– Надеюсь, обмен был не с факультетом изящных искусств?

– С Королевской академией, – козырнул он названием элитарного учебного заведения.

– А-а-а, понимаю, – издевательски протянула я. – Хотели отчислить?

– Решил открыть новые горизонты, – высокомерно парировал тот.

– Послушай, адепт по обмену, ты тут товарищ новый и пока не знаешь, что у нас не принято занимать обжитые места. Собирай свои вещички и отвали за соседний стол.

– А здесь подписано? – ухмыльнулся новенький и указал на свитки: – В этой хрени много мелких деталей и еще больше рун, а у меня со зрением не очень. Нужен свет, а стол у окна.

Гудящая лаборатория вмиг смолкла, и за спиной наступила звенящая от любопытства тишина.

– Не подписано, говоришь?

Понимая, что поступаю по-детски и рисуюсь, прямо пальцем я вывела на столешнице: «Лерой». Метка, стоявшая на всех придуманных мной артефактах, угрожающе вспыхнула голубоватым свечением, заставляя парня поморщиться. На деревянной поверхности остался выжженный росчерк.

– Лерой? – фыркнул нахал, начиная раскачиваться на стуле. – Карамелька, ты серьезно?

– Ты меня сейчас конфетой обозвал? – изогнула я брови.

– Все знают, что Лерой – парень.

– Да неужели?

Умник по обмену качался на моем почти колченогом стуле и всем видом напрашивался на неприятности. Не устояв перед соблазном, я ударила ботинком по давным-давно болтавшейся ножке – сама же за два года и расшатала. Раздался хруст, и, нелепо взмахнув руками, парень с грохотом кувыркнулся на спину. Воздух содрогнулся от отборных ругательств. Народ загоготал как сумасшедший. Пока побежденный противник копошился на полу, я по-хозяйски плюхнула сумку на стол, невольно смахнув пару деталей.

– А я предупреждал! – радовался кто-то из артефакторов. – Предупреждал его, что Лерой перекашивает, когда этот стол занимают!

– Капец тебе! – рявкнул адепт, поднявшись с пола, но тут вмешался староста группы, видимо уставший от клоунады. Он перехватил руку новичка и процедил:

– Остынь, придурок, и свали на другое место. Достал уже.

– Пусть она уходит!

– Подписи не видишь? – фыркнул староста, кивнув на только-только остывший росчерк.

Некоторое время парни таращились друг на друга, словно коты, готовые драться за территорию. Хорошо, что хотя бы без воинственного шипения. Вырвавшись, новичок зло цыкнул в мою сторону, со звоном ссыпал детали в шкатулку и, теряя по дороге свитки, переместился за соседний стол. И вроде отступил, но окончательно испоганил и без того отвратительное настроение.

Я прекрасно знала, что в гневе не стоило браться за магию – все равно или не получится вязь, или придется переделывать, однако из упрямства (зря, что ли, устроила переполох) вытащила из стола ящичек с деталями. За спиной перешептывались парни и приходилось делать вид, будто на меня напала внезапная глухота.

– Все девушки раз в месяц на людей кидаются.

– Почему?

– Соблюдайте тишину! – не оборачиваясь, рявкнула я.

– Видишь? Даже тихони звереют.

– Может, называть ее Буйная Лерой?

Те люди, кто считает, будто склоки и сплетни случаются только в женских коллективах, никогда не сидели в одном кабинете с тридцатью парнями, любящими помериться длиной магического стило.

Стараясь справиться с раздражением, я заставила части миниатюрной конструкции подняться над столом и попыталась их соединить в правильный узел.

– Она Голубая кровь? – зашипел кто-то из новеньких.

– А ты думал, они только в Королевскую академию поступают? – отозвался другой.

– Так они правда светятся? Охренеть!

Детали со звоном осыпались на стол. Застонав, я растерла горящее лицо ладонями.

– Заткнитесь, дамы! – рявкнул староста. – Учиться мешаете!

Встретившись с ним взглядом, я благодарно кивнула.

Части снова поднялись в воздух. Они перемещались под разными углами, отскакивали друг от друга, точно однополярные магниты. Руны, нанесенные на поверхность, сплетались в вязь, никак не желавшую пробуждаться. Я была готова сдаться, но вдруг у меня на глазах части стали заворачиваться буравчиком, быстрее и быстрее. Усмирить их не выходило, детальки сминались и крошились. Из символов вырывалось кроваво-красное свечение, не имевшее ничего общего с Истинным светом.

– Проклятие! – прошипела я, начиная впадать в панику. Магия точно взбесилась. Любой пасс руками не замедлял, а ускорял верчение и раскалял воздух.

Еще секунда – и детали взорвались облаком пепла! Горячая волна ударила мне в лицо. Пока я надрывно кашляла, народ зачарованно рассматривал кружение похожих на черный снег крупных хлопьев…


Точно в полусне, я добралась до кабинета университетского здравника. Первым делом, не успев умыться, отправила записку Валентину, а потом долго терла лицо и руки едким хозяйственным щелоком. Часов в закутке, где стояли три узкие, застеленные простынями койки, не было, и время тянулось бесконечно. Казалось, мне пришлось прождать полдня, но, когда Тин появился, даже занятие не успело подойти к концу.

Лучший друг ворвался в университетскую здравницу и, увидев меня, сгорбившуюся на кровати, оцепенел на пороге. Выглядела я жалко, как бездомный котенок, случайно спасенный из пожара. Волосы и брови опалило, одежду посекло мелкими прожженными дырочками. Под ногтями чернели полумесяцы: отмыть грязь в ледяной воде не удалось.

– Лерой… – у Валентина сел голос, и он кашлянул, прежде чем спросить: – Ты ранена?

Чувствуя, как к горлу подступает комок слез, я отрицательно покачала головой.

– Ты в порядке? – тихо вымолвил он.

И я снова покачала головой, а потом выдохнула:

– Нет.

– Ты написала, что в лаборатории случился взрыв.

– Меня перестает слушаться магический свет. – Самой стало страшно, как безнадежно прозвучал высказанный вслух приговор.

Тин побледнел, во взгляде появилось замешательство, как во время погребальной церемонии, когда сжигали тело моей матери. Костер полыхал, я рыдала, а Валентин не понимал, нужно что-то говорить или надо молчать. И теперь он будто мысленно представлял меня, сгорающую в том самом пламени. Уже хоронил.

Пауза длилась так долго, что, вероятно, другим стало бы неловко.

– Так было… – наконец вымолвил он, но все равно осекся.

– Да, именно так было у мамы.

В четыре шага Тин преодолел разделявшее нас расстояние и, схватив меня в охапку, так крепко прижал к себе, что стало трудно дышать.

– Ты волнуешься раньше времени, Валерия.

– Она меня убивает. Темная руна меня убивает! – мой голос истончился.

Сдерживать слезы всегда оказывается сложнее перед тем, кто понимает величину твоего страха.

– Не решай за здравника, – выдохнул он. – Все будет хорошо.

Мы оба знали, что в его словах имелась только крошечная капля правды.

– Разве можно так расплачиваться за одну совершенную глупость? Это нечестно, – прошептала я, хотя прекрасно понимала, что дело не в коротком скольжении в Абрис. Жизнь наказывала меня за встречу с темным паладином, за непонятные чувства к нему, за ломившее от тоски сердце. Таких, как Кайден, с детства учили убивать таких, как я. Видимо, для этого не всегда был нужен меч.

Не знаю, сколько мы простояли, тесно прижавшись, но вдруг дверь тихо отворилась. На пороге появился Оливер. Взгляд остановился на нас с Тином, застывших в объятиях. В лице мелькнуло странное выражение, будто набежала гневная тень, и он вышел, не произнеся ни слова.





* * *


Несмотря на дорогую мебель, шелковую ткань на стенах и дубовый паркет, кабинет здравника все равно пах лечебницей. В воздухе веяло валерьяновой настойкой. Может, каждый раз, когда очередной пациент узнавал, что с его магическим даром творилась какая-нибудь дрянь, ему требовались успокоительные капли?

Сидя перед массивным столом, я пыталась справиться с напряжением и стискивала колени, чтобы не трясти ногой и не стучать каблуком по полу. Кажется, на собеседовании при поступлении в университет перед комиссией из десяти уважаемых профессоров было не так страшно, как в ожидании лекарского заключения. Валерьянка мне бы точно не помешала, даже подумывала спросить, но здравник, дородный господин в очках с золотой оправой, оторвался от чтения записей и обратил на меня внимательный взгляд.

– Что ж, у меня есть две новости.

– Начните с хорошей, – попыталась пошутить я, едва шевеля языком.

– Я не нашел ни одного признака болезни.

– Правда? – на лицо полезла счастливая улыбка, даже дышать стало легче. Это было ужасно глупо, но больше всего меня обрадовала мысль, что теперь не придется рассказывать отцу о страшном приговоре.

– Но совершенно точно темная руна изменила Истинный свет, – закончил он, давая понять, что праздновать рановато.

– А?

– Когда магам ставят боевую руну, то дар перерождается. Процесс болезненный и физически, и морально. Бывает, что у людей меняется характер. Из света исчезает созидательность, приходится прилагать усилия, чтобы подчинить агрессивную магию.

– Погодите, вы пытаетесь сказать, что теперь я смогу создавать только оружие? – уточнила я, вдруг осознав, что никогда всерьез не задумывалась над тем, чтобы отказаться от мирной артефакторики.

– Я говорю о том, что темная руна изменила твой дар, сейчас он гораздо сильнее. Созидательность и агрессивность магии увеличились в равной степени.

– Поэтому у меня получилось пробудить темную руну?

Конечно, о том, что руна не только пробудилась, но и переместила меня в параллельный мир, я не рассказывала, но даже упоминание, что нарисованный в абрисском сборнике символ ожил, привело профессора в большое возбуждение.