой к женам и к рождественскому барашку, как только вы отвернулись?
Шея и лицо Турстейна Бюле багровеют от злости; не отрывая взгляда от кофейной чашки, он готов огрызнуться.
Кроме ее “форда”, на борту лишь еще два транспортных средства — черный “рено” и мотоцикл. Мотоциклист сидит на своем “харлее”, крепко обхватив ладонями руль. Карен узнает логотип на черной кожаной куртке: “ОР”.
Ей известно, комбинация букв расшифровывается нарочито двояко: “Odin Predators” или “One Percenters”[3]. Штаб-квартира у них на западном побережье Ноорё, это ни для кого не секрет. Зато весьма необычно видеть их в одном экземпляре, думает Карен, глядя на длинную седую косицу на спине мотоциклиста.
Возможно, ездил на одиночное задание, нагнал страху на какого-нибудь горемыку, который не мог оказать сопротивления, думает она. А может, просто гостил у матери, праздновал Рождество. Ведь кем бы этот малый себя ни считал — хищным ли зверем, связанным с давней верой в богов-асов, или гордым представителем того процента байкерской культуры, что в ответе за тяжкие преступления, — в любом случае где-то у него есть бедняжка-мамаша. И она рада видеть его за рождественским столом. Может, даже помогла ему заплести косу, думает Карен, вон какая красивая.
Идет на нос, прислоняется к желтому поручню. Впереди громоздятся горные кряжи Ноорё, с каждой минутой все более внушительные, но по левому борту пока открытое море. Бледное декабрьское солнце как раз успело подняться на востоке и, кажется, уже отказалось от борьбы с облачными фронтами, наплывающими с другой стороны. Она сдерживает желание достать из кармана пачку сигарет. Хоть это и незаметно, курить она бросила. В общем и целом. По крайней мере днем. Но, черт побери, как все же приятно подымить, думает она и сует руку в карман.
Резкий гудок клаксона обрывает это движение, она с досадой оборачивается к черному “рено” на спиной. Водитель разводит руками, жестом показывая, что он ни при чем, кивает на ее собственный “форд-рейнджер”. Несколько шагов — и она подле машины.
— Какого черта? Зачем ты сигналишь?
Кнут Брудаль пожимает плечами, кивая на мобильник, лежащий на водительском сиденье.
— Твой телефон пищал. Разве ты как полицейская не должна всегда брать его с собой, а? Вдруг что-нибудь важное…
Эсэмэска от матери.
Я разрешила Сигрид пожить несколько дней в гостевой комнате. Все шлют тебе привет.
Можно обойтись без ответа.
8
С виду все намного меньше, чем помнится Карен. Она, конечно, бывала здесь раз-другой уже взрослой, но в представлении о Люсвике по-прежнему главенствуют воспоминания детства: рыбный порт с моторными лодками, катерами, тральными сетями и коптильнями. Грузовые суда и огромные пылящие горы угля подальше, в контейнерном порту. Сейчас в гавани не коптят ни селедку, ни пикшу, ни угрей, а от угольных куч, которые давным-давно вывезли, осталась лишь черная пыль, окрасившая фасады домов в грязно-серый цвет. Ее словно бы уже не отскоблить.
Она не спеша едет по главной улице, которая змеится через весь вытянутый в длину городок. Приемной окружного врача, некогда располагавшейся в желтом деревянном особняке у зеленного рынка, давно уже не существует, ей на смену пришла амбулатория, размещенная в здании административного центра, в одном из двух современных здешних кварталов. В том же подъезде находятся контора социального ведомства, рыболовный комитет, строительный комитет, а на самом верхнем этаже — областное управление. Прямо напротив — местное полицейское управление. Карен паркует машину возле него и со вздохом поворачивается к Кнуту Брудалю, который нетерпеливо теребит замок ремня безопасности.
* * *
Турстейн Бюле в жизни именно таков, как и ожидалось. Не моложе шестидесяти, высокий, обветренный, с жидкими волосами, крепким рукопожатием и льдисто-голубыми глазами, которые, когда он впускает их в приемную амбулатории, несколько растерянно смотрят то на Карен, то на внушительную фигуру Кнута Брудаля. Следом за ним подходит еще один мужчина, чуть полноватый, седеющий, в обычной бежевой спортивной куртке; в руках у него кофейник.
— Добро пожаловать! Свен Андерсе́н, окружной врач, — с улыбкой говорит он, протягивая руку.
Карен представляется и, чуть помедлив, представляет Кнута Брудаля, который не делает поползновений открыть рот.
Они минуют регистратуру, где кто-то постарался создать рождественский настрой, развесив над стойкой можжевеловые гирлянды из гипоаллергенного пластика, входят в маленькую буфетную. На столе, покрытом красной клетчатой клеенкой, стоят четыре кружки и блюдо с печеньем. Стулья скрипят по линолеуму, когда они молча усаживаются.
— Ну-с, как же вы намерены действовать? — спрашивает Турстейн Бюле немного погодя, пододвигая Карен блюдо, она берет одно печенье, хотя вовсе не голодна.
— Кнут, стало быть, проведет вскрытие и установит причину смерти, — говорит она, кивнув на судмедэксперта. — А я возглавлю расследование, коль скоро результат подтвердит его необходимость. Как я понимаю, тело будет доставлено в Равенбю на вскрытие уже завтра?
— Совершенно верно, — кивает Свен Андерсен. — Транспорт отходит отсюда завтра утром, а вскрытие нам назначено на одиннадцать. Я говорю “нам”, поскольку тоже надеюсь участвовать. С вашего разрешения, конечно.
Свен Андерсен наливает всем кофе и поверх очков вопросительно смотрит на Кнута Брудаля, который с некоторым запозданием наконец-то оживляется.
— Ну да, ну да, разумеется, если хотите, — бормочет он, протягивая руку и загребая горсть печенья.
— Мы с вами будем работать в тесном контакте, — говорит Карен, оборачиваясь к Турстейну Бюле. — Подкрепление из центра скоро ждать не приходится, так что я рассчитываю на вашу помощь. Сколько у вас тут людей?
— Здесь, в управлении, нас семеро, вместе со мной. Пятеро мужчин и две женщины. В местных участках — в Скребю и в Гудхейме — тоже по нескольку сотрудников, но на праздники они не работают. Все живут на острове и в принципе доступны, кроме одного, который махнул на Канары. Двое откомандированы на охрану места преступления, или места обнаружения, будем пока говорить так. Там все огорожено, согласно инструкции, — добавляет он. — Во всяком случае, ваш криминалист одобрил, когда я час назад отвез его туда.
— А как насчет жилища Фредрика Стууба?
— Там я тоже поставил охрану. Снаружи, конечно, внутрь мы не заходили.
— Отлично. Что ж, доложите, что вам известно, а Свен потом дополнит.
Турстейн Бюле откашливается и монотонно, напряженным голосом, начинает доклад, словно вызубренный урок:
— Итак, жертва — Фредрик Стууб, вдовец, учитель на пенсии. Гертруд, сестра Фредрика, вчера около девяти часов утра нашла его мертвым в старом затопленном угольном карьере в Карбю. Сам Фредрик Стууб проживал неподалеку, чуть севернее Скребю.
Он с сомнением смотрит на Карен. Та кивает:
— У меня родня здесь, на острове, и я часто бывала тут в детстве, так что географию помню.
В глазах Бюле мелькает легкое удивление.
— Эйкен Хорнби, так вы сказали. Значит, вы в родстве со здешними, ноорёскими Эйкенами?
На сей раз Карен лишь согласно кивает, и Турстейн Бюле продолжает, уже с меньшим напряжением в голосе:
— Стало быть, нашла Фредрика его сестра Гертруд Стууб, она забеспокоилась, потому что никак не могла связаться с братом по телефону. Судя по всему, он против обыкновения не пришел к рождественской утрене, и, как только рассвело, она пошла к нему домой, он живет довольно близко от нее. Ни Стууба, ни его собаки она не застала и встревожилась еще больше: вдруг он упал и покалечился, гуляя с собакой. По-видимому, каждое утро ходил одним и тем же маршрутом вокруг карьера. Так я, по крайней мере, понял из ее рассказа, когда мы приехали на место, но нервы у нее были на пределе, поэтому выяснить подробности оказалось трудновато.
Турстейн Бюле делает паузу, отпивает глоток кофе.
— Так или иначе, Гертруд отправилась на поиски и действительно нашла сперва собаку, а потом и брата. К счастью, она взяла с собой мобильник и немедля подняла тревогу. Дежурный, который принял сообщение, сразу же позвонил мне. Я сам живу в Скребю и уже без двадцати десять первым прибыл на место происшествия. Парни из службы спасения явились следом за мной. А ты, Свен, подъехал вроде около десяти?
— В самом начале одиннадцатого, — уточняет врач, и Бюле продолжает:
— Фредрик Стууб упал с обрыва, тело лежало на выступе карьерной стены, у самой воды. Упади он всего десятью метрами дальше, попал бы в воду и камнем пошел на дно. Ребята из службы спасения спустились туда с носилками и подняли его наверх. В этом они наторели, в горах-то.
Секунду помедлив, Карен обращается к Свену Андерсену:
— Не было никаких сомнений, что он уже мертв? Прежде чем они его подняли, я имею в виду.
— Ни малейших сомнений, — решительно отвечает Андерсен. — У него был разбит череп, и часть мозгового вещества вытекла наружу. Это я мог констатировать прямо на месте. Я приехал, как раз когда его вытащили.
— И как долго он был мертв, по вашей оценке? — спрашивает Карен.
— Я бы сказал часа два. Плюс-минус полчаса. Если бы он лежал в воде, определить время смерти было бы труднее.
— О’кей, — говорит Карен. — Значит, он умер приблизительно между половиной восьмого и половиной девятого. Стало быть, незадолго до того, как Гертруд его нашла.
В комнате тихо, комментировать доклад никто не рвется. Кнут Брудаль берет еще горсть печенья, отправляет в рот сразу две штуки, одну за другой, затем берет слово.
— И что же побудило вас оторвать нас от радостей рождественского стола? — весьма неразборчиво спрашивает он, жуя печенье. — Он ведь мог просто поскользнуться и упасть с обрыва?
— Две вещи, — отвечает Свен Андерсен. — Ты скажешь или я?
— Давай ты, — говорит Турстейн Бюле.
— Когда мы привезли его в амбулаторию, я провел первичный осмотр и сразу заметил ссадины на обеих ладонях. Далее, у него отсутствовал левый ботинок, который, конечно, мог потеряться при падении; ботинки-то не на шнуровке, а такие, с резинкой под язычком. Однако носок тоже съехал, едва держался на своде стопы, и на пятке опять же виднелись заметные ссадины.
За столом царит выжидательная тишина. Все понимают, куда клонит Свен Андерсен.
— Следы волочения есть и на одежде, и на заднике второго ботинка, — продолжает врач. — Скоро сами увидите, но, как мне представляется, волокли его, вероятно, на спине. Обнаружив все это, я прервал осмотр и позвонил Турстейну.
Бюле кивает.
— К тому времени я уже обнес место происшествия лентой и выставил пост. Не потому, что у меня были подозрения, что это не несчастный случай, просто так положено, и надо показывать хороший пример. У нас в участке несколько новичков, и на Рождество, ясное дело, дежурили именно они. Когда через несколько часов позвонил Свен, мы сразу начали искать второй ботинок и немного погодя обнаружили его на камне, неподалеку от того места, куда упал Стууб. Одному из парней удалось выудить его с помощью веревки и куска колючей проволоки от забора на разворотной площадке. Не вполне по инструкции, пожалуй, но я опасался, что, если оставить ботинок там, его сдует в воду. В общем, задник был ободран, как, по словам Свена, и на другом ботинке. Вот тогда я и решил связаться с центром. Правильно ли, нет ли, не знаю, но, во всяком случае, по инструкции.
— Все правильно, — с улыбкой успокаивает Карен.
Видимо, он сообщил в центр уже около двух, думает она. А Смеед позвонил мне лишь несколько часов спустя. Должно быть, я действительно была его последней надеждой, иначе пришлось бы отказаться от Таиланда.
— Значит, с тех пор как Гертруд Стууб нашла брата, прошли уже целые сутки.
И на сей раз никаких комментариев. Слышно только, как жует Брудаль. В итоге он и нарушает молчание, произносит с ехидным смешком:
— Так-так. И сколько же любопытных обитателей Ноорё успело тем временем потоптаться вокруг места вероятного преступления? Сёрен Ларсен не обрадуется…
В голосе Турстейна Бюле не слышно досады, которую выдают напряженные челюсти:
— Нисколько. А вот Гертруд Стууб, конечно, могла уничтожить возможные улики. И, понятно, собака. Есть там и мои следы. Однако сверху тела видно не было, в смысле с того места, откуда он упал. Чтобы глянуть вниз, пришлось отойти в сторону, так что большинство отпечатков наверняка целы. Как раз в том месте ребята из службы спасения поднимали тело. Им тоже пришлось отойти вбок.
— Ладно, на месте все увидим, — говорит Карен.
Но Кнут Брудаль гнет свое:
— Вы гарантируете, что охрана все время была на посту? Что ваши люди не двинули домой к женам и к рождественскому барашку, как только вы отвернулись?
Шея и лицо Турстейна Бюле багровеют от злости; не отрывая взгляда от кофейной чашки, он готов огрызнуться.