– Вот и ответ, София! Вот почему ты иногда бываешь такой чувствительной. Понимаешь, ты все перепутала. Мона – не щенок. Она – взрослый человек, который несет ответственность за свои поступки. Ты чувствуешь себя лучше?
– Да, – солгала София, поскольку ей ни за что не хотелось, чтобы он продолжил копаться в ее памяти.
– Понимаешь, Мона все это инсценировала, – продолжил Освальд. – Чтобы вызвать сочувствие и избежать тяжелой работы. Она слабая и безвольная, и ей здесь не место. Мы отправим ее на материк. Разумеется, после того, как она подпишет каждую чертову бумагу о неразглашении профессиональной тайны.
– А Эльвиру? – не удержавшись, спросила она.
– Эльвира сможет сама решить, где ей хочется находиться. Она не ребенок. И, если тебя интересует мое мнение, слеплена из гораздо лучшего теста, чем Мона. – Он поспешно встал. – Знаешь, сегодня вечером я собираюсь удалиться пораньше. Ты можешь прибрать здесь и, когда закончишь, идти спать.
Он обошел вокруг стола и встал у нее за спиной. Взял ее за волосы и оттянул голову назад так, чтобы она смотрела на него. Потом высвободил одну руку и обхватил ее за подбородок. Еще больше заломил голову назад – так, что у нее заболели жевательные мышцы.
– Тебе надо научиться расслабляться. Не принимать все так чертовски серьезно.
К ее спине прижалось что-то твердое.
Господи, это его эрекция!
Освальд отпустил ее подбородок и переместил руку на грудь. Рука была расслабленной, но вдруг он начал растирать ладонью в том месте, где у нее располагался сосок, одновременно прижимая это твердое ей между лопаток.
– Ты страшно напряжена. Расслабься, черт возьми!
Его руки опять ослабли и исчезли с ее тела.
София сидела спиной к двери и не могла видеть его, когда он выходил; лишь услышала шаги и хлопок закрывшейся двери.
Ее снова затрясло. Она немного посидела на стуле в том же положении, в каком он ее оставил. Заметила, что ничего не чувствует: ни возбуждения, ни напряжения. Подумала, что такое с ней впервые.
Задумалась над тем, чего он от нее хочет. Что произойдет, если она ему откажет. Что произойдет, если она не откажет. Попыталась сообразить, с кем она могла бы поговорить. Мысль пойти и рассказать обо всем Буссе показалась настолько абсурдной, что София засмеялась. От мысли поговорить с Беньямином ей стало дурно. Она точно знала, что он скажет. Что она это просто вообразила, поскольку перенервничала после случившегося с Моной. Она прямо слышала его голос: «Откуда ты это знаешь? Ты видела эрекцию? Может, у него просто лежало в кармане что-то твердое».
Поговорить с кем-нибудь из девушек – немыслимо. Они только начнут ревновать и возненавидят ее еще больше. Освальд всегда лапал ее наедине. Получится ее слово против его слова. Значит, выхода нет.
«Пусть продолжает, – думала София. – Если он действительно набросится на меня, я всегда смогу врезать ему коленом, и к кому тогда он пойдет?»
Она попыталась отделаться от мысли о нем, но в комнате было слишком тихо. София по-прежнему могла чувствовать его за спиной. Грудь, к которой он прикасался, была горячей. Воздух в офисе казался тяжелым и удушающим.
Она подошла к окну и распахнула его. В роще возле гостевых домиков что-то вспыхивало. Присмотревшись, София увидела, что там втихаря курит Андерс, вероятно, разволновавшийся из-за Моны. Она оставила окно открытым. Немного побродила по офису. Заснуть сейчас она не сможет, и если пойдет к себе, то превратит Беньямину вечер в маленький ад.
София села и стала потихоньку просматривать экраны камер наблюдения – ей было любопытно, как персонал отреагировал на случившееся с Моной. Большинство по-прежнему не спали. Многие сидели на кроватях и разговаривали с потрясенным видом.
«Значит, забеспокоились», – подумала она.
Дойдя до седьмого номера – кнопки, показывающей ее прежнюю палату, – она обнаружила, что рядом с седьмой есть еще одна кнопка, без номера.
София заметила ее впервые. Для начала она нажала на седьмую, дававшую широкоугольную картину ее старой палаты. На экране появились сидящая на кровати Мадлен и лежащая под одеялом Анна. Последняя переехала туда, когда выехала София, поэтому в седьмом номере теперь жили Анна, Мадлен и Эльвира.
Мадлен говорила громко и оживленно. Усилить звук София не решилась, но смогла различить фразы типа: «Черт, что на нее нашло?» и «Когда закончится весь этот кошмар?».
Потом она нажала на пустую кнопку.
Появилась новая картинка, еще не набравшая резкость. В старой палате явно имелась дополнительная камера.
На экране была стоящая под душем Эльвира.
* * *
Вечеринка в разгаре.
Я стою немного в стороне, осатаневший от скуки.
Получил все, чего хотел все эти годы, – и тем не менее ничего.
Красивое имя. Лучшие школы. Портки за тысячу евро.
Но дело в людях, проклятых людях, которые нагоняют на меня тоску, доводящую почти до безумия.
Я оглядываю огромный зал и не вижу ни единого человека, который мне нравился бы.
Папаша с налитыми кровью поросячьими глазками. Он сделался тайным алкашом.
Эмили, одергивающая короткую вульгарную юбку. Ее нервозность, постоянно исходящие от нее беспокойные флюиды. Такая робкая и понимающая, что можно блевануть.
Девицы в углу. Их хихиканье, взгляды и улыбочки.
Я не улыбаюсь в ответ. По крайней мере, этим вечером.
С меня хватит. Я устал от этих людей.
Тут я вижу Лупоглазку.
Она стоит в углу в полном одиночестве. Платье ей велико и висит на ней мешком. Это все равно что надеть «Шанель» на ходячую палку.
Она теребит кончик носа. Неуверенно озирается.
Не вписывается. И никогда не впишется.
Поворачивает лицо в мою сторону.
Лицо, на которое я вынужден смотреть уже почти шесть лет. И с годами оно точно не становится краше. Глаза выпирают из ее башки, как маленькие шарики. Губы – тонкие, как черточки, остренький нос. К тому же у нее появились прыщи.
Я думаю, что больше не в силах смотреть на это лицо ни единого дня.
Даже ни часа, минуты или секунды.
И тут, именно в этот мрачный миг, меня посещает мысль.
Можно было бы уничтожить людей, какие они есть, и воссоздать их в новом обличье.
Как феникса из пепла.
Только совершенно другим образом.
Скорее, с помощью плавки или молота и щипцов. И я уже знаю, чья очередь будет первой.
Она скребет туфлей по мраморному полу. Смотрит на меня умоляюще.
«Спаси меня, Фредрик, спаси меня от всего этого!»
Она не вписывается.
И никогда не впишется.
В этом-то и заключается идея.
30
Она поговорит с ним об этом. Настоит на своем. Не струсит.
После инцидента с Моной прошло три дня. В первый день София непрерывно заходила к ней в комнату. Не решалась выпускать ее из виду. Но Мона быстро оправилась и теперь выглядела как обычно, если не считать пятен на шее. София начала надеяться, что Освальд отправит Мону с острова. Она где-то читала, что если человек пытается покончить с собой, но неудачно, то, как правило, он предпринимает новую попытку.
И еще Эльвира, которой на самом деле не следовало здесь находиться…
По ночам София размышляла над камерой в душе, и на третью ночь ей все стало предельно ясно. Эльвира трудилась на кухне. Кухонный персонал работал до девяти и после этого принимал душ, перед тем как лечь спать. И как раз в девять или чуть раньше Освальд всегда отсылал Софию.
– Пойди вниз, посмотри, что было сделано за сегодня, – обычно говорил он.
Должно быть, так и есть.
Я знаю, что не ошибаюсь.
Должно, должно, должно быть так…
Еще она вспомнила другое: как Освальд обычно смотрит на Эльвиру. Оглядывает с головы до ног и обратно, как смотрят на женщину, а не на ребенка.
И вот София стояла перед его письменным столом, собираясь с силами. От волнения крутило живот, и на ладонях начал выступать пот.
Камеру в душе должны снять. Софию даже не волновало, что он там видел. Главное, чтобы эта проклятая камера исчезла.
– Да, – солгала София, поскольку ей ни за что не хотелось, чтобы он продолжил копаться в ее памяти.
– Понимаешь, Мона все это инсценировала, – продолжил Освальд. – Чтобы вызвать сочувствие и избежать тяжелой работы. Она слабая и безвольная, и ей здесь не место. Мы отправим ее на материк. Разумеется, после того, как она подпишет каждую чертову бумагу о неразглашении профессиональной тайны.
– А Эльвиру? – не удержавшись, спросила она.
– Эльвира сможет сама решить, где ей хочется находиться. Она не ребенок. И, если тебя интересует мое мнение, слеплена из гораздо лучшего теста, чем Мона. – Он поспешно встал. – Знаешь, сегодня вечером я собираюсь удалиться пораньше. Ты можешь прибрать здесь и, когда закончишь, идти спать.
Он обошел вокруг стола и встал у нее за спиной. Взял ее за волосы и оттянул голову назад так, чтобы она смотрела на него. Потом высвободил одну руку и обхватил ее за подбородок. Еще больше заломил голову назад – так, что у нее заболели жевательные мышцы.
– Тебе надо научиться расслабляться. Не принимать все так чертовски серьезно.
К ее спине прижалось что-то твердое.
Господи, это его эрекция!
Освальд отпустил ее подбородок и переместил руку на грудь. Рука была расслабленной, но вдруг он начал растирать ладонью в том месте, где у нее располагался сосок, одновременно прижимая это твердое ей между лопаток.
– Ты страшно напряжена. Расслабься, черт возьми!
Его руки опять ослабли и исчезли с ее тела.
София сидела спиной к двери и не могла видеть его, когда он выходил; лишь услышала шаги и хлопок закрывшейся двери.
Ее снова затрясло. Она немного посидела на стуле в том же положении, в каком он ее оставил. Заметила, что ничего не чувствует: ни возбуждения, ни напряжения. Подумала, что такое с ней впервые.
Задумалась над тем, чего он от нее хочет. Что произойдет, если она ему откажет. Что произойдет, если она не откажет. Попыталась сообразить, с кем она могла бы поговорить. Мысль пойти и рассказать обо всем Буссе показалась настолько абсурдной, что София засмеялась. От мысли поговорить с Беньямином ей стало дурно. Она точно знала, что он скажет. Что она это просто вообразила, поскольку перенервничала после случившегося с Моной. Она прямо слышала его голос: «Откуда ты это знаешь? Ты видела эрекцию? Может, у него просто лежало в кармане что-то твердое».
Поговорить с кем-нибудь из девушек – немыслимо. Они только начнут ревновать и возненавидят ее еще больше. Освальд всегда лапал ее наедине. Получится ее слово против его слова. Значит, выхода нет.
«Пусть продолжает, – думала София. – Если он действительно набросится на меня, я всегда смогу врезать ему коленом, и к кому тогда он пойдет?»
Она попыталась отделаться от мысли о нем, но в комнате было слишком тихо. София по-прежнему могла чувствовать его за спиной. Грудь, к которой он прикасался, была горячей. Воздух в офисе казался тяжелым и удушающим.
Она подошла к окну и распахнула его. В роще возле гостевых домиков что-то вспыхивало. Присмотревшись, София увидела, что там втихаря курит Андерс, вероятно, разволновавшийся из-за Моны. Она оставила окно открытым. Немного побродила по офису. Заснуть сейчас она не сможет, и если пойдет к себе, то превратит Беньямину вечер в маленький ад.
София села и стала потихоньку просматривать экраны камер наблюдения – ей было любопытно, как персонал отреагировал на случившееся с Моной. Большинство по-прежнему не спали. Многие сидели на кроватях и разговаривали с потрясенным видом.
«Значит, забеспокоились», – подумала она.
Дойдя до седьмого номера – кнопки, показывающей ее прежнюю палату, – она обнаружила, что рядом с седьмой есть еще одна кнопка, без номера.
София заметила ее впервые. Для начала она нажала на седьмую, дававшую широкоугольную картину ее старой палаты. На экране появились сидящая на кровати Мадлен и лежащая под одеялом Анна. Последняя переехала туда, когда выехала София, поэтому в седьмом номере теперь жили Анна, Мадлен и Эльвира.
Мадлен говорила громко и оживленно. Усилить звук София не решилась, но смогла различить фразы типа: «Черт, что на нее нашло?» и «Когда закончится весь этот кошмар?».
Потом она нажала на пустую кнопку.
Появилась новая картинка, еще не набравшая резкость. В старой палате явно имелась дополнительная камера.
На экране была стоящая под душем Эльвира.
* * *
Вечеринка в разгаре.
Я стою немного в стороне, осатаневший от скуки.
Получил все, чего хотел все эти годы, – и тем не менее ничего.
Красивое имя. Лучшие школы. Портки за тысячу евро.
Но дело в людях, проклятых людях, которые нагоняют на меня тоску, доводящую почти до безумия.
Я оглядываю огромный зал и не вижу ни единого человека, который мне нравился бы.
Папаша с налитыми кровью поросячьими глазками. Он сделался тайным алкашом.
Эмили, одергивающая короткую вульгарную юбку. Ее нервозность, постоянно исходящие от нее беспокойные флюиды. Такая робкая и понимающая, что можно блевануть.
Девицы в углу. Их хихиканье, взгляды и улыбочки.
Я не улыбаюсь в ответ. По крайней мере, этим вечером.
С меня хватит. Я устал от этих людей.
Тут я вижу Лупоглазку.
Она стоит в углу в полном одиночестве. Платье ей велико и висит на ней мешком. Это все равно что надеть «Шанель» на ходячую палку.
Она теребит кончик носа. Неуверенно озирается.
Не вписывается. И никогда не впишется.
Поворачивает лицо в мою сторону.
Лицо, на которое я вынужден смотреть уже почти шесть лет. И с годами оно точно не становится краше. Глаза выпирают из ее башки, как маленькие шарики. Губы – тонкие, как черточки, остренький нос. К тому же у нее появились прыщи.
Я думаю, что больше не в силах смотреть на это лицо ни единого дня.
Даже ни часа, минуты или секунды.
И тут, именно в этот мрачный миг, меня посещает мысль.
Можно было бы уничтожить людей, какие они есть, и воссоздать их в новом обличье.
Как феникса из пепла.
Только совершенно другим образом.
Скорее, с помощью плавки или молота и щипцов. И я уже знаю, чья очередь будет первой.
Она скребет туфлей по мраморному полу. Смотрит на меня умоляюще.
«Спаси меня, Фредрик, спаси меня от всего этого!»
Она не вписывается.
И никогда не впишется.
В этом-то и заключается идея.
30
Она поговорит с ним об этом. Настоит на своем. Не струсит.
После инцидента с Моной прошло три дня. В первый день София непрерывно заходила к ней в комнату. Не решалась выпускать ее из виду. Но Мона быстро оправилась и теперь выглядела как обычно, если не считать пятен на шее. София начала надеяться, что Освальд отправит Мону с острова. Она где-то читала, что если человек пытается покончить с собой, но неудачно, то, как правило, он предпринимает новую попытку.
И еще Эльвира, которой на самом деле не следовало здесь находиться…
По ночам София размышляла над камерой в душе, и на третью ночь ей все стало предельно ясно. Эльвира трудилась на кухне. Кухонный персонал работал до девяти и после этого принимал душ, перед тем как лечь спать. И как раз в девять или чуть раньше Освальд всегда отсылал Софию.
– Пойди вниз, посмотри, что было сделано за сегодня, – обычно говорил он.
Должно быть, так и есть.
Я знаю, что не ошибаюсь.
Должно, должно, должно быть так…
Еще она вспомнила другое: как Освальд обычно смотрит на Эльвиру. Оглядывает с головы до ног и обратно, как смотрят на женщину, а не на ребенка.
И вот София стояла перед его письменным столом, собираясь с силами. От волнения крутило живот, и на ладонях начал выступать пот.
Камеру в душе должны снять. Софию даже не волновало, что он там видел. Главное, чтобы эта проклятая камера исчезла.