— За эту правду грозит наказание до пятнадцати лет лишения свободы!
— Но без этой правды нельзя, тем более что улики против вас собраны и вина будет доказана и без вашего признания.
— Тогда зачем вам признание?
— Мы хотим узнать причины и мотивы, которые толкнули вас на преступление. Лучше вас их никто не знает. По вашему отношению суд будет определять меру наказания. И вам не все равно, где вы об этом скажете: на следствии или в суде. От этого будет зависеть мера наказания.
Сладкова неожиданно оживилась:
— Вы уже все знаете заранее? Знаете, что и суд состоится? Как это понимать? Задавайте конкретные вопросы.
— Хорошо. Давайте, — согласился Малюков. — Так вот, при посещении вашей квартиры мы обратили внимание на то, что входная дверь в незапертом положении самопроизвольно приоткрывается. Ваши соседки показали: когда они вернулись из магазина, то обнаружили, что дверь была плотно прикрыта. Оказалось, что она изнутри прижата стулом. Вот он на фотоснимке, сделанном на месте происшествия во время осмотра. Кто поставил к дверям стул?
— Стул мой, но как он попал в коридор к дверям — я не знаю.
— Хотите сказать, что это дело рук преступников? Но позвольте спросить: к чему это им? Вам предъявляется протокол следственного эксперимента. Стул мог быть поставлен только изнутри квартиры. А в квартире находились одна вы. Больше никого не было. Что вы на это скажете, Ия Александровна? Не кажется ли вам, что со стулом вы перестарались?
— Стул я не ставила. Не ставила — и всё. Ясно?
— Вы знали, что ваши соседки вернутся из магазина, но вот когда? А лежать на полу в ожидании их прихода — нелепо…
— Вы хотите сказать?..
— Да, я хочу сказать, что вы специально приперли дверь стулом. Пока те шебуршили ключами, вы успели лечь на пол.
— Ничего не скажешь, ловко вы все это сочинили, — рассердилась Сладкова. — Я категорически протестую и прошу записать мой протест в протокол. В противном случае я давать показания отказываюсь, обращусь в прокуратуру и потребую отвода вас от следствия.
— Ваше требование я исполню. Пожалуйста, распишитесь. Так вы говорите, я сочинил? А почему в таком случае подверглась ограблению лишь ваша комната? Почему преступники не заглянули в соседние помещения? Хотя, как выяснилось, Полякова ушла, забыв запереть двери своей комнаты…
— А там и брать-то нечего.
— Не скажите. У Поляковой, к примеру, немало редких книг.
Малюков не стал дальше заниматься пустопорожними разговорами, доказывать бесспорное, а решил поставить конкретный вопрос:
— Скажите, Сладкова, какие у вас взаимоотношения с Верой Кожановой?
От неожиданности вопроса Сладкова вздрогнула, но, мгновенно взяв себя в руки, спокойно сказала:
— Чисто служебные. Я вместе с нею работаю в ОЖХ. Не ссоримся, но и не целуемся. Сидим в одном кабинете. Что, опять какой-нибудь психоанализ хотите закрутить?
— Вы же просили задавать вам конкретные вопросы. Объясните, как случилось, что вы свое кожаное пальто, которое значится в списке как украденное, заложили в ломбард на имя Кожановой?
— Все время мучает совесть, — призналась Сладкова с наивным простодушием. — Это пальто я ошибочно внесла в список. Исключите, пожалуйста, восемьсот семьдесят рублей из общей суммы.
— А почему заложили пальто по чужому паспорту?
— Бес попутал. Свой паспорт забыла, а пальто домой нести не хотелось. Да и деньги позарез были нужны. Увидела на столе Верин паспорт, взяла, быстренько смоталась в ломбард. Особого криминала здесь не вижу.
— А я питаю на этот счет серьезные сомнения, — сказал Малюков. — Тем более что вы собирались заложить и магнитофон.
— Какой еще магнитофон?
— Тот самый, по описанию свидетелей, что указан в списке украденных вещей.
— Это уж слишком, — вспыхнула Сладкова. — Наговорить можно чего угодно.
— Ну, знаете… — Малюков запнулся, слегка покраснев.
Есть грань, за которой кончается всякое уважение и начинается неприязнь. Следователь боялся переступить эту, грань, сдержался.
— Приемщице, думаю, вполне можно верить, — продолжал он. — Да и молодому человеку, который сторговался с вами и купил этот магнитофон. Есть свидетель — уборщица. Она стыдила вас, что продаете вещи в запрещенном месте. Разве не так было?
Сладкова растерянно глянула на следователя: вот уж подловили так подловили…
— Да, было, — призналась она. — Исключите еще тысячу.
Сделав пометку в списке, Александр Николаевич спросил:
— Что еще следует исключить?
Но Сладкова спросила:
— Почему вы мне не верите?
«Верить? Вам?» — вертелось на языке у Малюкова.
— Говорите правду, и вам поверят, — сказал он.
— Я все сказала.
— Все, да не все.
— К чему вы клоните?
— Все к тому же — к истине. Не понимаю вашу, мягко говоря, странную позицию.
— Ничего странного. — Сладкова долбила свое. — Когда тебя как следует свистнут по голове, а потом тут же пристают с вопросами, попробуй сразу сообрази. Вполне могла какую-то вещь вписать по ошибке, могла и не обнаружить пропажу. Подобного, я вижу, вы не допускаете. Что вам до беззащитной женщины? И когда только все это кончится! Что за напасть такая! Господи… — И, отвернувшись, заплакала.
Следователь предложил сделать перерыв, но Сладкова возразила:
— Нет, надо кончать эту комедию. Я извелась, устала. Что там у вас еще?
— Вот признание Ольги Кравцовой и Тамары Тимониной, — перелистав дело, сказал Малюков. — Они обвиняют вас в сводничестве. К тому же Гогия взял у одной в долг тысячу рублей, а у другой — пятьсот. Обещал через неделю отдать — и как в воду канул. Не знаю, какими мотивами вы руководствовались, когда в счет долга Гогии отдавали Кравцовой дубленку, а Тимониной — лайковый пиджак…
— Исключите и эти вещи, — убито произнесла Сладкова.
— А остальные?
— Остальные у преступников.
— А кто, скажите, у «Пассажа» продавал каракулевую шубу?
Сладкова энергично подняла голову, округлила глаза.
— На что другое, но на такое я не способна.
— Есть свидетель. Опять-таки ваша знакомая.
— Она меня с кем-то спутала.
— Вы, естественно, могли ее не видеть. Но Галина Николаевна вас…
— Боже мой! — воскликнула Сладкова — И эта… Все против меня…
— Осталось, как видите, совсем немного вещей в списке, — оторвав взгляд от бумаги, сказал Малюков. — Заниматься их розыском бессмысленно. Надеюсь, что вы сами понимаете это. У следствия, как видите, есть полная уверенность в том, что налета на вас не было и что никто ваши вещи не похищал… Будем считать, что следствие подошло к концу.
Малюков немного выждал и заключил:
— Вам, Ия Александровна, предъявляется обвинение в преступлении, предусмотренном статьями 180, часть 2-я, 181, часть 3-я, и 15–93, часть 3-я, УК РСФСР. Ознакомьтесь с постановлением…
— Я признаю себя виновной. Надеюсь, следствие проявит ко мне гуманность и снисхождение: не будет до суда меня арестовывать, — всхлипнула Сладкова.
Малюков холодно сказал:
— О гуманности вам, Сладкова, следовало бы думать раньше, когда вы брались за перо и возводили напраслину на милицию и прокуратуру. Вы будете арестованы, прокурор утвердит обвинительное заключение и направит дело в суд.
— Где же справедливость? — Сладкова нетерпеливо закурила. — Я же призналась!
— Верно, признались, но только под тяжестью улик. Признались, когда факты отрицать стало невозможно. Ваше преступление доказано. Вы совершили его продуманно, сознательно вследствие морального падения, надеясь, что оно не будет раскрыто. У вас был, повторяю, шанс. Вы им не воспользовались.
— Я запуталась, — сказала она с отчаянием. — Не заметила, как началось раздвоение. Хотелось красиво жить, любить, быть любимой. Это же так естественно! И тут подвернулся Гогия. Щедрый, ласковый. Все заслонил. Все! Не справилась. Потеряла голову. Стала сжигать мосты. Захлестнула блажь — хотелось иметь дачу на берегу моря, машину, яхту, много денег. Вот и занесло…
«Вот она, истина, — думал Александр Николаевич. — Билась за призрачное счастье, пока не сломалась».
— Теперь-то, надо полагать, прозрели? Извлекли урок?
Сладкова тяжело вздохнула.
— Слишком поздно. Такая, видно, судьба.
— Да, ее не обманешь. А вот осилить… Осилить, пожалуй, можно.
— Не надо, Александр Николаевич. Есть правило: лежачего не бьют.
— Не понял, поясните.
— Ходила к мужу. — Сладкова печально вздохнула. — Сделать это было нелегко, но пересилила себя. Он выслушал и не простил. Сын тоже отвернулся…