* * *
На следующий день София проснулась с дикой болью в голове и горле и с ноющими мышцами. Она едва выбралась из постели. Даже горячая вода душа не вдохнула в тело жизнь. София, напротив, начала мерзнуть и дрожать. Она понимала, что у нее температура, но решила перетерпеть этот день, не подавая виду, поскольку на следующий день Освальд уезжал и можно было отлежаться в комнате. После обеда она почувствовала слабость, головокружение и почти обморочное состояние.
София сидела за маленьким письменным столом, стараясь изображать усердие и чувствуя беспрестанно обращавшиеся к ней взгляды Освальда.
Потом ее сильно зазнобило, из носа и глаз потекло. София наклонила голову к клавиатуре в надежде, что Освальд ничего не заметит.
– Разве тебе не надо обойти поместье и проследить за тем, чтобы все было сделано?
Она открыла рот, чтобы ответить, но не смогла издать ни слова. Вместо этого из горла у нее вырвался хриплый звук, и, как она ни старалась, заговорить не получалось.
Он сразу все понял.
– Ты с ума сошла? Ты что, сидишь больная, ничего мне не сказав? Собираешься заразить меня перед отъездом?.. В подвал! Быстро! Но прежде чем уйти, ты должна продезинфицировать все до единой чертовы вещи и поверхности, которых касалась. И не смей выходить из подвала, пока не поправишься! Тебе ясно?
У нее не было ни сил, ни желания ему возражать. Она испытала лишь облегчение, потому что, когда встала, ноги под ней почти подкосились. Ей удалось, под его злобным взглядом, протащить свое тело по комнате и протереть спиртовым раствором все предметы.
Когда София сползла вниз по лестницам, перед ней предстало затхлое и влажное подвальное помещение. Почти все кровати были заняты. С разных сторон слышались кашель и стоны, стоял резкий запах лекарственных трав и пота. Однако она сумела отыскать пустую кровать, легла поверх одеяла прямо в одежде и заснула, едва опустив голову на подушку.
Когда восемнадцатью часами позже София проснулась, ее одежда и одеяло были насквозь мокры от пота. Температура, похоже, спала, но сил совершенно не было. Во рту ощущался горький металлический привкус. Элин отсутствовала, а остальные вроде спали. Наручные часы показывали шесть.
София немного полежала, глядя в грязное днище верхней кровати. Проследила глазами за ползавшим в пыли маленьким паучком. Где-то храпели, а в постели рядом кто-то кашлял.
«Сочельник, – подумала она. – Сочельник, а я лежу в грязи… Я не купила ни единого рождественского подарка маме и папе. Даже не послала им поздравление. И самое ужасное, что я об этом даже не подумала».
Перед глазами замелькали картины из того времени, когда она только начинала жить на острове. Прогулки по лесу. Видовая площадка. Они с Беньямином в домике. День, когда завершилась работа по созданию библиотеки. Первые торжества, когда они праздновали свои успехи…
Потом появились картины теперешнего положения.
Стена и колючая проволока. Густой, почти постоянный туман. Наказания, ругательства и побои. Мона в петле.
София ясно осознала, что лучше не будет. Каждый раз, когда она преисполнялась надежды, за углом ее поджидала новая катастрофа.
Лежа в этом затхлом помещении, она на мгновение почувствовала себя совершенно свободной.
Она приняла решение.
* * *
Я смотрю на наручные часы.
Прошло четыре часа.
Четыре часа, а она не произнесла ни звука. Она круче, чем я думал.
Я прикладываю ухо к дверце шкафа и слушаю. Но – ни звука.
Мне приходит в голову, что она, возможно, умерла там от страха. Скелет в шкафу – по-настоящему…
Но тут я слышу короткий вздох и дыхание.
– Фредрик! – доносится с первого этажа взволнованный голос Эмили.
– Да, мама!
– Ты не знаешь, где Сара?
– Не имею представления. Поискать ее?
– Нет, подождем немного. Она наверняка с кем-то из друзей.
Глупо. Будто у нее есть друзья…
Мы договорились на четыре часа. Четыре часа в темноте. Но я жду, пусть посидит еще немного.
Всегда надо показывать им, что они способны на большее, чем думают.
А это – ничто по сравнению с тем, что еще будет.
Четыре с половиной часа, потом я открываю дверцу. Когда свет ударяет ей в лицо, она начинает моргать, как сова.
Некоторое время уходит на то, чтобы вытащить ее из шкафа, поскольку она зажата между сумками и коробками с обувью.
Потом я раскручиваю простыню, которую обернул вокруг нее.
Она обмотана, как куколка. Совершенно беспомощная.
– Ты справилась! Четыре с половиной часа.
– Но я думала…
– Всего чуть-чуть побольше. Это часть испытания.
Она сияет. Глаза искрятся.
– А какое будет следующее испытание?
– Испытание водой, – говорю я, предоставляя ей немного посмаковать эти слова.
31
Беньямин уставился на нее. Похоже, подумал, что ослышался.
– Ты слышал, что я сказала. Мы уносим отсюда ноги. Смываемся! Бежим!
– Ты рехнулась?
– Не лицемерь. Я знаю, что ты тоже хочешь отсюда выбраться. Здесь никогда не станет лучше.
– Но ведь можно подождать и посмотреть…
– Подождать и посмотреть, не убьет ли он кого-нибудь? Беньямин, вопрос не подлежит обсуждению. С меня хватит; я удеру независимо от того, как поступишь ты.
Софии потребовалось две недели для того, чтобы набраться храбрости и поговорить с ним. Но решение бежать было непоколебимым. Она думала об этом почти все время. Каково это будет – оказаться на свободе… Ходить, куда захочется… Встречаться, с кем захочется… Мелкие вещи, не имевшие для нее особого значения до приезда на остров, внезапно стали вожделенными. Смотреть телевизор, ездить на автобусе, куда заблагорассудится, съесть гамбургер… Она могла даже мечтать о том, как будет трудиться на какой-нибудь паршивой работе, а потом приходить домой и оказываться совершенно свободной. Закрывая глаза, пыталась различить людской гул на материке, где те ведут будничную жизнь, и завидовала им до боли в груди.
Ее захлестывала почти всепоглощающая неугомонность. Ей хотелось бы волшебным образом перенестись через стену, только чтобы все это осталось позади. Ведь она действительно решилась. Правда, в подсознании стучал страх, что ее поймают во время побега. Остановят и схватят. Заставят слезть со стены, как Миру. Отправят на «Покаяние» на неопределенный срок, под круглосуточным наблюдением…
И еще оставался Освальд. Одна мысль о том, что он сделает, если узнает об этом, вызывала у нее дрожь. Он только что вернулся с материка и сразу почувствовал в ней перемену. Освальд походил на бладхаунда, почуявшего горячий след. Беспрестанно наблюдал за ней с подозрением. Разговаривая с ней, испытующе щурил глаза.
– Ты кажешься немного рассеянной, София. Не совсем внимательной, – сказал он однажды.
– Нет, сэр, отнюдь. Я просто так рада, что на материке все прошло хорошо и что у нас к весне опять появятся гости…
София больше не испытывала угрызений совести при вранье. Знала, что, слегка польстив, всегда может задобрить его.
– Да, но, чтобы все подготовить вовремя, придется усиленно работать. Я предпочел бы, чтобы до тех пор меня не втягивали в разборки с толпой флегматиков. – Он вздохнул – и на что-то отвлекся.
* * *
По глазам Беньямина София увидела, что он тоже хочет этого. Его глаза напоминали два шарика, которые собрались перепрыгнуть через холм. Они уже завращались. Почти тронулись в путь.
Она еще подогрела его.
– Неужели тебя недостаточно унизили? Он что, должен тебя вконец раздолбать? Лучше не будет, разве ты не понимаешь?
В каком-то смысле Беньямин являлся ее билетом на волю, поскольку знал каждое потайное место на острове и пароме. К тому же София не была полностью уверена, что он не насплетничает, если останется.
– Если я сбегу, он тебя убьет, Беньямин. Или засадит на «Покаяние» до конца жизни.
Теперь в нем бушевало сомнение – она видела это по его глазам, но вот оно исчезло, и вернулся знакомый бодрый взгляд.
На следующий день София проснулась с дикой болью в голове и горле и с ноющими мышцами. Она едва выбралась из постели. Даже горячая вода душа не вдохнула в тело жизнь. София, напротив, начала мерзнуть и дрожать. Она понимала, что у нее температура, но решила перетерпеть этот день, не подавая виду, поскольку на следующий день Освальд уезжал и можно было отлежаться в комнате. После обеда она почувствовала слабость, головокружение и почти обморочное состояние.
София сидела за маленьким письменным столом, стараясь изображать усердие и чувствуя беспрестанно обращавшиеся к ней взгляды Освальда.
Потом ее сильно зазнобило, из носа и глаз потекло. София наклонила голову к клавиатуре в надежде, что Освальд ничего не заметит.
– Разве тебе не надо обойти поместье и проследить за тем, чтобы все было сделано?
Она открыла рот, чтобы ответить, но не смогла издать ни слова. Вместо этого из горла у нее вырвался хриплый звук, и, как она ни старалась, заговорить не получалось.
Он сразу все понял.
– Ты с ума сошла? Ты что, сидишь больная, ничего мне не сказав? Собираешься заразить меня перед отъездом?.. В подвал! Быстро! Но прежде чем уйти, ты должна продезинфицировать все до единой чертовы вещи и поверхности, которых касалась. И не смей выходить из подвала, пока не поправишься! Тебе ясно?
У нее не было ни сил, ни желания ему возражать. Она испытала лишь облегчение, потому что, когда встала, ноги под ней почти подкосились. Ей удалось, под его злобным взглядом, протащить свое тело по комнате и протереть спиртовым раствором все предметы.
Когда София сползла вниз по лестницам, перед ней предстало затхлое и влажное подвальное помещение. Почти все кровати были заняты. С разных сторон слышались кашель и стоны, стоял резкий запах лекарственных трав и пота. Однако она сумела отыскать пустую кровать, легла поверх одеяла прямо в одежде и заснула, едва опустив голову на подушку.
Когда восемнадцатью часами позже София проснулась, ее одежда и одеяло были насквозь мокры от пота. Температура, похоже, спала, но сил совершенно не было. Во рту ощущался горький металлический привкус. Элин отсутствовала, а остальные вроде спали. Наручные часы показывали шесть.
София немного полежала, глядя в грязное днище верхней кровати. Проследила глазами за ползавшим в пыли маленьким паучком. Где-то храпели, а в постели рядом кто-то кашлял.
«Сочельник, – подумала она. – Сочельник, а я лежу в грязи… Я не купила ни единого рождественского подарка маме и папе. Даже не послала им поздравление. И самое ужасное, что я об этом даже не подумала».
Перед глазами замелькали картины из того времени, когда она только начинала жить на острове. Прогулки по лесу. Видовая площадка. Они с Беньямином в домике. День, когда завершилась работа по созданию библиотеки. Первые торжества, когда они праздновали свои успехи…
Потом появились картины теперешнего положения.
Стена и колючая проволока. Густой, почти постоянный туман. Наказания, ругательства и побои. Мона в петле.
София ясно осознала, что лучше не будет. Каждый раз, когда она преисполнялась надежды, за углом ее поджидала новая катастрофа.
Лежа в этом затхлом помещении, она на мгновение почувствовала себя совершенно свободной.
Она приняла решение.
* * *
Я смотрю на наручные часы.
Прошло четыре часа.
Четыре часа, а она не произнесла ни звука. Она круче, чем я думал.
Я прикладываю ухо к дверце шкафа и слушаю. Но – ни звука.
Мне приходит в голову, что она, возможно, умерла там от страха. Скелет в шкафу – по-настоящему…
Но тут я слышу короткий вздох и дыхание.
– Фредрик! – доносится с первого этажа взволнованный голос Эмили.
– Да, мама!
– Ты не знаешь, где Сара?
– Не имею представления. Поискать ее?
– Нет, подождем немного. Она наверняка с кем-то из друзей.
Глупо. Будто у нее есть друзья…
Мы договорились на четыре часа. Четыре часа в темноте. Но я жду, пусть посидит еще немного.
Всегда надо показывать им, что они способны на большее, чем думают.
А это – ничто по сравнению с тем, что еще будет.
Четыре с половиной часа, потом я открываю дверцу. Когда свет ударяет ей в лицо, она начинает моргать, как сова.
Некоторое время уходит на то, чтобы вытащить ее из шкафа, поскольку она зажата между сумками и коробками с обувью.
Потом я раскручиваю простыню, которую обернул вокруг нее.
Она обмотана, как куколка. Совершенно беспомощная.
– Ты справилась! Четыре с половиной часа.
– Но я думала…
– Всего чуть-чуть побольше. Это часть испытания.
Она сияет. Глаза искрятся.
– А какое будет следующее испытание?
– Испытание водой, – говорю я, предоставляя ей немного посмаковать эти слова.
31
Беньямин уставился на нее. Похоже, подумал, что ослышался.
– Ты слышал, что я сказала. Мы уносим отсюда ноги. Смываемся! Бежим!
– Ты рехнулась?
– Не лицемерь. Я знаю, что ты тоже хочешь отсюда выбраться. Здесь никогда не станет лучше.
– Но ведь можно подождать и посмотреть…
– Подождать и посмотреть, не убьет ли он кого-нибудь? Беньямин, вопрос не подлежит обсуждению. С меня хватит; я удеру независимо от того, как поступишь ты.
Софии потребовалось две недели для того, чтобы набраться храбрости и поговорить с ним. Но решение бежать было непоколебимым. Она думала об этом почти все время. Каково это будет – оказаться на свободе… Ходить, куда захочется… Встречаться, с кем захочется… Мелкие вещи, не имевшие для нее особого значения до приезда на остров, внезапно стали вожделенными. Смотреть телевизор, ездить на автобусе, куда заблагорассудится, съесть гамбургер… Она могла даже мечтать о том, как будет трудиться на какой-нибудь паршивой работе, а потом приходить домой и оказываться совершенно свободной. Закрывая глаза, пыталась различить людской гул на материке, где те ведут будничную жизнь, и завидовала им до боли в груди.
Ее захлестывала почти всепоглощающая неугомонность. Ей хотелось бы волшебным образом перенестись через стену, только чтобы все это осталось позади. Ведь она действительно решилась. Правда, в подсознании стучал страх, что ее поймают во время побега. Остановят и схватят. Заставят слезть со стены, как Миру. Отправят на «Покаяние» на неопределенный срок, под круглосуточным наблюдением…
И еще оставался Освальд. Одна мысль о том, что он сделает, если узнает об этом, вызывала у нее дрожь. Он только что вернулся с материка и сразу почувствовал в ней перемену. Освальд походил на бладхаунда, почуявшего горячий след. Беспрестанно наблюдал за ней с подозрением. Разговаривая с ней, испытующе щурил глаза.
– Ты кажешься немного рассеянной, София. Не совсем внимательной, – сказал он однажды.
– Нет, сэр, отнюдь. Я просто так рада, что на материке все прошло хорошо и что у нас к весне опять появятся гости…
София больше не испытывала угрызений совести при вранье. Знала, что, слегка польстив, всегда может задобрить его.
– Да, но, чтобы все подготовить вовремя, придется усиленно работать. Я предпочел бы, чтобы до тех пор меня не втягивали в разборки с толпой флегматиков. – Он вздохнул – и на что-то отвлекся.
* * *
По глазам Беньямина София увидела, что он тоже хочет этого. Его глаза напоминали два шарика, которые собрались перепрыгнуть через холм. Они уже завращались. Почти тронулись в путь.
Она еще подогрела его.
– Неужели тебя недостаточно унизили? Он что, должен тебя вконец раздолбать? Лучше не будет, разве ты не понимаешь?
В каком-то смысле Беньямин являлся ее билетом на волю, поскольку знал каждое потайное место на острове и пароме. К тому же София не была полностью уверена, что он не насплетничает, если останется.
– Если я сбегу, он тебя убьет, Беньямин. Или засадит на «Покаяние» до конца жизни.
Теперь в нем бушевало сомнение – она видела это по его глазам, но вот оно исчезло, и вернулся знакомый бодрый взгляд.