Мы – деревья, и ветер делает нас крепче и сильнее.
Джордж Герберт
Не заходя в столовую, мистер Торнтон покинул дом. Он немного опаздывал, поэтому быстрым шагом направился в Крэмптон. Ему не хотелось обидеть нового друга своей непунктуальностью. Когда церковные часы пробили половину восьмого, он уже стоял на пороге Хейлов. Ему пришлось немного подождать, потому что Диксон становилась вдвое медлительнее, если ее принуждали открывать дверь по звонку колокольчика. Молодого фабриканта препроводили в маленькую гостиную, где его сердечно встретил мистер Хейл. Он представил гостя своей жене, бледное лицо которой и закутанная в шаль фигура как бы приносили безмолвное извинение за холодную апатичность ее приветствия. Так как за окнами уже стемнело, Маргарет зажгла лампу. В центре полутемной комнаты образовался круг приятного света, который, как это принято в сельских домах, отгораживал их от ночной темноты снаружи.
Эта маленькая гостиная разительно отличалась от столовой, где он недавно беседовал с матерью. Та красивая комната, обставленная массивной мебелью и совершенно лишенная даже намека на присутствие женщины, была приспособлена лишь к приему пищи и напитков. Его матери нравилось находиться там, и ее воля являлась законом. Но гостиная Хейлов была другой – в два раза… нет, в двадцать раз прекраснее и на одну четверть удобнее. Никакой позолоты и стеклянной утвари, никаких зеркал, способных отражать свет. Все отвечало своему предназначению, как вода во впадинах ландшафта. Спокойные и теплые тона расцветок сочетались с обивкой кресел и старыми ситцевыми занавесками, которые, наверное, были привезены из Хелстона. У окна напротив двери стоял письменный стол. В углу располагалась этажерка с белой китайской вазой, которую украшал узор из бледно-зеленых веточек березы, английского плюща и желтовато-красных листьев бука. Кое-где в комнате он заметил корзинки для рукоделия, а на столе лежали книги с разным состоянием переплетов. Около двери находился еще один стол с белой скатертью и сервировкой для чая. На подносе были выложены кокосовые пирожные. Рядом возвышалась корзинка, устланная зелеными листьями и наполненная апельсинами и румяными американскими яблоками.
Мистер Торнтон догадывался, что все эти милые и изящные мелочи были привычными для семейства Хейлов и, несомненно, имели отношение к Маргарет. Она стояла у чайного столика. Ее муслиновое платье светлых тонов имело множество розовых вставок. Казалось, что она вообще не прислушивалась к беседе и занималась исключительно подготовкой к чаепитию. Ее изящные руки цвета слоновой кости бесшумно двигались между чашек. У нее был браслет, который время от времени ниспадал на запястье. Мистер Торнтон следил за перемещениями этого беспокойного украшения с куда большим вниманием, чем за словами мистера Хейла. Он, казалось, был очарован тем, как Маргарет нетерпеливо приподнимала браслет вверх, пока тот не закреплялся на руке. Но затем вещь теряла сцепление и начинала скользить вниз. Мистеру Торнтону даже хотелось закричать: «Он снова падает!»
После его прибытия приготовления к чаю были почти закончены. Хозяйка пригласила гостя к столу, не дав ему как следует понаблюдать за ее дочерью. Маргарет передала ему чашку с гордым выражением непокорной рабыни, но когда он выпил чай, она тут же снова наполнила ее. Ах, как он хотел повторить жест мистера Хейла, когда тот взял в свои руки ее мизинец и большой палец и заставил их служить щипчиками для сахара. Мистер Торнтон видел ее глаза, полные любви и смеха, когда она смотрела на отца, думая, что эта пантомима осталась никем не замеченной.
У Маргарет по-прежнему болела голова. Она хранила молчание, но в любой момент, при слишком затянувшейся и неуместной паузе, была готова поддержать разговор, чтобы ученик и друг ее отца не подумал, что им тут пренебрегают. Беседа двух мужчин продолжалась. После того как чайные приборы были убраны, Маргарет села около матери, взяла рукоделие и предалась своим размышлениям, уже не страшась того, что ей придется заполнять возникающие бреши в разговоре.
Мистер Торнтон и мистер Хейл были поглощены какой-то темой, которую начали еще в прошлую встречу. Услышав тихий оклик матери, Маргарет вернулась в реальность, приподняла голову, и ее взгляд внезапно отметил различие во внешнем виде отца и мистера Торнтона. Это были две противоположные натуры. Ее отец имел хрупкое телосложение, заставлявшее его казаться выше, чем он был в действительности (когда не находился рядом с большими и массивными людьми). Мягкие черты лица отражали каждую эмоцию, рождавшуюся в его душе. Длинные ресницы придавали ему особую, почти женственную красоту. Изогнутые брови из-за больших мечтательных век располагались высоко над глазами.
Лицо мистера Торнтона имело другой типаж. Прямые брови нависали над глубоко посаженными глазами, серьезными, но без неприятной проницательности, хотя и достаточно внимательными, чтобы проникнуть в суть предмета, на который он смотрел. Редкие морщины на его лице казались твердыми, будто вырезанными в мраморе. Они в основном располагались около плотно сжатых губ. У него были красивые, безупречные зубы, благодаря которым улыбка, появлявшаяся на его лице, производила эффект вспышки, что сразу меняло вид этого строгого и решительного человека. Было видно, что он готов не только к смелым действиям, но и умеет искренне радоваться, пусть редко, но так же бесстрашно и непроизвольно, как маленькие дети. Маргарет понравилась его улыбка – первое, чем она восхитилась в новом друге отца. Противоположность характеров, нашедшая отражение в их чертах, очевидно, объясняла то влечение, которое они испытывали друг к другу.
Поправив ошибку в рукоделии матери, она вернулась к собственным мыслям. Мистер Торнтон забыл о ней, словно ее и не было в комнате. Он увлеченно рассказывал мистеру Хейлу о потрясающей мощности парового двигателя, напоминавшего последнему раболепного джинна из «Арабских ночей», который в один миг мог вытягиваться от земли до неба и заполнять всю ширину горизонта, а в следующую секунду покорно влетал в маленький кувшин, вполне подходящий для руки ребенка.
– Эта практическая реализация силы человеческого воображения – воплощение гигантской мысли – возникла в нашем городе, в уме одного человека. И все мы обладаем способностью достигать, шаг за шагом, любых чудес и замечательных свершений. Я хочу сказать, что, если этот изобретатель умрет, его заменят сотни людей, которые продолжат его битву за прогресс и будут покорять другие материальные силы.
– Ваша гордая речь напомнила мне старые строки, – ответил мистер Хейл. – «У меня сто капитанов в Англии. Таких же хороших, как этот».
Услышав слова отца, Маргарет с легким удивлением в глазах приподняла голову. Каким образом они перешли от зубчатых колес к строкам Чеви Чейза?
– Для меня это не гордая речь, а реальная действительность, – произнес мистер Торнтон. – Я не отрицаю, что горжусь своей принадлежностью к городу… точнее, к его району, нужды которого порождают великие замыслы. Я предпочитаю работать, страдать, безуспешно падать и вновь подниматься – здесь, в Милтоне, – чем вести процветающую, но тусклую жизнь в беспечной праздности, в которой погрязли старые южные графства с вашим так называемым аристократическим обществом. Те, кто застрял в меду, уже не в силах подняться в воздух и улететь.
– Вы ошибаетесь, – сказала Маргарет, задетая обидными словами в адрес ее любимого юга.
Безрассудная пылкость чувств вызвала румянец на ее щеках. На глаза набежали гневные слезы.
– Вы ничего не знаете о наших графствах! Если на юге меньше авантюр или прогресса – то есть, я могла бы сказать, меньше возбуждения от азарта торговли, который требуется для выдумки таких чудесных изобретений, – то там и меньше страданий. Здесь я вижу людей, бродящих по улицам, которые постоянно смотрят себе под ноги от какой-то терзающей их печали. Они не только страдают, но и ненавидят. На юге тоже есть бедные, но там вы не увидите таких ужасных выражений на лицах – гримас от безысходного чувства несправедливости. Вы ничего не знаете о юге, мистер Торнтон.
После этих слов она погрузилась в мрачное молчание. Маргарет злилась на себя за то, что так много сказала. Мистер Торнтон, заметив ее обиду, невыразимо мягко произнес:
– Могу ли я в свою очередь спросить, а знаете ли вы север?
Маргарет продолжала молчать, тоскуя о красивых местах, которые оставила в Хэмпшире. Она боялась, что дрожь в ее голосе выдаст разбушевавшиеся в душе чувства.
– В любом случае, мистер Торнтон, – вмешалась миссис Хейл, – вы должны признать, что Милтон представляет собой очень грязный задымленный город. На юге вы не встретите ничего подобного.
– Боюсь, вы правы насчет чистоты, – с быстро промелькнувшей улыбкой ответил мистер Торнтон. – Парламент предложил нам пережигать наш дым для очистки, и, думаю, мы, как славные маленькие дети, выполним это указание… но через некоторое время.
– Но вы же рассказывали, что изменили конструкцию ваших печей для поглощения вредных веществ, содержащихся в дыме, – напомнил мистер Хейл.
– Я сделал это еще до того, как парламент начал вмешиваться в наши дела. Затея оказалась затратной, хотя позже она сэкономила мне тонны угля. Однако я не уверен, что стал бы экспериментировать так после правительственного акта. Я, скорее всего, ждал бы, пока меня не оштрафуют по доносу, а затем старался бы возместить свои потери, урезая зарплаты рабочим. Видите ли, все законы, основанные на использовании штрафов и доносов, малоэффективны. Все беда в машинном оборудовании. Сомневаюсь, что за последние пять лет оштрафовали хотя бы одну милтонскую фабрику, хотя все они тратят треть угля на так называемый «непарламентский дым».
– Я скажу вам одно, мистер Торнтон, – произнесла миссис Хейл. – Муслиновые занавески пачкаются здесь в течение недели. А в Хелстоне мы не меняли их по месяцу и больше, и в конце этого срока они не выглядели настолько грязными. Что касается рук… Маргарет, сколько раз сегодня ты мыла руки с утра и до полудня?
– Три раза, мама.
– Похоже, вы не одобряете парламентские акты и законодательные инициативы, влияющие на работу милтонских фабрик, – сказал мистер Хейл.
– Да, как и другие промышленники. И думаю, что это вполне обоснованно. Не стоит удивляться, что наши механизмы дымят и шумят. Они придуманы недавно и, естественно, не во всем хороши. Я сейчас говорю не о древесной и металлургической промышленности, а только об обработке хлопка. Подумайте, какой она была семьдесят лет назад. И какой стала теперь! Первые владельцы фабрик мало чем отличались от своих рабочих по уровню образования и социальному статусу. Однако им хватило ума и смекалки, чтобы увидеть возможности, ведущие к великому будущему. Их дальновидность нашла выражение в машине сэра Ричарда Аркрайта. Быстрое развитие новой отрасли наделило этих ранних мастеров огромными богатствами и силой власти. Я говорю не о власти над рабочими людьми, а о власти над рынком потребления – над всей мировой торговлей. Для примера приведу вам объявление, размещенное пятьдесят лет назад в милтонской газете: такой-то и такой-то джентльмен – один из полудюжины набойщиков ситца той эпохи – заявлял, что отныне он будет ежедневно закрывать свой склад в полдень, поэтому всем покупателям рекомендовалось приходить до этого времени. Забавно! Человек диктовал условие – когда он может продавать товар, а когда не может. Теперь же, если хороший клиент решит прийти ко мне в полночь, я встану и буду стоять со шляпой в руке, ожидая его заказов.
Губы Маргарет презрительно изогнулись, но она отчего-то больше не могла сосредоточиться на своих мыслях.
– Говоря о подобных вещах, я хочу показать вам, какую неограниченную власть получили в этом веке производители. От невиданных успехов у людей шла кругом голова. Но если человек добивался успеха в торговле, это еще не означало, что все другие идеи он так же хорошо спланировал. Наоборот, внезапно привалившее богатство зачастую абсолютно подавляло чувство справедливости. О тех первых хлопковых баронах рассказывали странные истории. Дикая экстравагантность их жизни, нескончаемые кутежи и, конечно же, тирания, проявляемая к рабочим, – все это вызывает возмущение. Мистер Хейл, вы знаете пословицу: «Посади нищего на лошадь, и он поскачет к дьяволу»? Некоторые из первых промышленников скакали к дьяволу сломя голову. Они беспощадно крушили человеческую плоть и кости под копытами своих коней. Но все постепенно менялось – становилось больше фабрик, владельцам требовались новые руки. Запросы хозяев и рабочих стали более сбалансированными. И теперь между ними ведется честная борьба. И те, и другие больше не желают подчиняться решениям посредников. Нам претит вмешательство назойливых людей с поверхностным знанием реальных фактов, пусть даже эти болтуны называют себя Верховным судом парламента.
– То есть это битва между двумя классами? – спросил мистер Хейл. – Я знаю из ваших слов, что именно такая терминология используется, когда речь идет о реальном положении вещей.
– Да, и я верю в необходимость борьбы между мудростью и невежеством, между расчетливостью и безалаберностью. В этом и есть великая красота нашей системы, где простой рабочий благодаря своим усилиям и рассудительности может подняться до уровня хозяина. Фактически каждый, кто проявляет внимание к своим обязанностям, благопристоен и воздержан в поведении, рано или поздно пополняет наши ряды – возможно, не всегда как владелец фабрики, но как бригадир, кассир, бухгалтер, клерк или представитель администрации.
– Если я поняла вас правильно, – холодно произнесла Маргарет, – вы считаете своими врагами всех, кто по каким-либо причинам не смог подняться до вашего уровня.
– Они сами себе враги, – ответил мистер Торнтон, обидевшись на высокомерное осуждение, прозвучавшее в ее словах.
Однако через миг, будучи прямолинейным и честным человеком, он почувствовал, что дал слабый и уклончивый ответ. Маргарет могла вести себя так, как ей нравилось – презрительно и надменно, но его долг заключался в правдивом объяснении сложившейся на севере ситуации. Трудно было отстраниться от ее интерпретации и сохранить конкретность в своих рассуждениях. Он решил привести в качестве иллюстрации пример из собственной жизни. Но стоило ли касаться личных тем в разговоре с чужими людьми? Да, это был простой способ выражения своего мнения. Поэтому, отбросив в сторону смущение, вызвавшее румянец на его щеках, он произнес:
– Это знание я получил не из книг. Шестнадцать лет назад мой отец умер при печальных обстоятельствах. Я бросил школу и за несколько дней повзрослел насколько мог. К счастью, мне помогала мать – женщина, обладающая сильным характером и способностью принимать твердые решения. Таких родителей судьба дарует лишь немногим. Мы переехали в небольшой провинциальный городок, где жизнь была дешевле, чем в Милтоне. Я устроился работать в магазин тканей и приобрел много полезных знаний о товарообороте. Неделя за неделей наш семейный доход составлял пятнадцать шиллингов – ужасно мало для троих человек. Но моей матери удавалось вести хозяйство таким образом, что я регулярно получал три из этих пятнадцати шиллингов. Так создавались мои первые накопления. А я учился экономии и самопожертвованию. Теперь я способен обеспечить мать любыми удобствами, какие требуются скорее ее возрасту, чем желаниям. Я молча благодарю ее при каждом случае за ранние уроки жизни, которые она мне дала. Поэтому к успеху меня привели не удача, не какие-то заслуги, не талант, а просто строгие правила и презрение к незаслуженным поблажкам. Мисс Хейл говорила здесь о страданиях, отпечатанных на лицах некоторых милтонских горожан. Я думаю, это естественное и заслуженное наказание за нечестно полученные удовольствия в некий период их жизни. Такие чувственные и потакающие себе люди не вызывают у меня ненависти, но я презираю их за слабость характера.
– В свое время вы получили зачатки хорошего образования, – заметил мистер Хейл. – Тот энтузиазм, с которым вы читаете теперь Гомера, говорит мне о вашем знакомстве с его произведениями. Вы вспоминаете старое знание.
– Это верно. В школе мы проходили «Илиаду» и «Одиссею». Смею сказать, что я считался любителем классики, хотя с тех пор почти забыл латынь и греческий язык. Но позвольте спросить, какую пользу эти книги принесли мне в моей последующей жизни? Вообще никакой. А вот используя реально полезное знание, я обогнал в карьерном росте многих мужчин, с которыми вместе учился читать и писать.
– Не могу согласиться с вами. Хотя, возможно, я в чем-то педант. Разве воспоминания о героической простоте той жизни, которую вел Гомер, не придавали вам сил и терпения?
– Нисколько, – со смехом ответил мистер Торнтон. – Мне некогда было думать о мертвых поэтах. В ту пору я добывал хлеб для своей семьи и боролся с живыми людьми, пытавшимися вцепиться мне в горло. Теперь, когда моя мать живет в тихом надежном месте, достойном ее возраста и прежних заслуг, я могу вернуться к историям древности и порадоваться им в свое удовольствие.
– Видите ли, мое замечание было продиктовано прежней профессией, которая приросла ко мне, как кожа, – сказал мистер Хейл.
Мистер Торнтон встал из-за стола и попрощался с мистером и миссис Хейл, а затем подошел к Маргарет, чтобы пожать ей руку. Таков был фамильярный обычай местного общества, но Маргарет оказалась не готовой к этому. Увидев протянутую и чуть позже отдернутую ладонь, она холодно поклонилась в ответ, хотя уже в следующее мгновение пожалела, что не поняла намерения мистера Торнтона. Молодой фабрикант, не догадываясь о ее раскаянии, гордо выпрямил спину и, выходя из дома, прошептал себе под нос:
– Самая высокомерная и неприветливая девушка, которую я когда-либо видел. Даже ее красота стирается из памяти после такого заносчивого и презрительного отношения.
Глава 11
Первые впечатления
Говорят, в нашей крови много железа
Да, возможно, пару зерен для выносливости;
Но в нем, я остро чувствую,
В крови течет расплавленная сталь.
Неизвестный автор
Мистер Хейл проводил гостя до дороги и, вернувшись в гостиную, сказал:
– Знаешь, Маргарет, я с тревогой смотрел на тебя, когда мистер Торнтон признался, что в юности работал подручным в магазине тканей. Мистер Белл заранее предупредил меня об этом. Я был готов к подобным откровениям. Но я опасался, что ты можешь встать и покинуть комнату.
– Папа! Неужели вы считаете меня такой глупой? На самом деле история о его юности понравилась мне больше, чем все остальное. Грубоватые суждения мистера Торнтона иногда вызывали у меня неприятие. Но о себе он говорил очень просто, без вульгарности и претензий, присущих лавочникам. А его слова о матери были проникнуты такой нежностью, что мне вообще расхотелось покидать комнату. Хотя я подумывала уйти, когда он расхваливал Милтон, утверждая, что он чуть ли не лучший город на земле, или признавался в своем презрении к людям, которые, по его мнению, были беспечно расточительны и непредусмотрительны. Мистеру Торнтону не мешало бы подумать о том, что он мог бы помочь этим людям, – например, преподать им уроки жизни, к которым обязывает его положение или которые когда-то преподнесла ему мать. Но его признание о работе подмастерьем в магазине понравилось мне больше всего.
– Я удивляюсь тебе, Маргарет, – сказала мать. – В Хелстоне ты всегда порицала людей за работу в торговле! А ты, мой дорогой супруг, поступил неправильно, представив нам такого странного человека без предварительного рассказа о нем. Я действительно была шокирована некоторыми идеями, которые он излагал. Его отец «умер при печальных обстоятельствах». Наверное, в работном доме.
– Лучше бы он действительно умер в работном доме, – ответил мистер Хейл. – Прежде чем мы приехали сюда, мистер Белл подробно рассказал мне о прежней жизни мистера Торнтона. И раз уж наш гость поведал вам только малую часть, я дополню упущенное. Его отец связался с авантюрными спекуляциями, обанкротился и, не в силах вынести бесчестья, покончил жизнь самоубийством. Все его прежние друзья скрыли, что причиной банкротства были азартные игры, связанные с чужими деньгами. Он пытался заработать на них свой капитал. Никто не пришел на помощь матери с двумя детьми. У нее был еще один ребенок – девочка, слишком юная, чтобы зарабатывать деньги. А ведь ее тоже нужно было содержать. Когда ни один прежний друг не появился на пороге, миссис Торнтон решила не ждать запоздалой доброты и милости. Их семья покинула Милтон. Я знаю, мистер Торнтон работал в магазине. Его заработок и некоторые остатки былого имущества помогли им продержаться долгое время. Мистер Белл говорил, что они годами жили на воде и каше, – каким образом, он не знает. Через несколько лет кредиторы оставили надежду на оплату старых долгов мистера Торнтона, если они вообще собирались вернуть деньги после его самоубийства. И вдруг в Милтоне появился молодой человек, который обошел всех кредиторов и выплатил им первый взнос по задолженностям своего отца. Все было сделано очень мирно, без лишнего шума, без собраний и споров. По завершении долговых выплат один из кредиторов – ворчливый старик, как сказал мистер Белл, – предложил мистеру Торнтону деловое партнерство.
– Все это замечательно, – заметила Маргарет. – Но мне жаль, что такая сильная натура была испорчена и низведена до уровня милтонского фабриканта.
– Испорчена? – переспросил отец.
– Ах, папа! Деньги для него являются мерилом успеха. Говоря о новых достижениях в промышленности, он рассматривал их только как способ для расширения торговли и увеличения капитала. Бедные люди видятся ему порочными и не вызывающими симпатии, потому что они не обладают жестким характером и не способны стать богатыми.
– Мистер Торнтон не говорил, что они порочные. Он называл их недальновидными и потакающими своим желаниям.
Маргарет собирала швейные принадлежности матери и готовилась идти ко сну. Прежде чем покинуть комнату, она остановилась на пороге, желая сделать признание, которое, несмотря на некий негативный оттенок, могло бы понравиться отцу.
– Папа, я думаю, мистер Торнтон – замечательный человек. Но лично мне он не нравится.
– А мне нравится! – со смехом ответил отец. – И лично, как ты сказала, и в целом. Хотя я не выставляю его героем. Ладно. Спокойной ночи, дитя. Твоя мать этим вечером заметно устала.
Маргарет уже давно заметила, насколько изнуренной выглядит мать, и слова отца лишь укрепили смутный страх, лежавший грузом на ее сердце. Жизнь в Милтоне разительно отличалась от их прежнего существования в Хелстоне. Там миссис Хейл привыкла к чистому деревенскому воздуху. А здесь ее душила атмосфера, нарушавшая все принципы физического восстановления организма. Домашние тревоги обрушились на их семейство с такой силой, что у дочери появились серьезные опасения по поводу здоровья матери. Она подозревала, что та скрывала от близких какую-то опасную болезнь. Мать часто запиралась вместе с Диксон в своей спальне, после чего старая служанка выходила из комнаты, крестясь и плача. Впрочем, это было вполне обычным явлением, поскольку любое недомогание хозяйки вызывало у нее сочувственные слезы. Однажды Маргарет прокралась в спальню матери сразу после того, как Диксон вышла оттуда. Она застала мать стоящей на коленях. Покидая на цыпочках комнату, девушка услышала несколько слов из молитвы. Мать просила Бога о силе и терпении, чтобы вынести свои телесные страдания.
Маргарет хотела восстановить те доверительные отношения, которые были утрачены из-за ее долгого проживания в доме тети Шоу. Нежностью и ласковыми словами она стремилась достучаться до сердца матери. И хотя дочь получала в ответ такое количество искренних заверений в любви, что могла бы радоваться им, как и прежде, она догадывалась о некой скрытой тайне, имевшей самое непосредственное отношение к здоровью матери. Ночью она долго лежала без сна, размышляя о том, как уменьшить злое влияние их милтонской жизни на самочувствие мамы. Если бы она нашла служанку, это позволило бы Диксон все время находиться рядом с хозяйкой, и тогда миссис Хейл получала бы то внимание, к которому она привыкла в прошлом.
Несколько последующих дней Маргарет упорно посещала биржу труда и различные регистрационные бюро. Она побеседовала с сотней неприятных женщин – и с дюжиной достаточно приятных, – но лишь потратила зря время. Однажды вечером, возвращаясь с биржи, она встретила на улице Бесси Хиггинс и остановилась, чтобы немного поболтать с ней.
– Бесси, как ты себя чувствуешь? Надеюсь, лучше. Ведь ветер переменился и дым от труб идет в другую сторону.
– И лучше, и хуже, если ты понимаешь, о чем я говорю.
– Не совсем понимаю, – с улыбкой ответила Маргарет.
– Мне лучше, потому что этой ночью в приступе кашля я не порвала в клочья свои легкие. Я получила еще один день жизни, хотя невероятно устала от Милтона. Пора отправляться в земли предков. Знаешь, раньше, когда я думала, что скоро буду далеко-далеко, мое сердце радовалось. А теперь, когда этого не происходит, мне становится только хуже.