Будь она проклята, эта нога!
Когда ему перезвонила Робин, он, потный от боли, сидел в медленно ползущем такси. Можно, конечно, было утешаться тем, что маленькое треугольное лезвие, каким режут картон, не пропороло ему живот. Колено, к которому он вынужденно пристегнул протез перед тем, как отправиться к Нине, горело от нестерпимой боли, напоминая, что он никогда не сможет погнаться за такой вот сумасшедшей. Страйк ни разу в жизни не поднимал руку на женщин, никогда намеренно не делал им больно, но при виде блеснувшего в темноте ножа отбросил свои моральные принципы. К неудовольствию таксиста, который в зеркало заднего вида поглядывал на грузного, взвинченного пассажира, Страйк все время ерзал на сиденье, высматривая в субботней уличной толпе свою сутуловатую преследовательницу с ножом в кармане черного пальто.
Над машиной плыли рождественские фонари Оксфорд-стрит – большие, хрупкие серебряные свертки с золотыми бантами, и Страйк в преддверии неминуемого романтического свидания пытался унять кипящую злость. Тем временем Робин вновь и вновь набирала его номер, но вибрации мобильного, который остался в кармане лежащего на сиденье пальто, Страйк не чувствовал.
– Привет, – с натянутой улыбкой сказала Нина, открывая ему дверь на полчаса позже назначенного времени.
– Извини за опоздание, – сказал Страйк, с трудом переступая через порог. – У меня на выходе приключилась неприятность. С ногой.
Еще не сняв пальто, он сообразил, что явился с пустыми руками. Мог бы принести вина или коробку шоколада; Нина, как он понял, тоже так подумала, пробежав по нему своими большими глазами, но она была хорошо воспитана, и Страйк вдруг ощутил себя жмотом.
– А главное – купил вино и дома забыл, – соврал он. – Позорище! Гони меня в шею.
Она нехотя рассмеялась, и в этот миг Страйк почувствовал, как у него завибрировал телефон. Рука машинально вытащила его из кармана. Робин. Что ей от него понадобилось в субботу вечером?
– Прости, – сказал он Нине, – я должен ответить… срочный разговор, это моя помощница…
Ее улыбка погасла. Она развернулась и ушла из прихожей, а Страйк остался стоять в пальто.
– Робин?
– Ты цел? Что случилось?
– Как ты узнала?
– Я получила голосовую почту и подумала, что на тебя напали!
– Господи, разве я тебе звонил? Это, наверное, случайно получилось, когда телефон упал.
– Да-да, точно…
Через пять минут, рассказав Робин, что произошло, он повесил пальто и пошел на запах еды, в гостиную, где Нина накрыла стол для двоих и зажгла торшер. Она навела порядок, расставила тут и там свежие цветы. В воздухе сильно пахло горелым чесноком.
– Прости, – повторил он, когда Нина вернулась из кухни с большим блюдом. – Была бы у меня кабинетная работа с девяти до пяти…
– Попробуй вино, – холодно сказала Нина.
Знакомая ситуация. Сколько раз он сидел напротив женщин, раздосадованных его опозданием, рассеянностью, небрежностью? Но здесь он еще легко отделался. Осмелься он, придя на ужин к Шарлотте, ответить на звонок другой женщины, ему в физиономию тут же выплеснули бы стакан вина, а то и запустили бы тарелкой. От этой мысли он даже потеплел к Нине.
– Сыщик – дерьмовый кадр, – сказал он, когда они сели за стол.
– Ну почему сразу «дерьмовый»? – Нина смягчилась. – Просто работа тебя не отпускает.
На него смотрели ее огромные, по-мышиному выкаченные глаза.
– Мне вчера приснился про тебя жуткий сон, – сообщила она.
– Обнадеживающее начало, – заметил Страйк, и она рассмеялась.
– Нет, не совсем про тебя. Мы с тобой вместе разыскивали кишечник Оуэна Куайна. – Не сводя глаз со Страйка, Нина сделала большой глоток вина.
– Ну и как, нашли? – Страйку не хотелось серьезных разговоров.
– Нашли.
– Где? Я уже хватаюсь за любую наводку.
– У Джерри Уолдегрейва, в нижнем ящике стола. – Нина, как показалось Страйку, невольно содрогнулась. – На самом деле это был такой кошмар. Я открываю – а там кровь, кишки… и ты ударил Джерри. Тут я проснулась – все было настолько жизненно.
Нина отпила еще вина, но к еде не притронулась. Страйк, успевший от души подкрепиться (чеснока перебор, но с голодухи – терпимо), решил, что не выразил достаточного сочувствия. Торопливо проглотив мясо, он сказал:
– Прямо мурашки по коже.
– Это еще из-за вчерашнего выпуска новостей. – Она сверлила его взглядом. – Никто же не догадывался, никто не знал, что он… что его убили таким способом. Как в «Бомбиксе Мори». Ты ведь мне ни слова не сказал. – Сквозь чесночный дух до Страйка долетели обвинительные нотки.
– Не имел права, – ответил Страйк. – Такие сведения может раскрывать только полиция.
– Сегодня эти сведения уже на первой полосе «Дейли экспресс». Оуэн был бы счастлив. Герой дня. Но я напрасно это прочла, – добавила она, косясь на Страйка.
Он уже сталкивался с подобными сожалениями. Некоторые из знакомых сразу отдалялись, как только начинали понимать, что ему довелось видеть, или делать, или трогать. Можно было подумать, от него пахнет смертью. У одних женщин вызывает восхищение такой типаж, как солдат или полисмен: они хотят опосредованно напитаться, насладиться жестокостями, которые видел или творил мужчина. А у других женщин такой типаж вызывает отторжение. Нина, как подозревал Страйк, прежде относилась к первому типу, но теперь, когда ей сунули под нос жестокость, садизм, тошнотворность, склонялась к переходу в другой лагерь.
– На работе вчера был траур, – сказала она. – После выпуска новостей. Люди прямо… Но ведь если его убили именно так, если убийца руководствовался книгой… Это сужает круг подозреваемых, правда? Никто уже не смеется над «Бомбиксом Мори», я тебе точно говорю. Все это напоминает какой-нибудь старый сюжет Майкла Фэнкорта, когда критики еще обвиняли его в чернушности… Да, между прочим, Джерри подал заявление об уходе.
– Я слышал.
– А почему – непонятно, – с тревогой сказала Нина. – Он работал на «Роупер Чард» с незапамятных времен. А теперь бродит сам не свой. Все время злится, хотя всегда был таким лапушкой. И опять сорвался. Запил.
Она по-прежнему не притрагивалась к еде.
– Джерри был близок к Оуэну Куайну? – спросил Страйк.
– По-моему, он был к нему ближе, чем сам мог предположить, – задумчиво проговорила Нина. – Их объединяли долгое годы совместной работы. Оуэн его доводил… Оуэн всех доводил… но Джерри совершенно подавлен, уж я-то знаю.
– Не представляю, как Оуэн мог терпеть, что его правили.
– Наверное, иногда кипятился, – сказала Нина, – но сейчас Джерри никому не дает сказать худого слова о Куайне. Он одержим версией нервного срыва. Ты же слышал, на фуршете Джерри говорил, что Оуэн, с его точки зрения, психически нездоров, а потому не заслуживает упреков за «Бомбикса Мори». А кроме того, он до сих пор зол на Элизабет Тассел, которая дала ход этому роману. На днях она приходила обсудить издание одного из своих подопечных авторов…
– Доркус Пенгелли? – спросил Страйк, и Нина смешливо ахнула:
– Ни за что не поверю, что ты читаешь такую дрянь! Вздымающиеся груди на фоне кораблекрушений?
– Мне просто имя запомнилось, – ухмыльнулся Страйк. – Рассказывай дальше про Уолдегрейва.
– Он увидел, что мимо его кабинета идет Лиз – и как грохнул дверью! А дверь – ты сам видел – стеклянная, чудом не разбилась. Закрывать дверь не было никакой нужды, Джерри это сделал демонстративно, все прямо вздрогнули. Вид у нее кошмарный, – добавила Нина. – У Лиз Тассел. Ужасающий. Будь она в силах, ворвалась бы к Джерри в кабинет и устроила бы ему выволочку за хамство…
– Она такая вспыльчивая?
– А ты сомневался? О ее вспыльчивости ходят легенды.
Нина посмотрела на часы.
– Сегодня в девять по телику будет интервью Майкла Фэнкорта, я собираюсь записать, – сказала она, наполняя их бокалы. К еде она так и не притронулась.
– Можно и посмотреть, – оживился Страйк.
Она бросила на него странно оценивающий взгляд, и Страйк догадался, что Нина прикидывает, в чем он заинтересован больше: выудить дополнительные сведения или насладиться ее по-мальчишечьи стройным телом.
У него опять зазвонил мобильный. За секунду-другую он сопоставил возможную обиду и вероятность получить нечто более существенное, чем Нинино мнение о Джерри Уолдегрейве.
– Прости, – сказал он, вытаскивая из кармана телефон.
Звонил его единокровный брат Ал.
– Корм! – воскликнул голос в трубке. – Здóрово, что ты позвонил, брат!
– Привет, – пресек его излияния Страйк. – Как жизнь?
– Все супер! Я в Нью-Йорке, только что увидел твое сообщение. Что тебе требуется?
Он знал, что Страйк звонит только по необходимости, но, в отличие от Нины, не обижался.
– Хотел в пятницу с тобой поужинать, – сказал Страйк, – но раз ты в Нью-Йорке…
– Да я в среду возвращаюсь, так что заметано. Давай я закажу столик?
– Давай, – сказал Страйк. – Только не где-нибудь, а в «Ривер-кафе».
– Понял тебя, – сказал Ал, не спрашивая почему: как видно, решил, что Страйк любит добротную итальянскую кухню. – Точное время пришлю тебе эсэмэской, лады? Жду не дождусь!
Страйк отсоединился и уже готов был принести свои извинения, но Нина вышла в кухню. Атмосфера, вне сомнения, накалялась.
34
Господи, что я сказал!.. Язык мой – враг мой!..
Уильям Конгрив.
Любовь за любовь[25]
– Любовь – это мираж, – вещал Майкл Фэнкорт с телеэкрана. – Мираж, химера, иллюзия.
Когда ему перезвонила Робин, он, потный от боли, сидел в медленно ползущем такси. Можно, конечно, было утешаться тем, что маленькое треугольное лезвие, каким режут картон, не пропороло ему живот. Колено, к которому он вынужденно пристегнул протез перед тем, как отправиться к Нине, горело от нестерпимой боли, напоминая, что он никогда не сможет погнаться за такой вот сумасшедшей. Страйк ни разу в жизни не поднимал руку на женщин, никогда намеренно не делал им больно, но при виде блеснувшего в темноте ножа отбросил свои моральные принципы. К неудовольствию таксиста, который в зеркало заднего вида поглядывал на грузного, взвинченного пассажира, Страйк все время ерзал на сиденье, высматривая в субботней уличной толпе свою сутуловатую преследовательницу с ножом в кармане черного пальто.
Над машиной плыли рождественские фонари Оксфорд-стрит – большие, хрупкие серебряные свертки с золотыми бантами, и Страйк в преддверии неминуемого романтического свидания пытался унять кипящую злость. Тем временем Робин вновь и вновь набирала его номер, но вибрации мобильного, который остался в кармане лежащего на сиденье пальто, Страйк не чувствовал.
– Привет, – с натянутой улыбкой сказала Нина, открывая ему дверь на полчаса позже назначенного времени.
– Извини за опоздание, – сказал Страйк, с трудом переступая через порог. – У меня на выходе приключилась неприятность. С ногой.
Еще не сняв пальто, он сообразил, что явился с пустыми руками. Мог бы принести вина или коробку шоколада; Нина, как он понял, тоже так подумала, пробежав по нему своими большими глазами, но она была хорошо воспитана, и Страйк вдруг ощутил себя жмотом.
– А главное – купил вино и дома забыл, – соврал он. – Позорище! Гони меня в шею.
Она нехотя рассмеялась, и в этот миг Страйк почувствовал, как у него завибрировал телефон. Рука машинально вытащила его из кармана. Робин. Что ей от него понадобилось в субботу вечером?
– Прости, – сказал он Нине, – я должен ответить… срочный разговор, это моя помощница…
Ее улыбка погасла. Она развернулась и ушла из прихожей, а Страйк остался стоять в пальто.
– Робин?
– Ты цел? Что случилось?
– Как ты узнала?
– Я получила голосовую почту и подумала, что на тебя напали!
– Господи, разве я тебе звонил? Это, наверное, случайно получилось, когда телефон упал.
– Да-да, точно…
Через пять минут, рассказав Робин, что произошло, он повесил пальто и пошел на запах еды, в гостиную, где Нина накрыла стол для двоих и зажгла торшер. Она навела порядок, расставила тут и там свежие цветы. В воздухе сильно пахло горелым чесноком.
– Прости, – повторил он, когда Нина вернулась из кухни с большим блюдом. – Была бы у меня кабинетная работа с девяти до пяти…
– Попробуй вино, – холодно сказала Нина.
Знакомая ситуация. Сколько раз он сидел напротив женщин, раздосадованных его опозданием, рассеянностью, небрежностью? Но здесь он еще легко отделался. Осмелься он, придя на ужин к Шарлотте, ответить на звонок другой женщины, ему в физиономию тут же выплеснули бы стакан вина, а то и запустили бы тарелкой. От этой мысли он даже потеплел к Нине.
– Сыщик – дерьмовый кадр, – сказал он, когда они сели за стол.
– Ну почему сразу «дерьмовый»? – Нина смягчилась. – Просто работа тебя не отпускает.
На него смотрели ее огромные, по-мышиному выкаченные глаза.
– Мне вчера приснился про тебя жуткий сон, – сообщила она.
– Обнадеживающее начало, – заметил Страйк, и она рассмеялась.
– Нет, не совсем про тебя. Мы с тобой вместе разыскивали кишечник Оуэна Куайна. – Не сводя глаз со Страйка, Нина сделала большой глоток вина.
– Ну и как, нашли? – Страйку не хотелось серьезных разговоров.
– Нашли.
– Где? Я уже хватаюсь за любую наводку.
– У Джерри Уолдегрейва, в нижнем ящике стола. – Нина, как показалось Страйку, невольно содрогнулась. – На самом деле это был такой кошмар. Я открываю – а там кровь, кишки… и ты ударил Джерри. Тут я проснулась – все было настолько жизненно.
Нина отпила еще вина, но к еде не притронулась. Страйк, успевший от души подкрепиться (чеснока перебор, но с голодухи – терпимо), решил, что не выразил достаточного сочувствия. Торопливо проглотив мясо, он сказал:
– Прямо мурашки по коже.
– Это еще из-за вчерашнего выпуска новостей. – Она сверлила его взглядом. – Никто же не догадывался, никто не знал, что он… что его убили таким способом. Как в «Бомбиксе Мори». Ты ведь мне ни слова не сказал. – Сквозь чесночный дух до Страйка долетели обвинительные нотки.
– Не имел права, – ответил Страйк. – Такие сведения может раскрывать только полиция.
– Сегодня эти сведения уже на первой полосе «Дейли экспресс». Оуэн был бы счастлив. Герой дня. Но я напрасно это прочла, – добавила она, косясь на Страйка.
Он уже сталкивался с подобными сожалениями. Некоторые из знакомых сразу отдалялись, как только начинали понимать, что ему довелось видеть, или делать, или трогать. Можно было подумать, от него пахнет смертью. У одних женщин вызывает восхищение такой типаж, как солдат или полисмен: они хотят опосредованно напитаться, насладиться жестокостями, которые видел или творил мужчина. А у других женщин такой типаж вызывает отторжение. Нина, как подозревал Страйк, прежде относилась к первому типу, но теперь, когда ей сунули под нос жестокость, садизм, тошнотворность, склонялась к переходу в другой лагерь.
– На работе вчера был траур, – сказала она. – После выпуска новостей. Люди прямо… Но ведь если его убили именно так, если убийца руководствовался книгой… Это сужает круг подозреваемых, правда? Никто уже не смеется над «Бомбиксом Мори», я тебе точно говорю. Все это напоминает какой-нибудь старый сюжет Майкла Фэнкорта, когда критики еще обвиняли его в чернушности… Да, между прочим, Джерри подал заявление об уходе.
– Я слышал.
– А почему – непонятно, – с тревогой сказала Нина. – Он работал на «Роупер Чард» с незапамятных времен. А теперь бродит сам не свой. Все время злится, хотя всегда был таким лапушкой. И опять сорвался. Запил.
Она по-прежнему не притрагивалась к еде.
– Джерри был близок к Оуэну Куайну? – спросил Страйк.
– По-моему, он был к нему ближе, чем сам мог предположить, – задумчиво проговорила Нина. – Их объединяли долгое годы совместной работы. Оуэн его доводил… Оуэн всех доводил… но Джерри совершенно подавлен, уж я-то знаю.
– Не представляю, как Оуэн мог терпеть, что его правили.
– Наверное, иногда кипятился, – сказала Нина, – но сейчас Джерри никому не дает сказать худого слова о Куайне. Он одержим версией нервного срыва. Ты же слышал, на фуршете Джерри говорил, что Оуэн, с его точки зрения, психически нездоров, а потому не заслуживает упреков за «Бомбикса Мори». А кроме того, он до сих пор зол на Элизабет Тассел, которая дала ход этому роману. На днях она приходила обсудить издание одного из своих подопечных авторов…
– Доркус Пенгелли? – спросил Страйк, и Нина смешливо ахнула:
– Ни за что не поверю, что ты читаешь такую дрянь! Вздымающиеся груди на фоне кораблекрушений?
– Мне просто имя запомнилось, – ухмыльнулся Страйк. – Рассказывай дальше про Уолдегрейва.
– Он увидел, что мимо его кабинета идет Лиз – и как грохнул дверью! А дверь – ты сам видел – стеклянная, чудом не разбилась. Закрывать дверь не было никакой нужды, Джерри это сделал демонстративно, все прямо вздрогнули. Вид у нее кошмарный, – добавила Нина. – У Лиз Тассел. Ужасающий. Будь она в силах, ворвалась бы к Джерри в кабинет и устроила бы ему выволочку за хамство…
– Она такая вспыльчивая?
– А ты сомневался? О ее вспыльчивости ходят легенды.
Нина посмотрела на часы.
– Сегодня в девять по телику будет интервью Майкла Фэнкорта, я собираюсь записать, – сказала она, наполняя их бокалы. К еде она так и не притронулась.
– Можно и посмотреть, – оживился Страйк.
Она бросила на него странно оценивающий взгляд, и Страйк догадался, что Нина прикидывает, в чем он заинтересован больше: выудить дополнительные сведения или насладиться ее по-мальчишечьи стройным телом.
У него опять зазвонил мобильный. За секунду-другую он сопоставил возможную обиду и вероятность получить нечто более существенное, чем Нинино мнение о Джерри Уолдегрейве.
– Прости, – сказал он, вытаскивая из кармана телефон.
Звонил его единокровный брат Ал.
– Корм! – воскликнул голос в трубке. – Здóрово, что ты позвонил, брат!
– Привет, – пресек его излияния Страйк. – Как жизнь?
– Все супер! Я в Нью-Йорке, только что увидел твое сообщение. Что тебе требуется?
Он знал, что Страйк звонит только по необходимости, но, в отличие от Нины, не обижался.
– Хотел в пятницу с тобой поужинать, – сказал Страйк, – но раз ты в Нью-Йорке…
– Да я в среду возвращаюсь, так что заметано. Давай я закажу столик?
– Давай, – сказал Страйк. – Только не где-нибудь, а в «Ривер-кафе».
– Понял тебя, – сказал Ал, не спрашивая почему: как видно, решил, что Страйк любит добротную итальянскую кухню. – Точное время пришлю тебе эсэмэской, лады? Жду не дождусь!
Страйк отсоединился и уже готов был принести свои извинения, но Нина вышла в кухню. Атмосфера, вне сомнения, накалялась.
34
Господи, что я сказал!.. Язык мой – враг мой!..
Уильям Конгрив.
Любовь за любовь[25]
– Любовь – это мираж, – вещал Майкл Фэнкорт с телеэкрана. – Мираж, химера, иллюзия.