— На Неву? — переспросил Корнеев. — И кого там видели? К кому обращались?
— Никого не видела, ни к кому не обращалась.
— Где еще искали?
— Больше никуда не ездила. Расстроилась. Решила мужа подождать. — Женщина подумала и добавила: — Может, к матери мотанул.
— А где мать живет?
— За городом, в деревне.
— У вас есть адрес?
Не отвечая, Федулова подошла к журнальному столику, взяла алфавитку, полистала. Потом поискала в ящике стола, в ранце.
— Не нашла. У мужа надо спросить. Знаю, что где-то был адрес.
Корнеев за эти годы поднаторел в науке разгадывать людей по их поведению, по интонациям ответов. Все повадки Федуловой выдавали в ней человека настороженного, словно со сжатой внутри пружиной.
— Ну, а как пасынок? — спросил вдруг офицер.
— В каком смысле?
— Был ослушником, обижал, грубил?
— Ну что вы! Разве такое возможно?
— Часто с матерью встречался?
— У него теперь одна мать — это я, — с вызовом ответила Федулова.
— Да, но вы же только что сказали, что, может, он к матери мотанул. Стало быть, встречался, навещал ее. И не раз…
Женщина недоуменно, словно ничего не понимая, глядела на Корнеева. Тот счел неуместным развивать сейчас эту тему, хотя следствию вообще-то необходимо знать взаимоотношения людей, вовлеченных в круг, очерченный преступлением.
— Кто предложил заявить в милицию?
— Слух прошел, что в карьере мальчика выловили.
— В каком карьере?
— А тут. На Кирпичной.
— Думаете, ваш?
Повисла неловкая пауза.
— Кто первым предложил? — уточнил офицер.
— Муж. А я поддержала.
— Всегда поддерживаете друг друга? Живете, так сказать, в любви и согласии?
По лицу Федуловой скользнула сдержанная улыбка.
— Наверное, так.
Корнеев ухмыльнулся: когда «наверное» любят, то, вероятно, вовсе не любят. Он выписал повестку и передал ее Федуловой.
— Подходите завтра к десяти, — сказал он. — Все, что мне сейчас рассказали, — запишем. А повестка — документ, освобождающий вас от работы и обязывающий к явке…
Выслушав доклад Миронова, начальник уголовного розыска ГУВД резюмировал:
— План одобряю. Версии намечены должным образом. Людей задействовано достаточно. — Полковник Зи-галенко энергичным жестом отодвинул бумагу и мгновенно изменил тон. — Что же, Алексей Павлович, происходит? На прошлой неделе изнасилована восьмилетняя девочка. Позавчера зверски избита еще одна. А сегодня вот мальчик…
Зигаленко хотел было подняться из-за стола, но в последний момент передумал и решил не вставать.
— Целый букет, — продолжал он. — Не многовато ли для одного отделения?
Вопрос повис в напряженной тишине.
В ту пору, когда Миронов еще работал следователем, он иногда контактировал с Зигаленко — оперуполномоченным по делам несовершеннолетних. Беспокойный и инициативный офицер, тот много сделал и делает по предупреждению детской преступности. Спустя несколько лет их дороги снова сошлись. Зигаленко поддержал Алексея Павловича в те смутные времена, когда от него «деликатно» освобождались под предлогом перевода на другую должность. «Все рано или поздно встанет на свои места, — говорил Георгий Дмитриевич Миронову, который тогда переходил в его непосредственное подчинение. — Время покажет, кто есть кто. Осваивайтесь в новой роли. Работайте».
— Преступление можно было предупредить, — нарушил молчание Миронов. — Мать погибшего Сергея обращалась в отделение милиции. Была она и у начальника: просила его вмешаться, помочь мальчику, защитить его. Майор Боровин обещал разобраться, взять под контроль, но, к сожалению, ничего не сделал. Палец о палец не ударил.
— За это надо наказывать.
— С Боровиным вели жесткий разговор. И наказывали. Как с гуся вода.
Отделение милиции, которое возглавляет майор Бо-ровин, по-прежнему самое неблагополучное в районе. Растет число тяжких преступлений, тревожнее стало на улицах.
— Участковый тоже не чешется, — продолжал Миронов. — Погряз в бумагах, выполняет несвойственные ему функции. С населением не общается, положения дел не знает. Инспектор занималась чем угодно, только не проблемами несовершеннолетних. На днях ее убрали. Новый инспектор, кажется, толковая женщина.
— Да, подростки действительно проблема из проблем, — вздохнул Зигаленко. — Непонимание на всех уровнях. Взрослые не понимают детей, а дети не понимают взрослых. Все переплелось. Сколько социально больных детей…
Полковник встал.
— А за отделением нужен глаз да глаз, — уже на ходу сказал Зигаленко. — Да, а почему Боровина на карьере не было?
— Так сегодня же воскресенье.
Глаза полковника сверкнули гневом:
— Так. Боровина, думаю, достаточно предупреждали. По всем линиям. Хватит. Проводите служебное расследование. Выводы доложите. Разгильдяйства я не потерплю.
Миронов что-то писал, когда вошел Корнеев. Он вкратце рассказал майору о разговоре с Федуловой.
— Мне показалось, что она не очень-то обеспокоена исчезновением пасынка, — заключил офицер. — За мужа больше тревожится.
— Пасынок — не муж.
— И то верно, — согласился Корнеев. — А вообще-то женщина, чувствуется, расчетливая и решительная.
В приемной ждала мать Сергея, поэтому майор не стал продолжать этот разговор.
— Будет время — потолкуем, — сказал он. — Есть дела более срочные. Следователь оставила объемное задание. Завтра займешься. А сейчас поезжай к Андрею Пухову. Живет на Озерной. Свяжись предварительно с Карениной. Она занималась матерью Сергея. А Пухов — его приятель…
Дверь приоткрылась, и хрипловатый голос спросил:
— Можно?
Это была Галина Матвеевна — мать Сережи. Щуплая, лицо помятое, изрезанное синеватыми прожилками. Острые плечи опущены. В глазах — пустота.
— Только после суда я опомнилась. — Женщина тяжело вздохнула. — Сына потерял и сама оказалась в болоте.
Она долго молчала, не замечая, как по щеке скатывались слезинки.
— После суда, говорите? — издалека подступил к этой щепетильной теме Миронов. — А раньше о чем думали? Не год же и не два жили вместе. Было время взвесить, подумать, взяться за ум.
Галина Матвеевна опустила голову, заметно иссеченную сединой. Разгульная жизнь изнурила эту еще сравнительно молодую и некогда красивую женщину.
— Да, было, — промямлила она. — И Каренина не раз со мной говорила.
— Так в чем же дело? — спросил Алексей Павлович. Он хотел добавить: «Неужели, для того чтобы опомниться, надо было разрушать семью и терять сына?», но не сказал, пощадил. — Кто же виноват? Муж?
— Нет, только не он. — Женщина впервые открыто посмотрела на Миронова. — Он добрый, порядочный. Все на мою совесть давил. Терпел. А надо было по-другому. Палкой…
— А сын? — спросил Миронов. — Он же все видел. Как он относился?
— Как относился? — переспрашивает Галина Матвеевна и прячет глаза. Нет, она не может рассказать о своих беспробудных пьянках, о неприятных сценах, о своем отношении к сыну. Она его не била, нет, даже пальцем не тронула. Правильнее будет сказать — чувствовала себя виноватой перед ним. Однажды, придя из школы, Сергей застал мать на кровати в верхней одежде. Он встревожился, стал предлагать свою помощь, а выяснив, что нет обеда, сбегал в магазин, купил кусок колбасы, хлеба, приготовил яичницу. Пригласил мать к столу, а она, пробормотав что-то невнятное, отвернулась к стене, сказала: «Уйди, не приставай…»
Через несколько дней, когда отец был в отъезде, мать пришла с подругой. Они долго сидели на кухне. Выпивали. Сергей лег на кровать, натянул на себя одеяло, затих. Галина Матвеевна вдруг стала куда-то собираться. Он вскочил с кровати, подбежал к ней, схватил за руку.
— Мамочка, милая, не уходи, — запричитал. — Не уходи, не пущу.
Мать все-таки ушла. Утром приехал отец, был скандал. Мать плакала, клялась, что «завязала». Теперь и Сережа был на страже, пропускал занятия, чтобы встретить маму. Проверял ее сумки, однажды нашел бутылку вина, сперва спрятал ее, а потом вылил вино в раковину. Как-то возвращаясь с Барсиком домой, сильно продрог. Бежал, чтобы согреться, а рядом на поводке семенил щенок. Ветер сносил его в сторону, и он путался в ногах. Тогда Сережа взял своего любимца за пазуху. Вскочил в подъезд и наткнулся на мать. Она лежала на ступеньках. Лицо совсем белое, словно его вымочили в щелоке, только глаза огромные, глядевшие куда-то в пустоту…
Сережа наклонился:
— Мамочка, ну, чего ты тут? Пойдем домой! Пойдем. Давай я тебе помогу.
Она отмахивалась, пнула Барсика, скулившего и сновавшего по ступенькам. Он стал поднимать мать, у него никак не получалось, не хватало сил. И он от обиды заплакал.
— Ну, вставай же. Пойдем. Я тебя обмою. Смотри, какая ты грязная^ Вставай.
Соседи помогли ему…
Сергей заболел, к еде не притрагивался. Таблетки не принимал, складывал под матрац. Когда мать подходила, отворачивался, прятал глаза. Так он думал повлиять на нее. Он умрет, если она не бросит выпивать и вести разгульную жизнь.
— Никого не видела, ни к кому не обращалась.
— Где еще искали?
— Больше никуда не ездила. Расстроилась. Решила мужа подождать. — Женщина подумала и добавила: — Может, к матери мотанул.
— А где мать живет?
— За городом, в деревне.
— У вас есть адрес?
Не отвечая, Федулова подошла к журнальному столику, взяла алфавитку, полистала. Потом поискала в ящике стола, в ранце.
— Не нашла. У мужа надо спросить. Знаю, что где-то был адрес.
Корнеев за эти годы поднаторел в науке разгадывать людей по их поведению, по интонациям ответов. Все повадки Федуловой выдавали в ней человека настороженного, словно со сжатой внутри пружиной.
— Ну, а как пасынок? — спросил вдруг офицер.
— В каком смысле?
— Был ослушником, обижал, грубил?
— Ну что вы! Разве такое возможно?
— Часто с матерью встречался?
— У него теперь одна мать — это я, — с вызовом ответила Федулова.
— Да, но вы же только что сказали, что, может, он к матери мотанул. Стало быть, встречался, навещал ее. И не раз…
Женщина недоуменно, словно ничего не понимая, глядела на Корнеева. Тот счел неуместным развивать сейчас эту тему, хотя следствию вообще-то необходимо знать взаимоотношения людей, вовлеченных в круг, очерченный преступлением.
— Кто предложил заявить в милицию?
— Слух прошел, что в карьере мальчика выловили.
— В каком карьере?
— А тут. На Кирпичной.
— Думаете, ваш?
Повисла неловкая пауза.
— Кто первым предложил? — уточнил офицер.
— Муж. А я поддержала.
— Всегда поддерживаете друг друга? Живете, так сказать, в любви и согласии?
По лицу Федуловой скользнула сдержанная улыбка.
— Наверное, так.
Корнеев ухмыльнулся: когда «наверное» любят, то, вероятно, вовсе не любят. Он выписал повестку и передал ее Федуловой.
— Подходите завтра к десяти, — сказал он. — Все, что мне сейчас рассказали, — запишем. А повестка — документ, освобождающий вас от работы и обязывающий к явке…
Выслушав доклад Миронова, начальник уголовного розыска ГУВД резюмировал:
— План одобряю. Версии намечены должным образом. Людей задействовано достаточно. — Полковник Зи-галенко энергичным жестом отодвинул бумагу и мгновенно изменил тон. — Что же, Алексей Павлович, происходит? На прошлой неделе изнасилована восьмилетняя девочка. Позавчера зверски избита еще одна. А сегодня вот мальчик…
Зигаленко хотел было подняться из-за стола, но в последний момент передумал и решил не вставать.
— Целый букет, — продолжал он. — Не многовато ли для одного отделения?
Вопрос повис в напряженной тишине.
В ту пору, когда Миронов еще работал следователем, он иногда контактировал с Зигаленко — оперуполномоченным по делам несовершеннолетних. Беспокойный и инициативный офицер, тот много сделал и делает по предупреждению детской преступности. Спустя несколько лет их дороги снова сошлись. Зигаленко поддержал Алексея Павловича в те смутные времена, когда от него «деликатно» освобождались под предлогом перевода на другую должность. «Все рано или поздно встанет на свои места, — говорил Георгий Дмитриевич Миронову, который тогда переходил в его непосредственное подчинение. — Время покажет, кто есть кто. Осваивайтесь в новой роли. Работайте».
— Преступление можно было предупредить, — нарушил молчание Миронов. — Мать погибшего Сергея обращалась в отделение милиции. Была она и у начальника: просила его вмешаться, помочь мальчику, защитить его. Майор Боровин обещал разобраться, взять под контроль, но, к сожалению, ничего не сделал. Палец о палец не ударил.
— За это надо наказывать.
— С Боровиным вели жесткий разговор. И наказывали. Как с гуся вода.
Отделение милиции, которое возглавляет майор Бо-ровин, по-прежнему самое неблагополучное в районе. Растет число тяжких преступлений, тревожнее стало на улицах.
— Участковый тоже не чешется, — продолжал Миронов. — Погряз в бумагах, выполняет несвойственные ему функции. С населением не общается, положения дел не знает. Инспектор занималась чем угодно, только не проблемами несовершеннолетних. На днях ее убрали. Новый инспектор, кажется, толковая женщина.
— Да, подростки действительно проблема из проблем, — вздохнул Зигаленко. — Непонимание на всех уровнях. Взрослые не понимают детей, а дети не понимают взрослых. Все переплелось. Сколько социально больных детей…
Полковник встал.
— А за отделением нужен глаз да глаз, — уже на ходу сказал Зигаленко. — Да, а почему Боровина на карьере не было?
— Так сегодня же воскресенье.
Глаза полковника сверкнули гневом:
— Так. Боровина, думаю, достаточно предупреждали. По всем линиям. Хватит. Проводите служебное расследование. Выводы доложите. Разгильдяйства я не потерплю.
Миронов что-то писал, когда вошел Корнеев. Он вкратце рассказал майору о разговоре с Федуловой.
— Мне показалось, что она не очень-то обеспокоена исчезновением пасынка, — заключил офицер. — За мужа больше тревожится.
— Пасынок — не муж.
— И то верно, — согласился Корнеев. — А вообще-то женщина, чувствуется, расчетливая и решительная.
В приемной ждала мать Сергея, поэтому майор не стал продолжать этот разговор.
— Будет время — потолкуем, — сказал он. — Есть дела более срочные. Следователь оставила объемное задание. Завтра займешься. А сейчас поезжай к Андрею Пухову. Живет на Озерной. Свяжись предварительно с Карениной. Она занималась матерью Сергея. А Пухов — его приятель…
Дверь приоткрылась, и хрипловатый голос спросил:
— Можно?
Это была Галина Матвеевна — мать Сережи. Щуплая, лицо помятое, изрезанное синеватыми прожилками. Острые плечи опущены. В глазах — пустота.
— Только после суда я опомнилась. — Женщина тяжело вздохнула. — Сына потерял и сама оказалась в болоте.
Она долго молчала, не замечая, как по щеке скатывались слезинки.
— После суда, говорите? — издалека подступил к этой щепетильной теме Миронов. — А раньше о чем думали? Не год же и не два жили вместе. Было время взвесить, подумать, взяться за ум.
Галина Матвеевна опустила голову, заметно иссеченную сединой. Разгульная жизнь изнурила эту еще сравнительно молодую и некогда красивую женщину.
— Да, было, — промямлила она. — И Каренина не раз со мной говорила.
— Так в чем же дело? — спросил Алексей Павлович. Он хотел добавить: «Неужели, для того чтобы опомниться, надо было разрушать семью и терять сына?», но не сказал, пощадил. — Кто же виноват? Муж?
— Нет, только не он. — Женщина впервые открыто посмотрела на Миронова. — Он добрый, порядочный. Все на мою совесть давил. Терпел. А надо было по-другому. Палкой…
— А сын? — спросил Миронов. — Он же все видел. Как он относился?
— Как относился? — переспрашивает Галина Матвеевна и прячет глаза. Нет, она не может рассказать о своих беспробудных пьянках, о неприятных сценах, о своем отношении к сыну. Она его не била, нет, даже пальцем не тронула. Правильнее будет сказать — чувствовала себя виноватой перед ним. Однажды, придя из школы, Сергей застал мать на кровати в верхней одежде. Он встревожился, стал предлагать свою помощь, а выяснив, что нет обеда, сбегал в магазин, купил кусок колбасы, хлеба, приготовил яичницу. Пригласил мать к столу, а она, пробормотав что-то невнятное, отвернулась к стене, сказала: «Уйди, не приставай…»
Через несколько дней, когда отец был в отъезде, мать пришла с подругой. Они долго сидели на кухне. Выпивали. Сергей лег на кровать, натянул на себя одеяло, затих. Галина Матвеевна вдруг стала куда-то собираться. Он вскочил с кровати, подбежал к ней, схватил за руку.
— Мамочка, милая, не уходи, — запричитал. — Не уходи, не пущу.
Мать все-таки ушла. Утром приехал отец, был скандал. Мать плакала, клялась, что «завязала». Теперь и Сережа был на страже, пропускал занятия, чтобы встретить маму. Проверял ее сумки, однажды нашел бутылку вина, сперва спрятал ее, а потом вылил вино в раковину. Как-то возвращаясь с Барсиком домой, сильно продрог. Бежал, чтобы согреться, а рядом на поводке семенил щенок. Ветер сносил его в сторону, и он путался в ногах. Тогда Сережа взял своего любимца за пазуху. Вскочил в подъезд и наткнулся на мать. Она лежала на ступеньках. Лицо совсем белое, словно его вымочили в щелоке, только глаза огромные, глядевшие куда-то в пустоту…
Сережа наклонился:
— Мамочка, ну, чего ты тут? Пойдем домой! Пойдем. Давай я тебе помогу.
Она отмахивалась, пнула Барсика, скулившего и сновавшего по ступенькам. Он стал поднимать мать, у него никак не получалось, не хватало сил. И он от обиды заплакал.
— Ну, вставай же. Пойдем. Я тебя обмою. Смотри, какая ты грязная^ Вставай.
Соседи помогли ему…
Сергей заболел, к еде не притрагивался. Таблетки не принимал, складывал под матрац. Когда мать подходила, отворачивался, прятал глаза. Так он думал повлиять на нее. Он умрет, если она не бросит выпивать и вести разгульную жизнь.