Что бы ни делал этот браслет, он как минимум не мешал ее собственной магии и никак на нее не влиял. Даже к лучшему, что он не целительский, а завязан совсем на другое направление. Меньше риск конфликта, да и не так страшно: он точно не действует на разум и не заставит болтать лишнее.
Ну а то, что драгоценность не снимается… Кисть — не голова, есть простой фокус, которым при необходимости можно воспользоваться. И удрать. Желательно — прихватив ценную игрушку с собой. Для этого, правда, нужно разжиться экранированным ящичком, чтобы артефакт невозможно было отследить.
Узнать бы, что на самом деле делает это произведение ювелирного и магического искусства, но как? Спрашивать мужа бесполезно, как и о том, зачем он вообще нацепил эту драгоценность на молодую супругу. Точно ведь не подарок, иначе не стал бы врать и о его назначении. Но что?!
Чарген никогда не имела развитой интуиции, компенсируя отсутствие этого полезного чувства осведомленностью. Не требовалось обладать ею и теперь, чтобы понять: Чара влипла в дурную историю и по-хорошему стоило бы сбежать прямо сейчас, не дожидаясь развития событий и плюнув на артефакт. Но до смерти было жаль потраченных на этого человека времени, сил и средств.
Три месяца она аккуратно собирала информацию и готовила маску, разыскивая подходящую девушку с подходящей биографией, отдала круглую сумму за левые документы. Целый месяц проживала в тесной убогой комнатушке, терпела скучные ухаживания жадного, неприятного типа, опускала глазки и томно вздыхала. Да она вчера вытерпела первую брачную ночь с этим неуклюжим индюком! И хотя девственность ее была изрядно потрепана и восстановлена магическим путем, но больно и противно было по-настоящему. А теперь что — она сбежит поджав хвост при первых признаках опасности?! Нет уж, без куша хотя бы в горстку хороших камней она не уйдет!
Преисполненная решимости, Чарген бодро спустилась вниз, где уже ждали вещи. Ничего, она и поездку эту выдержит, зато потом Ралевич, пусть и вопреки собственным желаниям, щедро отблагодарит жену за проведенное вместе время…
В автомобиле супруг был задумчив и погружен в какие-то деловые бумаги, куда Чара, преодолевая собственное любопытство, ни разу не заглянула. Сидела, таращилась в окно и теребила роскошный браслет на руке, то и дело на него поглядывая и искренне жалея, что на улице слишком тепло и глухое платье с длинными рукавами смотрелось бы неуместно. Боги с ним, с истинным предназначением артефакта, но тут ведь издалека видно, что он стоит баснословных денег. А ну как грабители позарятся? С рукой ведь оторвут, им плевать будет, что он не снимается…
Дорога через город получилась долгой. Улицы оказались заполнены машинами, да еще, как назло, по пути попалось несколько аварий, так что до воздушного порта добрались за несколько минут до отправления. К счастью, носильщик подвернулся быстро и оказался расторопным, до посадочной площадки добежать успели. Ралевич, похоже, отлично знал, от какой именно причальной вышки отходит нужный рейс, поэтому спешил через вокзал целенаправленно. И на месте, судя по искренней радости и горячим благодарностям носильщика, расщедрился на хорошие чаевые, что тоже было на него не похоже.
Чару опять охватила тревога. Куда они летят, что происходит?!
Увы, на глаза по дороге не попалось ни одного указателя, в вокзал они забежали через какой-то боковой неприметный вход и почти сразу попали в руки воздушной стражи, проверявшей документы на нужный рейс. Судя по всему, супруги Ралевич оказались последними пассажирами.
Паспорта проглядели наскоро, но сердце Чары в этот момент привычно подпрыгнуло к горлу: вдруг обман вскроется? Но нет, подделка оказалась хороша.
От здания вокзала к каждой из вышек тянулась линия узкоколейной железной дороги, опутавшей всю территорию порта плотной сетью. Пассажиров по ней возил почти игрушечный паровозик с небольшими, словно детскими вагонами. Сходство подчеркивалось их яркой сочной раскраской. Семь штук, каждый выкрашен в свой цвет спектра — прелесть.
— Чему ты улыбаешься? — спросил Ралевич, когда они расселись и маленький черный локомотив тронулся. После проверки документов муж заметно повеселел.
«Тоже, что ли, с фальшивым паспортом летит?» — рассеянно подумала Чара.
— Такой симпатичный паровозик, и вагончики очень милые, — искренне ответила она.
— Все же ты совсем еще ребенок, — снисходительно хмыкнул он.
Спорить Чарген не стала, только беспечно засмеялась и приникла к окну, чтобы не смотреть на спутника. И хотя время для нее имело обычай растягиваться от беспокойства, именно сейчас оно изменило этой традиции: путь до причальной вышки оказался издевательски коротким и быстрым, как и подъем наверх, и посадка в дирижабль.
Каюта была просторной и по-настоящему роскошной, Ралевич явно не поскупился. Две комнаты, гостиная и спальня, своя уборная и даже душ. Чарген даже не пришлось изображать восхищение и удивление, потому что летать в таких условиях ей никогда раньше не доводилось. Кресла в общем салоне обычно вполне хватало, зачем переплачивать за несколько часов? Она, конечно, слышала, что богачи путешествуют в других условиях, но знать и видеть своими глазами — разные вещи.
Когда они оказались в каюте, Ралевич окончательно расслабился и повеселел. Точно ведь чего-то боялся всю дорогу… Из-за этого артефакта? Или у него безо всякого артефакта какие-то проблемы? Боги, да кому мог понадобиться этот тип, кроме аферистки вроде Чары?!
— Какая красота! — проговорила Чара, оглядываясь. — Но зачем нужна спальня?..
— Перелет длинный, почти трое суток. Как тут без кровати?
— Трое суток? — ахнула Чарген. — Но куда мы летим?!
— В Норк.
— Куда? — переспросила потрясенно, хотя и с первого раза прекрасно расслышала.
— В Норк, столицу Регидона. Ты же никогда там не была? — усмехнулся Ралевич.
— Нет, никогда, — пробормотала она. — Мы полетим над океаном?..
— Бояться нечего, дирижабль — самый надежный транспорт, — убежденно отмахнулся Ралевич. — А на Норк стоит посмотреть, прекрасный город. В сравнении с ним Беряна — сонная провинция. Каждый раз, когда туда возвращаюсь, чувство, что приехал в деревню. Иди сюда, Цветочек, ты же не очень устала с дороги? — довольно улыбнулся он.
— Не очень, — вынужденно призналась она, ласково улыбнулась и шагнула к мужу.
Сложнее всего оказалось побороть порыв вцепиться ему в горло. Чтоб ему посереть, этому индюку, куда он ее тащит?! Да уж, теперь точно не сбежишь, не в океан же головой вниз! И что ей делать в этом проклятом Регидоне, если она не знает языка даже на уровне «да, нет, спасибо»?!
А старику Марчелису надо сказать большое спасибо за отличную работу: если его подделку даже здесь, на паспортном контроле не разглядели, она ничем не хуже оригинала. Вот было бы весело, если бы Чару прямо в порту взяли под локотки за подлог документов!
Растерянность и негодование вскоре сменились откровенной злостью. Нет уж, она доиграет свою роль милой влюбленной глупышки и постарается вытрясти из Ралевича как можно больше.
А еще — сосредоточится на поисках компромата. И если что-то попадется, не станет тратить силы и время на шантаж, а с огромным моральным удовлетворением передаст куда следует, пусть с муженьком следственный комитет разбирается. А что-то ведь непременно попадется, потому что… Легальные дела не бывают настолько внезапными, не прикрываются свадебным путешествием, не вызывают у опытного дельца столько волнения.
Нет, Ралевич влез в огромную кучу редкой дряни, и хорошо, если без политического душка. И она — вслед за ним.
Впрочем, ладно, не стоит тратить силы и нервы на панику, сбежать никогда не поздно. Она и в Регидоне, если что, не пропадет, уж как-нибудь выкрутится. Тут главное — отобрать свой паспорт у муженька, а то он так и держит его у себя с самой свадьбы. Причем Чара бы совсем не удивилась, что держит намеренно.
Во всей сложившейся ситуации Чарген пока видела единственный жирный плюс: «жертву» она в этот раз выбрала исключительно удачно. Просто потому, что с каждой минутой общения Ралевича все больше хотелось не только лишить крупной суммы, но вообще пустить по миру без медяхи в кармане.
ГЛАВА 2
Покойники порой доставляют больше проблем, чем живые
Дорога получилась отвратительно длинной, тоскливой и трудной. В дирижабле Чаре некуда было деться от общества мужа, который тоже не имел полезного занятия и все время посвящал супруге. Единожды приняв твердое решение, Чарген продолжала уверенно играть роль и обхаживать мужа, однако мысленно считала минуты до приземления. От улыбки уже начало сводить скулы, а единственной отдушиной оставались мечты и фантазии. Сначала — о мелких гадостях на уровне соли в чай супруга, потом — о куда более крупных, вроде цианида, туда же.
Нет, он совершенно точно не отделается от нее легко! Чара пока еще не знала, что такого плохого сделает мужу, но была уверена — обязательно сделает. Не убьет, конечно, ввязываться в серьезные преступления она не собиралась, но есть ведь куча вещей гораздо хуже смерти. Тюрьма, например.
Весть о прибытии в Норк Чарген восприняла с огромным облегчением. А сходя под руку с мужем по широкой винтовой лестнице причальной вышки, она вдруг отчетливо поняла: устала. Не только сейчас и от Ралевича, но вообще от такой жизни. Слишком много ворчит, слишком много ругается, нет того азарта, который был поначалу и даже еще в прошлом году, с предыдущей жертвой, чтобы горячил кровь. Ралевич, конечно, неприятный тип, но разве другие вызывали симпатию? Нет, дело совсем не в нем. Ну о чем можно говорить, если она всерьез рассматривает вариант пожертвовать деньгами и сделать подарок СК?!
Да и удача начала отворачиваться слишком демонстративно, и игнорировать подобные намеки — последнее дело. Давно уже нет стремления доказать всему миру, что она сможет, какое подстегивало поначалу, нет безысходности и нужды в деньгах, а теперь вот и азарта не осталось. Так есть ли смысл рисковать дальше? Пора пожить для себя, решено. Осталось только вернуться домой…
Норк не вызвал у Чары симпатии с первого взгляда, начиная с собственно погоды, которой он встретил гостей из Ольбада, вынудив дирижабль садиться сквозь низкие тяжелые тучи. Они укрыли город и все его окрестности толстым серым одеялом, лишь самую малость не цепляясь брюхом за вышки. К счастью, грозы не ожидалось, да и ветер был слабым, так что причалило воздушное судно без проблем.
Пассажиров и их вещи до вокзала довезли несколько автобусов, выкрашенных в угрюмый темно-зеленый — не чета радужным вагончикам в Беряне. Да и само здание воздушного вокзала Чарген не понравилось все по той же причине: слишком тускло и мрачно, и это впечатление не получалось списать на собственное плохое настроение.
Большое пустое пространство, похожее на железнодорожный дебаркадер, — темный свод из чугунных арок, крытый чем-то серым. Через него спешили во всех направлениях люди, прорва людей, и почему-то подавляющее их большинство тоже было серым. Серые плащи всех оттенков на женщинах, серые костюмы на мужчинах — каждый в отдельности был, наверное, не так уж плох, но все вместе создавало давящую, тяжелую атмосферу. Вкрапления коричневого, темно-синего и темно-зеленого совсем не спасали — окружающая серость, кажется, наползала на них туманом и стремилась подмять под себя.
Раздражали грязные цвета и суета, нервировали крики шмыгающих в толпе торговцев всякой мелочью. В Беряне такие тоже были, но они сидели в симпатичных маленьких будочках с вывесками вдоль стен вокзала, а не путались под ногами.
И дело было, конечно, не в возрасте, о котором говорил Ралевич: в тридцать четыре при ее стиле жизни сложно оставаться ребенком даже в глубине души. Может быть, в Чарген была слишком сильна горячая ромальская кровь, доставшаяся от отца, или для этого вполне хватило бы ольбадской, или примеси мадирской с материнской стороны — не важно. Но Чара искренне любила яркие цвета и отчасти поэтому любила Беряну и даже ее жителей, несмотря ни на что.
А здесь… Даже в своем скромном светло-голубом плаще золотоволосая Цветана выделялась на фоне окружающих. И при необходимости смешаться с толпой ей тоже пришлось бы посереть. В прямом смысле.
Чара проводила тоскливым взглядом единственное попавшееся яркое пятно, женщину в апельсиново-оранжевом плаще. Та поймала ее взгляд и, понимающе улыбнувшись, подмигнула. Тоже, наверное, ольбадка. Стало немного легче, а потом они наконец выбрались наружу.
Воздушный порт, как и положено, находился в стороне от города, и вокруг большой площади раскинулись поля, обведенные кромкой леса. Тоже темные, кажущиеся сонными без солнца, но при взгляде на этот простор, на рассыпанное по одному из полей стадо бело-рыжих коров Чара испытала облегчение. В мрачной пещере дебаркадера начало казаться, что цветов в мире попросту не осталось, и расхожее выражение «чтоб мне посереть» заиграло новыми, особенно жуткими красками.
— Павле! — привлек внимание окрик, и к ним подбежал мужчина лет тридцати пяти. — Чуть тебя не пропустил. А это что за прелестный цветок? Позвольте вашу руку, мэм!
Чарген вопросительно посмотрела на мужа, на всякий случай сцепив ладони за спиной и не спеша что-то там позволять странному типу, даже не подумавшему назваться.
— Это мой племянник, Хован Живко, представитель «Северной короны» в Регидоне. Цветана — моя жена. — Сказано все это было с какими-то очень странными интонациями. Как будто Ралевич имел в виду совсем другое, и собеседник это другое понял.
Племянник расплылся в довольной улыбке и все же припал к руке, дольше уклоняться от этого ритуала на ее месте было бы странно и нелепо. Однако, к облегчению Чары, долго мусолить ее ладонь мужчина не стал, да и губы у него оказались сухими и теплыми, а не мерзко скользкими, как успело нарисовать ее подстегнутое окружающей серостью воображение.
— Очень приятно, — с ласковой улыбкой соврала Чарген.
Нельзя сказать, что новый знакомый сам по себе вызывал сильные отрицательные эмоции. Наоборот, на первый взгляд он показался гораздо более приятным человеком, чем Ралевич, и вполне мог оказаться таковым на самом деле. Дело опять было в муже и той истории, в которую он впутал Чарген. В дирижабле от этого удалось отвлечься, а теперь тревожные мысли одолели с новой силой. Артефактор явно продолжал тянуть Чару все глубже, и та готова была видеть подтверждение этому даже там, где его не существовало.
Хован же… Мужчина как мужчина. Худощавый, среднего роста, с порывистыми и как будто немного нервными движениями. Лицо узкое, располагающе-никакое, глаза карие — типичный ольбадец. Чара решила, что из него получился бы прекрасный мошенник на доверии, причем безо всяких магических ухищрений, к каким приходилось прибегать ей самой: лицо приятное, но описать его словами не сможет даже опытный следователь, а к составленному по описанию портрету подойдет пять ольбадцев из десяти и примерно каждый восьмой уроженец соседних провинций.
Одет он тоже был неброско, по местному обычаю. Черный костюм в тонкую белую полоску, в руке — черная шляпа с полями. Темные короткие волосы тщательно прилизаны, словно мокрые, и блестят. Пожалуй, Чарген больше всего не понравилась в нем именно прическа, какой щеголяли многие регидонцы вокруг: такое ощущение, что волосы грязные, засаленные. Непонятно, кому вообще такое может нравиться?!
— Павле, а у тебя есть брат или сестра? — спросила Чарген, когда они пошли к автомобилю.
— Нет. Хован — сын моего кузена, ты видела его на приеме.
— Прости, там было столько новых лиц, — покаялась она, хотя кузена вспомнила, они с Ралевичем были очень похожи.
Пока усаживались в машину — тоже черную, и Чара чувствовала, что скоро возненавидит этот цвет вместе со всеми оттенками серого, — Живко болтал о погоде и прочих пустяках. Рассказывал, куда стоит сходить в городе, и список на две трети состоял из ресторанов, баров и подобных заведений. Это показалось странным: вряд ли здесь не имелось других достопримечательностей, все же столица, большой город. То ли Хован любил поесть, то ли — выпить. Последнее вызывало сомнения, на пьяницу и кутилу он совсем не походил.
Живко устроился за рулем и, когда машина тронулась, обратился к Ралевичу на незнакомом Чаре языке. Видимо, на местном. Муж ответил легко — кажется, регидонский он знал отлично.
— А что он сказал? — с любопытством захлопала глазами женщина.
— Не обращай внимания, Цветочек, отдыхай и наслаждайся поездкой. Мы о работе, — отмахнулся артефактор.
Чарген едва не скрипнула зубами от досады. Ну почему его понесло именно сюда?! Она прекрасно знает пять основных языков Ольбада, еще на нескольких умеет объясняться и способна понять суть сказанного. Но, как назло, совсем не те!
Регидонский произошел от одного из малопопулярных теперь на континенте языков, на котором сейчас разговаривали в единственной провинции, Алвии, и то не на всей ее территории. Впрочем, даже знай она алавийский, это вряд ли помогло бы: насколько Чарген помнила, за время независимого существования Регидона местный язык ушел от прародителя далеко.
Но она все равно пыталась прислушиваться и краем глаза следила за мимикой мужа. Вдруг удастся что-нибудь заметить и понять хотя бы так? Увы, Чара улавливала только отдельные имена и слова, но картина не складывалась даже в общих чертах, и вскоре это занятие окончательно надоело.
Не получалось и наслаждаться поездкой, что советовал Ралевич. Когда поля оказались позади и машина въехала в Норк, вернулись мысли о серости и беспросветности этого угрюмого места. Что в нем нравилось Ралевичу, Чарген так и не поняла, и это только добавило неприязни к мужу.
Улицы оказались зажаты и похоронены между высоченных домов-небоскребов — квадратных, темных, таких же однотонных, как и местное население. Чарген не страдала клаустрофобией как таковой, но здесь явственно ощущала близость приступа, почти задыхалась, с тоской вспоминая поля возле воздушного порта.
Дома давили, они словно склонялись над копошащимися на улицах людьми. Казалось, еще немного — и потянут длинные каменные руки, чтобы раздавить. Машин на улицах было огромное количество, все гудели, ползли еле-еле, и это лишь усугубляло неприятные впечатления.
Возненавидеть кого-то с самого момента знакомства Чаре ни разу не доводилось: она привыкла считать, что люди слишком сложные и разные и при желании в каждом из них можно найти что-то хорошее. Даже в Ралевиче. Но вот искать хорошее в Норке ей совершенно не хотелось, и Чарген понимала: с этим местом у нее именно она, ненависть с первого взгляда. Причем Чарген не удивилась бы взаимности этого чувства, город казался живым и от этого еще более неприятным.
В просторном зеркальном фойе явно недешевого отеля, расположенного в одном из небоскребов и, кажется, занимавшего его целиком, опять стало легче. Чара не любила такой вот напыщенной, грубой роскоши — позолота, претенциозные хрустальные люстры в духе Исторического театра, багряные ковровые дорожки, предупредительные слуги в мундирах. Но после растекающейся за стенами серости глубокие, насыщенные цвета и блеск радовали глаз и дарили отдых.
Ну а то, что драгоценность не снимается… Кисть — не голова, есть простой фокус, которым при необходимости можно воспользоваться. И удрать. Желательно — прихватив ценную игрушку с собой. Для этого, правда, нужно разжиться экранированным ящичком, чтобы артефакт невозможно было отследить.
Узнать бы, что на самом деле делает это произведение ювелирного и магического искусства, но как? Спрашивать мужа бесполезно, как и о том, зачем он вообще нацепил эту драгоценность на молодую супругу. Точно ведь не подарок, иначе не стал бы врать и о его назначении. Но что?!
Чарген никогда не имела развитой интуиции, компенсируя отсутствие этого полезного чувства осведомленностью. Не требовалось обладать ею и теперь, чтобы понять: Чара влипла в дурную историю и по-хорошему стоило бы сбежать прямо сейчас, не дожидаясь развития событий и плюнув на артефакт. Но до смерти было жаль потраченных на этого человека времени, сил и средств.
Три месяца она аккуратно собирала информацию и готовила маску, разыскивая подходящую девушку с подходящей биографией, отдала круглую сумму за левые документы. Целый месяц проживала в тесной убогой комнатушке, терпела скучные ухаживания жадного, неприятного типа, опускала глазки и томно вздыхала. Да она вчера вытерпела первую брачную ночь с этим неуклюжим индюком! И хотя девственность ее была изрядно потрепана и восстановлена магическим путем, но больно и противно было по-настоящему. А теперь что — она сбежит поджав хвост при первых признаках опасности?! Нет уж, без куша хотя бы в горстку хороших камней она не уйдет!
Преисполненная решимости, Чарген бодро спустилась вниз, где уже ждали вещи. Ничего, она и поездку эту выдержит, зато потом Ралевич, пусть и вопреки собственным желаниям, щедро отблагодарит жену за проведенное вместе время…
В автомобиле супруг был задумчив и погружен в какие-то деловые бумаги, куда Чара, преодолевая собственное любопытство, ни разу не заглянула. Сидела, таращилась в окно и теребила роскошный браслет на руке, то и дело на него поглядывая и искренне жалея, что на улице слишком тепло и глухое платье с длинными рукавами смотрелось бы неуместно. Боги с ним, с истинным предназначением артефакта, но тут ведь издалека видно, что он стоит баснословных денег. А ну как грабители позарятся? С рукой ведь оторвут, им плевать будет, что он не снимается…
Дорога через город получилась долгой. Улицы оказались заполнены машинами, да еще, как назло, по пути попалось несколько аварий, так что до воздушного порта добрались за несколько минут до отправления. К счастью, носильщик подвернулся быстро и оказался расторопным, до посадочной площадки добежать успели. Ралевич, похоже, отлично знал, от какой именно причальной вышки отходит нужный рейс, поэтому спешил через вокзал целенаправленно. И на месте, судя по искренней радости и горячим благодарностям носильщика, расщедрился на хорошие чаевые, что тоже было на него не похоже.
Чару опять охватила тревога. Куда они летят, что происходит?!
Увы, на глаза по дороге не попалось ни одного указателя, в вокзал они забежали через какой-то боковой неприметный вход и почти сразу попали в руки воздушной стражи, проверявшей документы на нужный рейс. Судя по всему, супруги Ралевич оказались последними пассажирами.
Паспорта проглядели наскоро, но сердце Чары в этот момент привычно подпрыгнуло к горлу: вдруг обман вскроется? Но нет, подделка оказалась хороша.
От здания вокзала к каждой из вышек тянулась линия узкоколейной железной дороги, опутавшей всю территорию порта плотной сетью. Пассажиров по ней возил почти игрушечный паровозик с небольшими, словно детскими вагонами. Сходство подчеркивалось их яркой сочной раскраской. Семь штук, каждый выкрашен в свой цвет спектра — прелесть.
— Чему ты улыбаешься? — спросил Ралевич, когда они расселись и маленький черный локомотив тронулся. После проверки документов муж заметно повеселел.
«Тоже, что ли, с фальшивым паспортом летит?» — рассеянно подумала Чара.
— Такой симпатичный паровозик, и вагончики очень милые, — искренне ответила она.
— Все же ты совсем еще ребенок, — снисходительно хмыкнул он.
Спорить Чарген не стала, только беспечно засмеялась и приникла к окну, чтобы не смотреть на спутника. И хотя время для нее имело обычай растягиваться от беспокойства, именно сейчас оно изменило этой традиции: путь до причальной вышки оказался издевательски коротким и быстрым, как и подъем наверх, и посадка в дирижабль.
Каюта была просторной и по-настоящему роскошной, Ралевич явно не поскупился. Две комнаты, гостиная и спальня, своя уборная и даже душ. Чарген даже не пришлось изображать восхищение и удивление, потому что летать в таких условиях ей никогда раньше не доводилось. Кресла в общем салоне обычно вполне хватало, зачем переплачивать за несколько часов? Она, конечно, слышала, что богачи путешествуют в других условиях, но знать и видеть своими глазами — разные вещи.
Когда они оказались в каюте, Ралевич окончательно расслабился и повеселел. Точно ведь чего-то боялся всю дорогу… Из-за этого артефакта? Или у него безо всякого артефакта какие-то проблемы? Боги, да кому мог понадобиться этот тип, кроме аферистки вроде Чары?!
— Какая красота! — проговорила Чара, оглядываясь. — Но зачем нужна спальня?..
— Перелет длинный, почти трое суток. Как тут без кровати?
— Трое суток? — ахнула Чарген. — Но куда мы летим?!
— В Норк.
— Куда? — переспросила потрясенно, хотя и с первого раза прекрасно расслышала.
— В Норк, столицу Регидона. Ты же никогда там не была? — усмехнулся Ралевич.
— Нет, никогда, — пробормотала она. — Мы полетим над океаном?..
— Бояться нечего, дирижабль — самый надежный транспорт, — убежденно отмахнулся Ралевич. — А на Норк стоит посмотреть, прекрасный город. В сравнении с ним Беряна — сонная провинция. Каждый раз, когда туда возвращаюсь, чувство, что приехал в деревню. Иди сюда, Цветочек, ты же не очень устала с дороги? — довольно улыбнулся он.
— Не очень, — вынужденно призналась она, ласково улыбнулась и шагнула к мужу.
Сложнее всего оказалось побороть порыв вцепиться ему в горло. Чтоб ему посереть, этому индюку, куда он ее тащит?! Да уж, теперь точно не сбежишь, не в океан же головой вниз! И что ей делать в этом проклятом Регидоне, если она не знает языка даже на уровне «да, нет, спасибо»?!
А старику Марчелису надо сказать большое спасибо за отличную работу: если его подделку даже здесь, на паспортном контроле не разглядели, она ничем не хуже оригинала. Вот было бы весело, если бы Чару прямо в порту взяли под локотки за подлог документов!
Растерянность и негодование вскоре сменились откровенной злостью. Нет уж, она доиграет свою роль милой влюбленной глупышки и постарается вытрясти из Ралевича как можно больше.
А еще — сосредоточится на поисках компромата. И если что-то попадется, не станет тратить силы и время на шантаж, а с огромным моральным удовлетворением передаст куда следует, пусть с муженьком следственный комитет разбирается. А что-то ведь непременно попадется, потому что… Легальные дела не бывают настолько внезапными, не прикрываются свадебным путешествием, не вызывают у опытного дельца столько волнения.
Нет, Ралевич влез в огромную кучу редкой дряни, и хорошо, если без политического душка. И она — вслед за ним.
Впрочем, ладно, не стоит тратить силы и нервы на панику, сбежать никогда не поздно. Она и в Регидоне, если что, не пропадет, уж как-нибудь выкрутится. Тут главное — отобрать свой паспорт у муженька, а то он так и держит его у себя с самой свадьбы. Причем Чара бы совсем не удивилась, что держит намеренно.
Во всей сложившейся ситуации Чарген пока видела единственный жирный плюс: «жертву» она в этот раз выбрала исключительно удачно. Просто потому, что с каждой минутой общения Ралевича все больше хотелось не только лишить крупной суммы, но вообще пустить по миру без медяхи в кармане.
ГЛАВА 2
Покойники порой доставляют больше проблем, чем живые
Дорога получилась отвратительно длинной, тоскливой и трудной. В дирижабле Чаре некуда было деться от общества мужа, который тоже не имел полезного занятия и все время посвящал супруге. Единожды приняв твердое решение, Чарген продолжала уверенно играть роль и обхаживать мужа, однако мысленно считала минуты до приземления. От улыбки уже начало сводить скулы, а единственной отдушиной оставались мечты и фантазии. Сначала — о мелких гадостях на уровне соли в чай супруга, потом — о куда более крупных, вроде цианида, туда же.
Нет, он совершенно точно не отделается от нее легко! Чара пока еще не знала, что такого плохого сделает мужу, но была уверена — обязательно сделает. Не убьет, конечно, ввязываться в серьезные преступления она не собиралась, но есть ведь куча вещей гораздо хуже смерти. Тюрьма, например.
Весть о прибытии в Норк Чарген восприняла с огромным облегчением. А сходя под руку с мужем по широкой винтовой лестнице причальной вышки, она вдруг отчетливо поняла: устала. Не только сейчас и от Ралевича, но вообще от такой жизни. Слишком много ворчит, слишком много ругается, нет того азарта, который был поначалу и даже еще в прошлом году, с предыдущей жертвой, чтобы горячил кровь. Ралевич, конечно, неприятный тип, но разве другие вызывали симпатию? Нет, дело совсем не в нем. Ну о чем можно говорить, если она всерьез рассматривает вариант пожертвовать деньгами и сделать подарок СК?!
Да и удача начала отворачиваться слишком демонстративно, и игнорировать подобные намеки — последнее дело. Давно уже нет стремления доказать всему миру, что она сможет, какое подстегивало поначалу, нет безысходности и нужды в деньгах, а теперь вот и азарта не осталось. Так есть ли смысл рисковать дальше? Пора пожить для себя, решено. Осталось только вернуться домой…
Норк не вызвал у Чары симпатии с первого взгляда, начиная с собственно погоды, которой он встретил гостей из Ольбада, вынудив дирижабль садиться сквозь низкие тяжелые тучи. Они укрыли город и все его окрестности толстым серым одеялом, лишь самую малость не цепляясь брюхом за вышки. К счастью, грозы не ожидалось, да и ветер был слабым, так что причалило воздушное судно без проблем.
Пассажиров и их вещи до вокзала довезли несколько автобусов, выкрашенных в угрюмый темно-зеленый — не чета радужным вагончикам в Беряне. Да и само здание воздушного вокзала Чарген не понравилось все по той же причине: слишком тускло и мрачно, и это впечатление не получалось списать на собственное плохое настроение.
Большое пустое пространство, похожее на железнодорожный дебаркадер, — темный свод из чугунных арок, крытый чем-то серым. Через него спешили во всех направлениях люди, прорва людей, и почему-то подавляющее их большинство тоже было серым. Серые плащи всех оттенков на женщинах, серые костюмы на мужчинах — каждый в отдельности был, наверное, не так уж плох, но все вместе создавало давящую, тяжелую атмосферу. Вкрапления коричневого, темно-синего и темно-зеленого совсем не спасали — окружающая серость, кажется, наползала на них туманом и стремилась подмять под себя.
Раздражали грязные цвета и суета, нервировали крики шмыгающих в толпе торговцев всякой мелочью. В Беряне такие тоже были, но они сидели в симпатичных маленьких будочках с вывесками вдоль стен вокзала, а не путались под ногами.
И дело было, конечно, не в возрасте, о котором говорил Ралевич: в тридцать четыре при ее стиле жизни сложно оставаться ребенком даже в глубине души. Может быть, в Чарген была слишком сильна горячая ромальская кровь, доставшаяся от отца, или для этого вполне хватило бы ольбадской, или примеси мадирской с материнской стороны — не важно. Но Чара искренне любила яркие цвета и отчасти поэтому любила Беряну и даже ее жителей, несмотря ни на что.
А здесь… Даже в своем скромном светло-голубом плаще золотоволосая Цветана выделялась на фоне окружающих. И при необходимости смешаться с толпой ей тоже пришлось бы посереть. В прямом смысле.
Чара проводила тоскливым взглядом единственное попавшееся яркое пятно, женщину в апельсиново-оранжевом плаще. Та поймала ее взгляд и, понимающе улыбнувшись, подмигнула. Тоже, наверное, ольбадка. Стало немного легче, а потом они наконец выбрались наружу.
Воздушный порт, как и положено, находился в стороне от города, и вокруг большой площади раскинулись поля, обведенные кромкой леса. Тоже темные, кажущиеся сонными без солнца, но при взгляде на этот простор, на рассыпанное по одному из полей стадо бело-рыжих коров Чара испытала облегчение. В мрачной пещере дебаркадера начало казаться, что цветов в мире попросту не осталось, и расхожее выражение «чтоб мне посереть» заиграло новыми, особенно жуткими красками.
— Павле! — привлек внимание окрик, и к ним подбежал мужчина лет тридцати пяти. — Чуть тебя не пропустил. А это что за прелестный цветок? Позвольте вашу руку, мэм!
Чарген вопросительно посмотрела на мужа, на всякий случай сцепив ладони за спиной и не спеша что-то там позволять странному типу, даже не подумавшему назваться.
— Это мой племянник, Хован Живко, представитель «Северной короны» в Регидоне. Цветана — моя жена. — Сказано все это было с какими-то очень странными интонациями. Как будто Ралевич имел в виду совсем другое, и собеседник это другое понял.
Племянник расплылся в довольной улыбке и все же припал к руке, дольше уклоняться от этого ритуала на ее месте было бы странно и нелепо. Однако, к облегчению Чары, долго мусолить ее ладонь мужчина не стал, да и губы у него оказались сухими и теплыми, а не мерзко скользкими, как успело нарисовать ее подстегнутое окружающей серостью воображение.
— Очень приятно, — с ласковой улыбкой соврала Чарген.
Нельзя сказать, что новый знакомый сам по себе вызывал сильные отрицательные эмоции. Наоборот, на первый взгляд он показался гораздо более приятным человеком, чем Ралевич, и вполне мог оказаться таковым на самом деле. Дело опять было в муже и той истории, в которую он впутал Чарген. В дирижабле от этого удалось отвлечься, а теперь тревожные мысли одолели с новой силой. Артефактор явно продолжал тянуть Чару все глубже, и та готова была видеть подтверждение этому даже там, где его не существовало.
Хован же… Мужчина как мужчина. Худощавый, среднего роста, с порывистыми и как будто немного нервными движениями. Лицо узкое, располагающе-никакое, глаза карие — типичный ольбадец. Чара решила, что из него получился бы прекрасный мошенник на доверии, причем безо всяких магических ухищрений, к каким приходилось прибегать ей самой: лицо приятное, но описать его словами не сможет даже опытный следователь, а к составленному по описанию портрету подойдет пять ольбадцев из десяти и примерно каждый восьмой уроженец соседних провинций.
Одет он тоже был неброско, по местному обычаю. Черный костюм в тонкую белую полоску, в руке — черная шляпа с полями. Темные короткие волосы тщательно прилизаны, словно мокрые, и блестят. Пожалуй, Чарген больше всего не понравилась в нем именно прическа, какой щеголяли многие регидонцы вокруг: такое ощущение, что волосы грязные, засаленные. Непонятно, кому вообще такое может нравиться?!
— Павле, а у тебя есть брат или сестра? — спросила Чарген, когда они пошли к автомобилю.
— Нет. Хован — сын моего кузена, ты видела его на приеме.
— Прости, там было столько новых лиц, — покаялась она, хотя кузена вспомнила, они с Ралевичем были очень похожи.
Пока усаживались в машину — тоже черную, и Чара чувствовала, что скоро возненавидит этот цвет вместе со всеми оттенками серого, — Живко болтал о погоде и прочих пустяках. Рассказывал, куда стоит сходить в городе, и список на две трети состоял из ресторанов, баров и подобных заведений. Это показалось странным: вряд ли здесь не имелось других достопримечательностей, все же столица, большой город. То ли Хован любил поесть, то ли — выпить. Последнее вызывало сомнения, на пьяницу и кутилу он совсем не походил.
Живко устроился за рулем и, когда машина тронулась, обратился к Ралевичу на незнакомом Чаре языке. Видимо, на местном. Муж ответил легко — кажется, регидонский он знал отлично.
— А что он сказал? — с любопытством захлопала глазами женщина.
— Не обращай внимания, Цветочек, отдыхай и наслаждайся поездкой. Мы о работе, — отмахнулся артефактор.
Чарген едва не скрипнула зубами от досады. Ну почему его понесло именно сюда?! Она прекрасно знает пять основных языков Ольбада, еще на нескольких умеет объясняться и способна понять суть сказанного. Но, как назло, совсем не те!
Регидонский произошел от одного из малопопулярных теперь на континенте языков, на котором сейчас разговаривали в единственной провинции, Алвии, и то не на всей ее территории. Впрочем, даже знай она алавийский, это вряд ли помогло бы: насколько Чарген помнила, за время независимого существования Регидона местный язык ушел от прародителя далеко.
Но она все равно пыталась прислушиваться и краем глаза следила за мимикой мужа. Вдруг удастся что-нибудь заметить и понять хотя бы так? Увы, Чара улавливала только отдельные имена и слова, но картина не складывалась даже в общих чертах, и вскоре это занятие окончательно надоело.
Не получалось и наслаждаться поездкой, что советовал Ралевич. Когда поля оказались позади и машина въехала в Норк, вернулись мысли о серости и беспросветности этого угрюмого места. Что в нем нравилось Ралевичу, Чарген так и не поняла, и это только добавило неприязни к мужу.
Улицы оказались зажаты и похоронены между высоченных домов-небоскребов — квадратных, темных, таких же однотонных, как и местное население. Чарген не страдала клаустрофобией как таковой, но здесь явственно ощущала близость приступа, почти задыхалась, с тоской вспоминая поля возле воздушного порта.
Дома давили, они словно склонялись над копошащимися на улицах людьми. Казалось, еще немного — и потянут длинные каменные руки, чтобы раздавить. Машин на улицах было огромное количество, все гудели, ползли еле-еле, и это лишь усугубляло неприятные впечатления.
Возненавидеть кого-то с самого момента знакомства Чаре ни разу не доводилось: она привыкла считать, что люди слишком сложные и разные и при желании в каждом из них можно найти что-то хорошее. Даже в Ралевиче. Но вот искать хорошее в Норке ей совершенно не хотелось, и Чарген понимала: с этим местом у нее именно она, ненависть с первого взгляда. Причем Чарген не удивилась бы взаимности этого чувства, город казался живым и от этого еще более неприятным.
В просторном зеркальном фойе явно недешевого отеля, расположенного в одном из небоскребов и, кажется, занимавшего его целиком, опять стало легче. Чара не любила такой вот напыщенной, грубой роскоши — позолота, претенциозные хрустальные люстры в духе Исторического театра, багряные ковровые дорожки, предупредительные слуги в мундирах. Но после растекающейся за стенами серости глубокие, насыщенные цвета и блеск радовали глаз и дарили отдых.