– Там говорится зачем?
– Нет. Только дата, место и…
Она не умолкла. Умолкают нормальные люди – когда боятся того, что нужно произнести дальше. Лиетт – не нормальный человек. Умолкнув, она встает и, мать ее, замирает.
– И что?
Пока ее не пошевелишь.
– И что, Лиетт?
– Сэл… – Ее голос был мягче лепестка, упавшего с мертвого бутона. – Почему ты пришла?
– Узнать, что в письме и…
– Нет, почему ты пришла ко мне?
Я помедлила, уставилась на нее.
– Потому что ты лучшая.
– Я не просто лучшая. – Лиетт не сводила глаз со своих изящных пальцев, лежащих на столе. – Я гениальна. Настолько гениальна, что понимаю – финал письма тебя не обрадует. Давай я просто скажу тебе забрать свой револьвер, забрать свои пули и отправляться куда подальше. Стреляй, убивай, пей, играй, как всегда. Возвращайся, когда кончатся деньги, виски, удача, неважно. Дам тебе новые пули, и будем дальше притворяться, что больше нас ничего не связывает.
Лиетт умела говорить красиво. Чего еще ждать от женщины с таким длинным именем. И она была умна – чего еще ждать от женщины с таким количеством книг. И будь у меня хоть половина ее ума, я последовала бы ее совету, забрала пули и отправилась на все четыре стороны.
Однако я женщина расчетливая.
Расчетливые женщины принимают расчетливые решения.
И мое было – сидеть и пялиться на Лиетт, как я делала каждый раз, когда мне было что-нибудь нужно. Солдаты, бандиты, скитальцы смотрели мне в глаза и ссали, выхватывая оружие, понимая, что сейчас умрут. Но Лиетт видела глаза, которыми я смотрела на нее столько лет назад.
Такими глазами я смотрела лишь на двоих.
И одного из них была готова убить.
– Что в письме?
Наши взгляды встретились.
– Имена.
Я медленно кивнула. Полезла во внутренний карман жилета. И там, у самого сердца, нащупала плотно свернутый клочок бумаги. Бережно, чтобы не порвать ветхие края, я развернула его и положила на колени.
– Скажи.
– Сэл, прошу…
– Скажи.
В повисшей тишине между нами разбилось нечто. Нечто хрупкое, нежное, о чем я никогда как следует не заботилась.
Но Лиетт подняла письмо. Провела по знакам. И его голос запел.
– Гальта Шип.
Я глянула на свой лист. Там было ее имя.
– Рикку Стук.
И его, на две строчки ниже.
– Занзе Зверь.
И он.
– Тальфо Плеть.
И он.
– Креш Буря.
И он.
– Враки Врата.
Лиетт умолкла, а затем проговорила последнее – так, как произносят проклятия.
Медленно, с великим сомнением и предчувствием смерти.
– Джинду Клинок.
В самом верху. Алыми чернилами. Самый первый, о ком я подумала, начав этот список.
Семь имен. Семь из тридцати трех. Кажется, немного. Однако в моем списке было еще одно, которое я вычеркнула ценой множества пуль, крови и трупов. Я убила бы и за одно из них.
За семь?
Сожгла бы дотла весь мир.
Я свернула лист, спрятала его обратно. Прошла к вешалке у двери. Закрепила свои ремни на поясе, пристегнула к бедру кобуру. Какофония почти прыгнул в руки, обдал ладонь теплом.
Он тоже слышал каждое имя.
– Сэл, – тихо позвала Лиетт. – Погоди.
Я, промолчав, надела палантин и закинула на плечо сумку. Я не могла слушать. Мы столько раз танцевали этот танец, что стоило музыке заиграть, как ноги уже начинали кровоточить. Не проронив ни слова, я шагнула прочь.
– Погоди!
Но Лиетт не молчала.
– Сэл, – она поднялась со стула. – Я не могу тебя отпустить.
– Оставь меня в покое, будь так любезна, – огрызнулась я через плечо. – Теперь ты собираешься толкнуть проникновенную речь о бессмысленности мести? Или цикличности насилия? В любом случае, если ты хоть немного меня уважаешь, избавь меня от этого дешевого, сомнительного оперного дерьма и…
– Я не могу тебя отпустить, – перебила Лиетт с нажимом, – потому что ты мне весь пол кровью залила.
Я шагнула в сторону. Коврик подо мной характерно хлюпнул. Опустив взгляд, я увидела темную лужу – натекшую из раны вдоль моего бока.
Больно было, не подумай.
Но Лиетт мне теперь в жизни этого не забудет.
10
Высокая Башня
На протяжении своей выдающейся карьеры на службе Революции Третта Суровая вела скрупулезный подсчет казней, к которым приложила руку.
Еще капралом она лично пристрелила шестерых солдат за трусость, двоих за кражу и одного за изнасилование. Когда ее повысили до лейтенанта, она осудила на казнь двадцать три человека за дезертирство, одиннадцать за контрреволюционные помыслы и шестерых за пособничество имперским силам. И, достигнув высокого положения военного губернатора, она лично смотрела в глаза каждого осужденного в стенах города.
Казнить – приказ безжалостный, но шла безжалостная война на безжалостной земле, и Третта не подведет Революцию и не станет уклоняться от долга. После стольких трупов она редко колебалась, давая отмашку расстрельной команде.
Но сейчас?..
У Третты впервые было столько причин казнить человека и ни малейшего понятия о том, как выбрать наиболее существенную.
Сэл Какофония, сидящая напротив, хлебнула воды, глянула поверх стакана на озадаченную Третту и вскинула белую бровь.
– Чего?
– Эти имена… – прошептала Третта.
– Которое? Лиетт? – Сэл мечтательно улыбнулась. – Красивое, да?
– Нет, кретинка! – Третта хлопнула руками по столу, который только и удерживал ее от попытки удушить пленницу. – Гальта Шип! Рикку Стук! Занзе Зверь!
– И Тальфо, и Креш, и Враки. – Сэл зевнула, вновь наполняя стакан из кувшина. – Все такие пафосные, правда? Видишь ли, прелесть Какофонии в том, что это слово интересное и длинное, но не обязательно подразумевает зло, а значит, не звучит так, будто я изо всех сил пытаюсь быть пугающей и…
– Мы знаем эти имена, – ледяным тоном произнесла Третта. – Впервые я увидела их три года назад. Они были написаны большими красными буквами в самом верху доклада посыльного, который добирался ко мне всю ночь. И с тех пор они значатся на всяком плакате и газете в Уэйлессе.
– М-да? – Сэл ухмыльнулась. – Им было бы приятно узнать, что они столь известны.
– Нет. Только дата, место и…
Она не умолкла. Умолкают нормальные люди – когда боятся того, что нужно произнести дальше. Лиетт – не нормальный человек. Умолкнув, она встает и, мать ее, замирает.
– И что?
Пока ее не пошевелишь.
– И что, Лиетт?
– Сэл… – Ее голос был мягче лепестка, упавшего с мертвого бутона. – Почему ты пришла?
– Узнать, что в письме и…
– Нет, почему ты пришла ко мне?
Я помедлила, уставилась на нее.
– Потому что ты лучшая.
– Я не просто лучшая. – Лиетт не сводила глаз со своих изящных пальцев, лежащих на столе. – Я гениальна. Настолько гениальна, что понимаю – финал письма тебя не обрадует. Давай я просто скажу тебе забрать свой револьвер, забрать свои пули и отправляться куда подальше. Стреляй, убивай, пей, играй, как всегда. Возвращайся, когда кончатся деньги, виски, удача, неважно. Дам тебе новые пули, и будем дальше притворяться, что больше нас ничего не связывает.
Лиетт умела говорить красиво. Чего еще ждать от женщины с таким длинным именем. И она была умна – чего еще ждать от женщины с таким количеством книг. И будь у меня хоть половина ее ума, я последовала бы ее совету, забрала пули и отправилась на все четыре стороны.
Однако я женщина расчетливая.
Расчетливые женщины принимают расчетливые решения.
И мое было – сидеть и пялиться на Лиетт, как я делала каждый раз, когда мне было что-нибудь нужно. Солдаты, бандиты, скитальцы смотрели мне в глаза и ссали, выхватывая оружие, понимая, что сейчас умрут. Но Лиетт видела глаза, которыми я смотрела на нее столько лет назад.
Такими глазами я смотрела лишь на двоих.
И одного из них была готова убить.
– Что в письме?
Наши взгляды встретились.
– Имена.
Я медленно кивнула. Полезла во внутренний карман жилета. И там, у самого сердца, нащупала плотно свернутый клочок бумаги. Бережно, чтобы не порвать ветхие края, я развернула его и положила на колени.
– Скажи.
– Сэл, прошу…
– Скажи.
В повисшей тишине между нами разбилось нечто. Нечто хрупкое, нежное, о чем я никогда как следует не заботилась.
Но Лиетт подняла письмо. Провела по знакам. И его голос запел.
– Гальта Шип.
Я глянула на свой лист. Там было ее имя.
– Рикку Стук.
И его, на две строчки ниже.
– Занзе Зверь.
И он.
– Тальфо Плеть.
И он.
– Креш Буря.
И он.
– Враки Врата.
Лиетт умолкла, а затем проговорила последнее – так, как произносят проклятия.
Медленно, с великим сомнением и предчувствием смерти.
– Джинду Клинок.
В самом верху. Алыми чернилами. Самый первый, о ком я подумала, начав этот список.
Семь имен. Семь из тридцати трех. Кажется, немного. Однако в моем списке было еще одно, которое я вычеркнула ценой множества пуль, крови и трупов. Я убила бы и за одно из них.
За семь?
Сожгла бы дотла весь мир.
Я свернула лист, спрятала его обратно. Прошла к вешалке у двери. Закрепила свои ремни на поясе, пристегнула к бедру кобуру. Какофония почти прыгнул в руки, обдал ладонь теплом.
Он тоже слышал каждое имя.
– Сэл, – тихо позвала Лиетт. – Погоди.
Я, промолчав, надела палантин и закинула на плечо сумку. Я не могла слушать. Мы столько раз танцевали этот танец, что стоило музыке заиграть, как ноги уже начинали кровоточить. Не проронив ни слова, я шагнула прочь.
– Погоди!
Но Лиетт не молчала.
– Сэл, – она поднялась со стула. – Я не могу тебя отпустить.
– Оставь меня в покое, будь так любезна, – огрызнулась я через плечо. – Теперь ты собираешься толкнуть проникновенную речь о бессмысленности мести? Или цикличности насилия? В любом случае, если ты хоть немного меня уважаешь, избавь меня от этого дешевого, сомнительного оперного дерьма и…
– Я не могу тебя отпустить, – перебила Лиетт с нажимом, – потому что ты мне весь пол кровью залила.
Я шагнула в сторону. Коврик подо мной характерно хлюпнул. Опустив взгляд, я увидела темную лужу – натекшую из раны вдоль моего бока.
Больно было, не подумай.
Но Лиетт мне теперь в жизни этого не забудет.
10
Высокая Башня
На протяжении своей выдающейся карьеры на службе Революции Третта Суровая вела скрупулезный подсчет казней, к которым приложила руку.
Еще капралом она лично пристрелила шестерых солдат за трусость, двоих за кражу и одного за изнасилование. Когда ее повысили до лейтенанта, она осудила на казнь двадцать три человека за дезертирство, одиннадцать за контрреволюционные помыслы и шестерых за пособничество имперским силам. И, достигнув высокого положения военного губернатора, она лично смотрела в глаза каждого осужденного в стенах города.
Казнить – приказ безжалостный, но шла безжалостная война на безжалостной земле, и Третта не подведет Революцию и не станет уклоняться от долга. После стольких трупов она редко колебалась, давая отмашку расстрельной команде.
Но сейчас?..
У Третты впервые было столько причин казнить человека и ни малейшего понятия о том, как выбрать наиболее существенную.
Сэл Какофония, сидящая напротив, хлебнула воды, глянула поверх стакана на озадаченную Третту и вскинула белую бровь.
– Чего?
– Эти имена… – прошептала Третта.
– Которое? Лиетт? – Сэл мечтательно улыбнулась. – Красивое, да?
– Нет, кретинка! – Третта хлопнула руками по столу, который только и удерживал ее от попытки удушить пленницу. – Гальта Шип! Рикку Стук! Занзе Зверь!
– И Тальфо, и Креш, и Враки. – Сэл зевнула, вновь наполняя стакан из кувшина. – Все такие пафосные, правда? Видишь ли, прелесть Какофонии в том, что это слово интересное и длинное, но не обязательно подразумевает зло, а значит, не звучит так, будто я изо всех сил пытаюсь быть пугающей и…
– Мы знаем эти имена, – ледяным тоном произнесла Третта. – Впервые я увидела их три года назад. Они были написаны большими красными буквами в самом верху доклада посыльного, который добирался ко мне всю ночь. И с тех пор они значатся на всяком плакате и газете в Уэйлессе.
– М-да? – Сэл ухмыльнулась. – Им было бы приятно узнать, что они столь известны.