Забрось меня на какой-нибудь пустынный берег,
Где я смогу найти только след печального кораблекрушения,
Но если ты со мной, пускай бушует море,
Я не молю о более мирной и спокойной доле.
Уильям Хабингтон
Он уехал. Дом затих на целый вечер. Никаких больше синих небес, малиновых и янтарных красок осени. Маргарет поднялась наверх, чтобы переодеться к чаю. Диксон была раздражена вторжением гостя и той сумятицей, в которую он превратил их будний день. Она демонстрировала свое недовольство, быстро расчесывая волосы девушки и притворяясь, что ей уже пора идти к миссис Хейл. Однако позже Маргарет долго ожидала свою мать в гостиной, прежде чем та спустилась вниз. Сидя у камина с незажженными свечами на столике перед ней, она размышляла о прошедшем дне: о счастливой прогулке в лес, о зарисовках, о веселом и приятном обеде. И все это было перечеркнуто злосчастной беседой в саду.
Как же сильно отличаются мужчины от женщин! Вот она до сих пор огорчена тем обстоятельством, что интуиция заставила ее ответить отказом. А он – через две минуты после того, как отклонили его самое глубокое и искреннее предложение в жизни, – уже болтал с отцом, как в своей адвокатской конторе. Словно его единственным желанием был поверхностный разговор, проведенный в приличном доме и в приятном обществе. О господи! Как она могла полюбить его, если он был таким двуликим? Маргарет чувствовала, что их взгляды на многие вещи несовместимы и очень сильно разнятся. Затем ей пришло в голову, что его легкомысленность могла быть напускной, чтобы просто скрыть обиду. Ведь если бы кто-то отверг ее признание в любви, она бы точно обиделась.
В комнату вошла мать, не дав этому вихрю мыслей сложиться в упорядоченное умозаключение. На какое-то время Маргарет пришлось забыть о том, что было сделано и сказано в течение дня. Она покорно слушала брюзжание Диксон по поводу одеяла, сожженного при глажке. Затем последовал рассказ о Сьюзен Лайтфут, которую видели в шляпке с искусственными цветами, что служило верным доказательством ее тщеславного и легкомысленного характера. Мистер Хейл пил чай в задумчивом молчании. Маргарет тоже не произнесла ни слова. Она удивлялась, что ее родители оказались такими равнодушными к посетившему их гостю и ни разу за вечер не упомянули его имени. Она забыла, что мистер Леннокс не признавался им в любви.
После чая мистер Хейл встал из-за стола и, опершись локтем на каминную полку, устало склонил голову на руку. Размышляя о чем-то своем, он время от времени тяжело вздыхал и хмурился. Миссис Хейл и Диксон ушли в гардеробную комнату, чтобы выбрать несколько зимних вещей для деревенской бедноты. Маргарет занялась рукоделием своей матери, содрогаясь при мысли о долгом и скучном вечере. Ей хотелось быстрее подняться в свою комнату, чтобы вновь обдумать события дня.
– Маргарет! – воскликнул мистер Хейл таким отчаянным голосом, что заставил дочь вскочить на ноги. – Насколько эта вышивка важна? Ты не могла бы отложить ее и пройти в мой кабинет? Я хочу обсудить с тобой один очень серьезный вопрос.
«Один очень серьезный вопрос». Мистер Леннокс не имел возможности поговорить с ее отцом с глазу на глаз после полученного от Маргарет отказа. Так о чем тогда могла идти речь? Девушка чувствовала вину и стыд, оттого что, несмотря на свой возраст, оказалась не готовой к мысли о браке. К тому же она не знала, как отец отнесется к ее решению отклонить предложение мистера Леннокса. Однако Маргарет уже догадывалась – а позже это подтвердилось, – что отец хотел обсудить с ней нечто другое. Пока дочь терялась в догадках, он предложил ей сесть рядом с ним у камина, поворошил угли и снял нагар со свечей. Очевидно, мистер Хейл никак не мог настроиться на разговор. Затем, вздохнув пару раз, он с судорожной гримасой на лице произнес:
– Маргарет, я вынужден покинуть Хелстон.
– Покинуть Хелстон? Но, папа, почему?
Отец не отвечал минуту или две. В нервозной и смущенной манере он перебирал какие-то бумаги на столе, несколько раз открывал рот, намереваясь что-то сказать, но снова сжимал губы, как будто ему не хватало храбрости для продолжения разговора. При виде такой нерешительности, которая причиняла отцу еще больше страданий, Маргарет приступила к обстоятельным расспросам:
– Дорогой папа, объясните мне, почему вы должны уехать из Хелстона!
Он поднял голову, посмотрел на нее и с притворным спокойствием ответил:
– Потому что я больше не могу быть священником англиканской церкви.
Сначала Маргарет подумала, что отец получил долгожданное повышение по службе, о котором так долго мечтала ее мать. Новая должность требовала переезда из их любимого дома в Хелстоне в какой-нибудь тихий и величественный особняк неподалеку от кафедрального собора. Во время посещений городов Маргарет видела такие на соборных площадях, и они невольно внушали ей почтение и трепет. Но, перебравшись туда, они будут вынуждены оставить Хелстон, причем навсегда, что, естественно, даст повод для долгой печали.
Однако последняя фраза отца шокировала ее. Что он хотел сказать? Подобная таинственность тревожила ее все больше и больше. Выражение жалобной просьбы на его лице, словно он умолял свою дочь о милосердном и добром понимании, напугало ее до слабости в коленях. Мог ли он быть вовлеченным в незаконную деятельность Фредерика? Ее брата объявили преступником. Неужели отец из-за любви к сыну содействовал ему в каких-то делах?
– Как это? По какой причине? Не молчите, папа! Расскажите мне всю правду! Почему вы больше не можете быть священником? Конечно, если епископу передали все, что мы знаем о Фредерике, и жестокая несправедливость…
– Фредерик тут ни при чем, – перебил ее отец. – И епископ тоже. Это мое решение, Маргарет, и я расскажу тебе о нем. Я отвечу на все твои вопросы, но давай условимся, что после сегодняшнего вечера мы не будем возвращаться к этому разговору. Мне не страшны последствия моих болезненных сомнений, однако объяснение причин, приведших меня к столь долгим страданиям, потребует усилий, на которые я не способен.
– Сомнения, папа? Ты усомнился в религии? – в ужасе спросила Маргарет.
– Нет, речь не идет о религиозных сомнениях. Моя вера в Бога непоколебима.
Он замолчал. Маргарет сделала глубокий вдох, словно подошла к краю бездны. Отец вновь заговорил – так быстро, как будто хотел скорее завершить свое признание:
– Не знаю, поймешь ли ты меня, но уже на протяжении нескольких лет я терзаюсь одним вопросом: дано ли мне право продолжать мое служение, трусливо приглушая тлеющие сомнения непререкаемым авторитетом Церкви. Ах, Маргарет, я предан святой Церкви… однако должен быть отлучен от нее.
Какое-то время он не мог говорить от переизбытка чувств. Со своей стороны, Маргарет не знала, что сказать. Слова отца казались ей таинственными и непонятными. У нее даже появилось подозрение, что он собирался стать магометанином.
– Сегодня я прочитал в газете о двух тысячах отступниках, покинувших свои церкви, – со слабой улыбкой продолжил мистер Хейл. – Чтобы преуменьшить храбрость этих людей, в статье было написано, что их с позором изгнали из общин. Но автор зря старался. Я сразу заметил эту ложь, и мне стало противно.
– Но, папа, вы хорошо обдумали свое решение? – со слезами на глазах спросила Маргарет. – Оно кажется мне ужасно легкомысленным.
Всегда незыблемое прежде основание их семейных ценностей, авторитет любимого отца – все это теперь шаталось и готово было рухнуть, как карточный домик. Что она могла сказать? Что тут можно было сделать? Горькие слезы дочери заставили мистера Хейла собраться с силами и сдержать свои удушливые рыдания, которые рвались из самого сердца. Он подошел к книжному шкафу и взял в руки том, подвигнувший его вступить на путь раскольника. Он читал эту книгу все последние дни. Он размышлял. Он черпал в ней силу.
– Послушай, дорогая Маргарет, – мягко произнес мистер Хейл и обнял дочь за талию.
Она взяла его руку в свои ладони и крепко сжала ее. Но волнение девушки было так велико, что она не смогла поднять голову и прочитать название произведения.
– Это монолог человека, который, как и я, некогда был священником сельского прихода. Книгу сто шестьдесят лет назад написал мистер Олдфилд, священник из дербиширского Карсингтона. Его испытания закончились. Он хорошо сражался в своих битвах.
Две последние фразы мистер Хейл произнес шепотом, как будто обращался к самому себе. Затем он начал читать вслух:
«Когда ты более не можешь продолжать свою работу, не позоря Бога, не дискредитируя религию, не нарушая ее целостность, не раня совесть, не калеча мир, не рискуя потерей своего спасения – когда условия, в которых ты должен выполнять (и хочешь выполнять) свои обязанности, грешны и противны слову Божьему, – ты можешь, да! – ты должен верить, что Бог обернет твое молчание, отказ от служения и лишение должности к Своей вящей славе и продвижению интересов Евангелия. Когда Бог не использует тебя в одном деле, ты будешь использован в другом. Душа, которая желает служить Господу и чествовать Его, никогда не упустит такой возможности. Вот и ты не должен ограничивать святости Израиля, думая, что Бог имеет только один способ, которым тебе дозволено славить Его. Он может использовать для этого как проповеди, так и твое молчание. И отход в сторону так же хорош, как продолжение работы. Прославление Бога без всякого притворства является величайшим служением и выполнением тяжелых обязанностей, которые извинят малый грех, содеянный тобой. Хотя сей грех как раз и дает нам возможности для выполнения этих обязанностей. О, моя душа, ты не будешь иметь благодарности, если свяжешься с извращением слова Божьего, давая ложные обеты и притворяясь, что можешь пребывать в своем сане».
Закончив этот абзац и усмотрев в нем большее, чем прочитал, мистер Хейл вновь обрел храбрость в принятии того, что, как он верил, было единственно верным решением. Но когда он услышал тихие рыдания Маргарет, его отвага мгновенно испарилась.
– Маргарет, милая! – сказал он, придвинувшись к ней. – Подумай о ранних мучениках. Подумай о тысячах людей, которые страдали за веру.
– Нет, отец, – ответила она, приподняв свое раскрасневшееся, мокрое от слез лицо, – ранние мученики страдали за правду. А вы… О, дорогой папа!
– Я иду на тяжелые испытания ради совести, дитя, – произнес он с гордым достоинством, хотя его голос немного дрожал от присущей ему обостренной чувствительности. – Я должен выполнить требования внутреннего голоса. Мои угрызения совести длились слишком долго. Они давно пробудили бы ум другого человека, не будь он столь труслив, как я.
Мистер Хейл покачал головой и решительно продолжил:
– Наконец-то страстные желания твоей бедной матери исполнились, пусть и несколько насмешливым образом, ибо они подобны содомским яблокам. Настал критический момент, после которого я, возможно, обрету душевный покой. Почти месяц назад епископ предложил мне новую должность. И если бы я принял ее, мне пришлось бы снова подтверждать декларацию следования священным догмам Литургии в моем новом приходе. Маргарет, я пытался схитрить. Я хотел ответить простым отказом от повышения в должности, чтобы тихо оставаться здесь, насилуя свою совесть, как и все прошлые годы. Господи, прости меня!
Он зашагал по комнате взад и вперед, тихо награждая себя уничижительными эпитетами. К счастью, Маргарет услышала лишь несколько слов. В конце концов он остановился и сказал:
– Маргарет, я возвращаюсь к первому печальному известию. Мы должны покинуть Хелстон.
– Да! Я поняла. Но когда?
– Епископ получил мое письмо… Я должен был рассказать тебе о нем. Прости, в последние дни я забываю о многом.
Когда мистер Хейл переходил в беседе к прозаическим подробностям, его речь становилась очень путаной.
– Одним словом, я сообщил ему, что собираюсь отказаться от сана и места в пасторате. Он был очень добр и всяческими доводами пытался уговорить меня остаться. Однако все было напрасно. Я хотел внять его увещеваниям, но не смог пойти наперекор своей душе. Поэтому, подписав прошение об отставке, я дождался согласия епископа. Конечно, отъезд из Хелстона будет большим испытанием для каждого из нас, хотя нам предстоит нечто худшее: вам – разлука со знакомыми и соседями, а мне – прощание с прихожанами. Для чтения молитв сюда назначили викария, мистера Брауна. Он приедет к нам завтра утром. В следующее воскресенье я прочитаю прощальную проповедь.
«Почему он не сообщил нам об этом раньше? – подумала Маргарет. – Впрочем, такая безотлагательность даже к лучшему. Промедление только добавило бы яда к жалящей боли». Пусть новость ошеломила ее почти до обморока, но зато планы отца были близки к завершению.
– Что по этому поводу думает мама? – со вздохом спросила она.
К ее удивлению, отец снова начал ходить по комнате и только после довольно продолжительной паузы ответил на ее вопрос:
– Маргарет, ты должна понять, что я жалкий трус. Я не выношу ситуаций, когда приходится огорчать других людей. Мне прекрасно известно, что наш брак с твоей матерью не оправдал ее надежд. Она заслуживала большего. Я знал, что мой отказ от сана и должности будет для нее тяжелым ударом. Поэтому мне не хватило смелости рассказать ей о моем отступничестве. Хотя сейчас ей нужно сообщить об этом.
Он тоскливо посмотрел на дочь. У Маргарет голова шла кругом. Ее мать вообще ничего не знала о предстоящем переезде, в то время как ситуация зашла так далеко!
– Да, ей пора бы узнать о своем скором будущем, – сказала Маргарет. – Я думаю, она будет удивлена… и немного шокирована.
Вообразив себе чувства матери, она испытала вторую волну потрясения.
– Куда мы поедем? – спросила девушка, проявив интерес к дальнейшим планам отца, если только они у него были.
– В Милтон, на север, – ответил он с унылым равнодушием.
Мистер Хейл понимал, что из-за любви к нему дочь старалась не огорчать его своими объективными суждениями. Она даже пыталась утешить отца, хотя ее слезы говорили об огромном потрясении.
– Милтон? Фабричный город в Даркшире?
– Да, – произнес он тем же подавленным тоном.
– Почему же туда, а не в другой город? – спросила она.
– Потому что там я смогу зарабатывать на хлеб для моей семьи. Потому что там меня не знают и никто не заговорит со мной о Хелстоне.
– Зарабатывать на хлеб? Я думала, вы с мамой имеете достаточно средств…
Заметив, что отец нахмурился, она замолчала, обуздав свой естественный интерес относительно их будущей жизни. Однако мистер Хейл, благодаря природной интуиции, прочитал ее мысли, как в зеркале, отражавшем его собственные душевные муки, и усилием воли отогнал прочь свою хмурость.
– Ты узнаешь все, мое дитя. Только помоги мне донести эти новости до твоей матери. Я могу сделать что угодно, но одна лишь мысль о том, как мои слова огорчат ее, вызывает у меня приступ страха. Сейчас я расскажу тебе о своих планах, а ты сообщишь ей о них утром, ладно? Завтра меня не будет целый день. Я уйду в Браси-Коммон, чтобы попрощаться с фермером Добсоном и его людьми. Маргарет, тебе не нравится моя просьба?
Ей действительно это не нравилось. Она ни разу в жизни не делала ничего подобного. Ее сотрясала нервная дрожь, и какое-то время Маргарет вообще не могла говорить.
– Ты выполнишь мое поручение? – спросил отец.
Взяв себя в руки, она посмотрела ему прямо в глаза.
– Это трудное задание, но мама должна все узнать. Я постараюсь успокоить ее, хотя не уверена, получится ли у меня. Вас, наверное, тоже ожидает много неприятных дел.
Мистер Хейл уныло кивнул и пожал ей руку в знак благодарности. Маргарет снова едва не расплакалась. Тяжело вздохнув, она приступила к расспросам:
– Теперь расскажите мне о своих дальнейших планах. У вас с мамой имеются какие-то сбережения, независимо от тех доходов, которые вы получали за службу в приходе? Я знаю, что тетя Шоу живет на проценты от своих накоплений.
– Да, наши годовые поступления равны ста семидесяти фунтам. Семьдесят из них мы всегда пересылали Фредерику, пока он служил на флоте. Я не знаю, нуждается ли он в этом теперь. Наверняка он получает плату за свою службу в испанской армии.
– Фредерик не должен страдать, – решительно сказала Маргарет. – Он и без того живет на чужбине, несправедливо обиженный собственной страной. Итак, у нас остается сотня. Сможем ли мы – ты, я и мама – существовать на сто фунтов в год, поселившись в какой-нибудь тихой части Англии? Я думаю, что сможем.
– Нет, это не выход, – произнес мистер Хейл. – Я должен устроиться на работу. Мне следует занять себя чем-то, чтобы отогнать меланхолические мысли. Кроме того, сельская местность будет болезненно напоминать мне Хелстон и мои прежние обязанности. Я не вынесу этого, Маргарет. Да и годовой доход в сто фунтов будет малым утешением. Нам понадобятся деньги на аренду дома, на его обустройство, на оплату насущных потребностей и обеспечение твоей матери тем комфортом, к которому она привыкла и которого достойна. Поэтому мы поедем в Милтон. Таково мое решение. Я всегда лучше устраиваю дела сам, чем под влиянием людей, которых люблю.