Пит пожимает плечами:
— Его так зовут. К сожалению, данных о нем нет ни в одном из архивов. Все тот же крах базы данных. Однако предполагается, что Мышь родился среди беспризорников, и никогда не был зарегистрирован.
Интересно, зачем Коэн вообще держит в банде ребенка?
— Вот, в принципе, и все, — заканчивает Питер. — По последним данным, состав банды на данный момент именно такой.
Вздыхаю с облегчением. Тру пальцами виски. Кто же знал, что “расскажет все” означает “покажет несколько фото”. Похоже, все, что СБ знает о банде Проклятых на самом деле, это имена ее членов и их даты рождения. А информацию о некоторых и вовсе “сожрала” система. Не густо.
Внезапно меня осеняет:
— Среди них есть те, кто уже работает на вас?
Лицо полковника непроницаемо.
— Эта информация тебе ни к чему, — говорит он.
Ни “да”, ни “нет”. Скриплю зубами, но принимаю ответ. Так в эти игры и играют.
— Хорошо, — перефразирую свой вопрос. — А до этого были?
А вот теперь в глазах полковника загорается нехороший блеск, и мне становится не по себе, а он уже кивает Брюнету:
— Пит, слайд 02265, покажи-ка нам.
И Питер показывает.
В первое мгновение мне кажется, что я вижу пугало, одно из тех, что фермеры ставят на своих полях для отпугивания ворон. Разумеется, на тех планетах, где достаточно тепло, чтобы обрабатывать эти поля.
Во второе мгновение в горле встает ком, потому что понимаю, что никаких пугал посреди квартала Нижнего мира быть не может.
В третье — я, наконец, понимаю, что обгорелое нечто, надетое на кол, когда-то было человеком.
— Поэтому не стоит тебе попадаться, — жестко резюмирует Коннери. — И признаваться им, если вдруг заподозрят. Они поступят так с любым, кто связан или был связан с нами. Раскаяние и чистосердечное не помогут.
Морщусь. Нелепое предположение.
А экран все еще демонстрирует фото распятого “пугала”, вынуждая отвернуться.
— Понял, — говорю сквозь зубы.
***
Следующие два дня настоящий ад. Коннери лично отводит меня к врачу, долго шепчется с ним за ширмой, а потом меня начинают проверять, простукивать и просвечивать со всех сторон. К вечеру мне кажется, что из меня выкачали на анализы половину всей крови.
Зато современные медикаменты Верхнего мира творят чудеса. У меня обнаруживают запущенный бронхит и вылечивают его всего несколькими уколами, так, что на следующее утро я впервые не захожусь кашлем, стоит мне глубоко вздохнуть.
Доктор, молчаливый мрачный тип, делает мне прививки от всевозможных болезней, периодически воздевая глаза к потолку и поражаясь, как мне удалось выживать без них.
Из медблока меня выпускают только вечером второго дня. Забирает снова лично Коннери, очевидно, опасаясь, что от врача Питер может узнать то, что ему знать не положено. Врач сдает меня из рук в руки и обещает, что ближайший год я даже не чихну, и вообще могу даже спать на снегу, и мне от этого ничего не будет.
Он говорит это с такой усмешкой, что мне хочется его ударить. Для него “спать на снегу” — всего лишь метафора.
Полковник отводит меня в комнату в полном молчании. Мне нечего ему сказать. А с его стороны все уже сделано и сказано. Полный инструктаж проведен.
Мне предстоит приходить в заброшенное здание на краю одной из центральных улиц каждое двадцать четвертое число каждого месяца. “Каждого месяца” звучит оптимистично, будто этих месяцев будет много. Впрочем, тот, кого превратили в пугало без поля, наверняка, считал так же.
Каждое двадцать четвертое число, в указанном здании я буду встречаться с Питером. Так как место дислокации Проклятых находится в Центральном районе, по мнению полковника, мне не составит труда уходить из лагеря ночью. У меня своя точка зрения на его “не составит труда”, но благоразумно придерживаю ее при себе, пока Коннери не передумал и не отменил сделку.
Если не появлюсь двадцать четвертого, Питер будет ждать еще два дня. Если не появлюсь и двадцать шестого, значит, меня уже нет.
А вот это уже похоже на правду. Если проколюсь на чем-нибудь, меня порешат быстро, и вряд ли обо мне вообще кто-нибудь здесь вспомнит. Для эсбэшников я всего лишь расходный материал, такой же шанс, как и они для меня. И если этим шансом не удастся воспользоваться, что ж, мы все останемся при своем.
***
Весь следующий день провожу в комнате, так как решено вернуть меня в Нижний мир под покровом темноты.
Беспокоит меня только Питер, который приносит новую одежду.
— Это не мои вещи, — хмурюсь, рассматривая стопку, которую он водружает на кровать.
— Эта лучше, — сегодня у Брюнета вновь отличное настроение.
Лучше-то лучше, но мои вещи были настоящим тряпьем, не хватало проколоться на такой мелочи. Но, кажется, думаю о сотрудниках СБ слишком плохо. Одежда выглядит потрепанной и тонкой.
— В нее вшиты специальные нити, помогающие сохранить тепло тела, — гордо поясняет Питер. — А ботинки влагонепроницаемые.
— Здорово, — бормочу без энтузиазма.
Вроде бы, все сказано, но Пит мнется на пороге.
— Ты что-то хотел? — не то чтобы мне улыбалось вести с ним длительные беседы, но грубить почему-то желания нет.
— Можно вопрос?
— Валяй.
— Почему ты не попросил Коннери хотя бы организовать встречу с отцом? Он на другом континенте, но на флайере это два часа лёту, полковник мог бы устроить.
В глазах парня искреннее недоумение, а я не знаю, как ему объяснить. Тому, кто не был на моем месте, не понять, да и незачем.
Не смогу объяснить, что не могу увидеть отца спустя четыре года только затем, чтобы сказать: “Я попробую что-то сделать”. Дать надежду, не имея ни малейшей гарантии того, что что-то получится. Заявиться сейчас и показать, что его ребенок не сыт, не в безопасности и не счастлив. Будет ли ему легче встретить меня на несколько минут, увидеть, что со мной стало, и снова расстаться на неопределенный срок, а весьма вероятно, что навсегда? А кого увижу я вместо человека, которого выводили из зала суда?..
Нет, мы или встретимся, чтобы никогда не расставаться, или останемся в памяти друг друга теми, кем были когда-то. И точка.
— Ни к чему это, — отвечаю таким тоном, что у Пита пропадает всякое желание задавать вопросы.
— Э-э… — Брюнет теряется. — Ну, я тогда пойду. Приду за тобой вечером.
Киваю, отпускаю его жестом ленивого императора. Дверь ползет за его спиной и возвращается на место.
Я снова в одиночестве. Какое блаженство.
***
Оставшийся день лежу на кровати, закинув руки за голову, и смотрю в потолок.
Хорошо бы выспаться напоследок, но сон не идет. Мысли так и кружатся в голове. И самая главная из них — могу ли я верить “верхним”. Ответ очевиден: конечно же, нет. Уже слишком давно никому не верю, чтобы внезапно научиться доверять и полагаться на кого бы то ни было. Поверить — значит раскрыться, обнажить часть себя из-под брони, а значит, и подставиться под удар.
Что если никто и палец о палец не ударит ради моего отца, буду я хоть из кожи вон лезть? Может быть, стоит воспользоваться преимуществом, прийти к Проклятым и сразу же рассказать, что к чему, мол, парни, на вас идет охота, берегитесь? Кто знает, возможно, Коэн будет благодарен за информацию, и мне достанется “хлебное место” в его банде?
“Хлебное место”… Усмехаюсь своим же мыслям. Если бы мне хотелось места под покровительством кого-то старше и сильнее, кто мешал мне подхалимничать Бобу и другим, как Глен?
Иногда мне кажется, что от меня ничего не осталось, меня нет, есть только тело, умеющее делать простые функции. А иногда, что что бы со мной ни происходило, меня не переделать. Не умею по-другому, не могу идти против себя. И, хотя пытаюсь рассуждать хладнокровно, прекрасно понимаю, что никогда и ни за что не буду преклоняться перед такими, как Фредерик Коэн.
Еще не подошло время, а я уже встаю с постели и одеваюсь. Лучше не думать. У меня это прекрасно получалось последние годы. Мысли о будущем — самая страшная пытка. А надежда — наказание.
Когда за мной приходит Питер, просто сижу и жду его. Мне нечего собирать, у меня ничего нет, и мне ничего не дают с собой, кроме того, что уже надето.
Брюнет серьезен и даже хмур. Кажется, я — самое важное задание в его недавно начавшейся карьере. Так и хочется сказать: Пит, расслабься, таких, как я, ты встретишь еще сотни, а потом привыкнешь и научишься перешагивать, даже не замечая. Но молчу.
Мы вдвоем идем к флайеру в гараж. Коридоры пусты, в ночное время свет приглушен. Кажется, будто не спим только я и Питер. Коннери не появляется.
Садимся во флайер на пассажирские места. Водитель заводит машину. Двери гаража поднимаются, и мы взмываем в ночное небо.
— Все файлы подчищены, — говорит Пит. В салоне не горит свет, вижу лишь блеск его глаз и с трудом угадываю в темноте силуэт. — Любая информация о том, что ты родом из Верхнего мира, убрана.
— Вы мне хоть имя-то оставили? — хмыкаю.
Но мое “хмыканье” не сбивает Питера с серьезного тона. Он собран, как еще никогда на моей памяти.
— Имя, дата рождения, отпечатки рук и сетчатки, — перечисляет он, — все на месте. Убрана информация о родителях. В досье проставлено: “неизвестны”. Теперь ты выходец из приюта Имени Кингсли, где воспитывался до двенадцати лет, пока не достиг возраста, пригодного для работы. Далее все, как было на самом деле: завод, стычка с Робертом Клемменсом, арест.
Молча перевариваю информацию, потом спрашиваю:
— Почему именно Кингсли? Что если в банде есть кто-то из этого приюта?
Шуршит одежда, и догадываюсь, что Питер пожимает плечами.
— По нашим данным, таких нет, — отвечает не слишком уверенно.
Поджимаю губы. Хочется заорать, но привычно сдерживаюсь и медленно выдыхаю, выпуская пар.
— Хорошо, — говорю холодно, — арест. Дальше?
— Побег, — в голос Пита возвращается уверенность. Еще бы, ведь эта легенда черным по белому прописана в досье.
— И каким же образом?
— Его так зовут. К сожалению, данных о нем нет ни в одном из архивов. Все тот же крах базы данных. Однако предполагается, что Мышь родился среди беспризорников, и никогда не был зарегистрирован.
Интересно, зачем Коэн вообще держит в банде ребенка?
— Вот, в принципе, и все, — заканчивает Питер. — По последним данным, состав банды на данный момент именно такой.
Вздыхаю с облегчением. Тру пальцами виски. Кто же знал, что “расскажет все” означает “покажет несколько фото”. Похоже, все, что СБ знает о банде Проклятых на самом деле, это имена ее членов и их даты рождения. А информацию о некоторых и вовсе “сожрала” система. Не густо.
Внезапно меня осеняет:
— Среди них есть те, кто уже работает на вас?
Лицо полковника непроницаемо.
— Эта информация тебе ни к чему, — говорит он.
Ни “да”, ни “нет”. Скриплю зубами, но принимаю ответ. Так в эти игры и играют.
— Хорошо, — перефразирую свой вопрос. — А до этого были?
А вот теперь в глазах полковника загорается нехороший блеск, и мне становится не по себе, а он уже кивает Брюнету:
— Пит, слайд 02265, покажи-ка нам.
И Питер показывает.
В первое мгновение мне кажется, что я вижу пугало, одно из тех, что фермеры ставят на своих полях для отпугивания ворон. Разумеется, на тех планетах, где достаточно тепло, чтобы обрабатывать эти поля.
Во второе мгновение в горле встает ком, потому что понимаю, что никаких пугал посреди квартала Нижнего мира быть не может.
В третье — я, наконец, понимаю, что обгорелое нечто, надетое на кол, когда-то было человеком.
— Поэтому не стоит тебе попадаться, — жестко резюмирует Коннери. — И признаваться им, если вдруг заподозрят. Они поступят так с любым, кто связан или был связан с нами. Раскаяние и чистосердечное не помогут.
Морщусь. Нелепое предположение.
А экран все еще демонстрирует фото распятого “пугала”, вынуждая отвернуться.
— Понял, — говорю сквозь зубы.
***
Следующие два дня настоящий ад. Коннери лично отводит меня к врачу, долго шепчется с ним за ширмой, а потом меня начинают проверять, простукивать и просвечивать со всех сторон. К вечеру мне кажется, что из меня выкачали на анализы половину всей крови.
Зато современные медикаменты Верхнего мира творят чудеса. У меня обнаруживают запущенный бронхит и вылечивают его всего несколькими уколами, так, что на следующее утро я впервые не захожусь кашлем, стоит мне глубоко вздохнуть.
Доктор, молчаливый мрачный тип, делает мне прививки от всевозможных болезней, периодически воздевая глаза к потолку и поражаясь, как мне удалось выживать без них.
Из медблока меня выпускают только вечером второго дня. Забирает снова лично Коннери, очевидно, опасаясь, что от врача Питер может узнать то, что ему знать не положено. Врач сдает меня из рук в руки и обещает, что ближайший год я даже не чихну, и вообще могу даже спать на снегу, и мне от этого ничего не будет.
Он говорит это с такой усмешкой, что мне хочется его ударить. Для него “спать на снегу” — всего лишь метафора.
Полковник отводит меня в комнату в полном молчании. Мне нечего ему сказать. А с его стороны все уже сделано и сказано. Полный инструктаж проведен.
Мне предстоит приходить в заброшенное здание на краю одной из центральных улиц каждое двадцать четвертое число каждого месяца. “Каждого месяца” звучит оптимистично, будто этих месяцев будет много. Впрочем, тот, кого превратили в пугало без поля, наверняка, считал так же.
Каждое двадцать четвертое число, в указанном здании я буду встречаться с Питером. Так как место дислокации Проклятых находится в Центральном районе, по мнению полковника, мне не составит труда уходить из лагеря ночью. У меня своя точка зрения на его “не составит труда”, но благоразумно придерживаю ее при себе, пока Коннери не передумал и не отменил сделку.
Если не появлюсь двадцать четвертого, Питер будет ждать еще два дня. Если не появлюсь и двадцать шестого, значит, меня уже нет.
А вот это уже похоже на правду. Если проколюсь на чем-нибудь, меня порешат быстро, и вряд ли обо мне вообще кто-нибудь здесь вспомнит. Для эсбэшников я всего лишь расходный материал, такой же шанс, как и они для меня. И если этим шансом не удастся воспользоваться, что ж, мы все останемся при своем.
***
Весь следующий день провожу в комнате, так как решено вернуть меня в Нижний мир под покровом темноты.
Беспокоит меня только Питер, который приносит новую одежду.
— Это не мои вещи, — хмурюсь, рассматривая стопку, которую он водружает на кровать.
— Эта лучше, — сегодня у Брюнета вновь отличное настроение.
Лучше-то лучше, но мои вещи были настоящим тряпьем, не хватало проколоться на такой мелочи. Но, кажется, думаю о сотрудниках СБ слишком плохо. Одежда выглядит потрепанной и тонкой.
— В нее вшиты специальные нити, помогающие сохранить тепло тела, — гордо поясняет Питер. — А ботинки влагонепроницаемые.
— Здорово, — бормочу без энтузиазма.
Вроде бы, все сказано, но Пит мнется на пороге.
— Ты что-то хотел? — не то чтобы мне улыбалось вести с ним длительные беседы, но грубить почему-то желания нет.
— Можно вопрос?
— Валяй.
— Почему ты не попросил Коннери хотя бы организовать встречу с отцом? Он на другом континенте, но на флайере это два часа лёту, полковник мог бы устроить.
В глазах парня искреннее недоумение, а я не знаю, как ему объяснить. Тому, кто не был на моем месте, не понять, да и незачем.
Не смогу объяснить, что не могу увидеть отца спустя четыре года только затем, чтобы сказать: “Я попробую что-то сделать”. Дать надежду, не имея ни малейшей гарантии того, что что-то получится. Заявиться сейчас и показать, что его ребенок не сыт, не в безопасности и не счастлив. Будет ли ему легче встретить меня на несколько минут, увидеть, что со мной стало, и снова расстаться на неопределенный срок, а весьма вероятно, что навсегда? А кого увижу я вместо человека, которого выводили из зала суда?..
Нет, мы или встретимся, чтобы никогда не расставаться, или останемся в памяти друг друга теми, кем были когда-то. И точка.
— Ни к чему это, — отвечаю таким тоном, что у Пита пропадает всякое желание задавать вопросы.
— Э-э… — Брюнет теряется. — Ну, я тогда пойду. Приду за тобой вечером.
Киваю, отпускаю его жестом ленивого императора. Дверь ползет за его спиной и возвращается на место.
Я снова в одиночестве. Какое блаженство.
***
Оставшийся день лежу на кровати, закинув руки за голову, и смотрю в потолок.
Хорошо бы выспаться напоследок, но сон не идет. Мысли так и кружатся в голове. И самая главная из них — могу ли я верить “верхним”. Ответ очевиден: конечно же, нет. Уже слишком давно никому не верю, чтобы внезапно научиться доверять и полагаться на кого бы то ни было. Поверить — значит раскрыться, обнажить часть себя из-под брони, а значит, и подставиться под удар.
Что если никто и палец о палец не ударит ради моего отца, буду я хоть из кожи вон лезть? Может быть, стоит воспользоваться преимуществом, прийти к Проклятым и сразу же рассказать, что к чему, мол, парни, на вас идет охота, берегитесь? Кто знает, возможно, Коэн будет благодарен за информацию, и мне достанется “хлебное место” в его банде?
“Хлебное место”… Усмехаюсь своим же мыслям. Если бы мне хотелось места под покровительством кого-то старше и сильнее, кто мешал мне подхалимничать Бобу и другим, как Глен?
Иногда мне кажется, что от меня ничего не осталось, меня нет, есть только тело, умеющее делать простые функции. А иногда, что что бы со мной ни происходило, меня не переделать. Не умею по-другому, не могу идти против себя. И, хотя пытаюсь рассуждать хладнокровно, прекрасно понимаю, что никогда и ни за что не буду преклоняться перед такими, как Фредерик Коэн.
Еще не подошло время, а я уже встаю с постели и одеваюсь. Лучше не думать. У меня это прекрасно получалось последние годы. Мысли о будущем — самая страшная пытка. А надежда — наказание.
Когда за мной приходит Питер, просто сижу и жду его. Мне нечего собирать, у меня ничего нет, и мне ничего не дают с собой, кроме того, что уже надето.
Брюнет серьезен и даже хмур. Кажется, я — самое важное задание в его недавно начавшейся карьере. Так и хочется сказать: Пит, расслабься, таких, как я, ты встретишь еще сотни, а потом привыкнешь и научишься перешагивать, даже не замечая. Но молчу.
Мы вдвоем идем к флайеру в гараж. Коридоры пусты, в ночное время свет приглушен. Кажется, будто не спим только я и Питер. Коннери не появляется.
Садимся во флайер на пассажирские места. Водитель заводит машину. Двери гаража поднимаются, и мы взмываем в ночное небо.
— Все файлы подчищены, — говорит Пит. В салоне не горит свет, вижу лишь блеск его глаз и с трудом угадываю в темноте силуэт. — Любая информация о том, что ты родом из Верхнего мира, убрана.
— Вы мне хоть имя-то оставили? — хмыкаю.
Но мое “хмыканье” не сбивает Питера с серьезного тона. Он собран, как еще никогда на моей памяти.
— Имя, дата рождения, отпечатки рук и сетчатки, — перечисляет он, — все на месте. Убрана информация о родителях. В досье проставлено: “неизвестны”. Теперь ты выходец из приюта Имени Кингсли, где воспитывался до двенадцати лет, пока не достиг возраста, пригодного для работы. Далее все, как было на самом деле: завод, стычка с Робертом Клемменсом, арест.
Молча перевариваю информацию, потом спрашиваю:
— Почему именно Кингсли? Что если в банде есть кто-то из этого приюта?
Шуршит одежда, и догадываюсь, что Питер пожимает плечами.
— По нашим данным, таких нет, — отвечает не слишком уверенно.
Поджимаю губы. Хочется заорать, но привычно сдерживаюсь и медленно выдыхаю, выпуская пар.
— Хорошо, — говорю холодно, — арест. Дальше?
— Побег, — в голос Пита возвращается уверенность. Еще бы, ведь эта легенда черным по белому прописана в досье.
— И каким же образом?