— Тогда от кого ты ждешь ребенка?

— Да не жду я никакого ребенка! С чего ты вообще взяла какого-то ребенка! Про это в газете ничего нет, до ребенка даже Леська не додумалась!

— Мне наплевать на твою Леську и на то, до чего она могла додуматься, — немного обиделась мама. — Просто я не могла понять, почему ты мне ничего не рассказала. Я же мать, меня волнует твое будущее… а ты точно не беременна?

— Мама!

— А что мама? Тебе скоро тридцать лет…

— Двадцать четыре — это далеко не тридцать, — попыталась я остановить ее, но, разумеется, безуспешно.

— И вероятность родить здорового ребенка с каждым годом уменьшается. Да и мы с папой не молодеем, сейчас мы сможем тебе помочь, а лет через десять у нас ни сил, ни здоровья… Подожди. — Она вдруг резко оборвала себя и снова ткнула пальцем в газету, которую я все еще держала в руке (и признаться, в расстройстве, тоже немного помяла). — А что тебя вообще связывает с этим… покойником? Почему Леся написала…

— За то, что написала Леся, — я помахала газетой и швырнула ее на стол, — я отвечать отказываюсь. Сама отлавливай ее и выясняй, что она откуда взяла и что имела в виду. Но от меня она про Андрея вчера впервые услышала, раньше я о нем даже не упоминала…

— То есть ты его скрывала не только от родителей, но даже от лучшей подруги! — Мамин указательный палец снова обвиняюще нацелился на меня.

— То есть он был просто соседом, с которым я вежливо здоровалась при встрече, — устало возразила я. — И у меня не было никаких причин обсуждать его с кем-либо.

— Катя, успокойся уже, — тихо попросил папа. — Даже я понял, что все это просто нагромождение несчастных случайностей. А относиться всерьез к тому, что пишет Леся… ты же сама знаешь.

— Знаю, — согласилась мама. — Но я подумала, что на этот раз…

— А этот раз ничем не отличается от остальных, — непочтительно перебила я. — Ничего не было, нет и не ожидается.

— Ну и нашла, чем хвастаться. — Она бросила на меня неодобрительный взгляд. — Ты родителям хоть чаю предложить догадаешься? Мы переволновались все-таки, в горле пересохло.

— Конечно, — обрадовалась я. Когда мама предлагает перемирие, надо пользоваться моментом. — А может, вы покушать хотите?

— Завтракали, — величественно отмахнулась мама.

— А что у тебя есть? — мягко поинтересовался папа.

— Ничего особенного: борщ, гречка… извините, я гостей не ждала.

— Мы не гости, мы родители. — Мама встала и прошла на кухню. Там хлопнула дверь холодильника. — Гриша, у нее еще котлеты есть, будешь?

— Буду, — откликнулся папа. — Давай гречку с котлетами, — посмотрел на меня и подмигнул, — салатик нарежешь?

Я подмигнула в ответ и побежала на кухню.

Визит родителей перешел на обычные рельсы и плавно покатился привычным маршрутом. Мама проинспектировала холодильник, неохотно признала, что набор продуктов и готовой еды вполне соответствует ее, достаточно высоким, стандартам. Количество готовых блюд могло бы быть побольше и поразнообразнее, но если учесть, что живу я одна, а гости пришли неожиданно, то мою «кулинарную» готовность можно считать удовлетворительной. Плита и рабочие поверхности для готовки оказались сухими и чистыми — мама мрачнела на глазах.

Затем тщательному осмотру была подвергнута посуда на сушилке. Я не сомневалась, что там все будет в порядке — грязную посуду сама не люблю, и действительно, по поводу чистоты мама претензий не предъявила. Зато обнаружила блюдце, от сколотого края которого потянулась тонкая паутинка трещины. Бинго! Мама сразу повеселела и без разгона закатила мне научно-познавательную лекцию о недопустимости использования в хозяйстве битой посуды.

Эту лекцию, с небольшими вариациями, я выслушивала, сколько себя помню, каждый раз, когда в доме обнаруживалась даже едва надколотая тарелка или чашка. Я давно выучила ее наизусть, могла подхватить и продолжить с любого места. Начиналась она издалека, с рассмотрения суеверий, запрещающих пользоваться треснувшей посудой. Потом шло научно-логическое обоснование, потом примеры из «ранешной» и из современной жизни, а заканчивалась страшными прогнозами и рассказами о тех несчастьях, которые обрушатся на мою голову, если я буду пренебрегать матушкиными советами и вести хозяйство, не обращая внимания на опыт предков.

Угрожающее здоровью и домашнему уюту блюдечко было отправлено в мусорное ведро, а мама отправилась осматривать комнаты. Папа тут же прошмыгнул на кухню, к гречке с котлетами и салату, а я поплелась за матушкой: слушать поучения и исправлять недостатки.

Я очень люблю своих родителей, но если честно, с папой мне общаться намного проще. Он тоже не пренебрегал моим воспитанием, но выражалось это у него не часовыми лекциями с экскурсами в историю, трагическими примерами и описаниями ужасов, которые грозят непослушным девочкам, бросающим школьную форму на спинке стула, вместо того чтобы убрать ее в шкаф, а также девочкам, которые развозят кашу по тарелке, когда нужно быстро позавтракать и заняться полезными делами, и девочкам, которые убегают гулять, не сделав уроки… в общем, вы поняли. В отличие от мамы папа у меня вообще не любитель разговаривать. Если мама стремится объяснить и обосновать правила поведения, то его основной принцип воспитания можно выразить тремя словами: «Делай как я». И знаете, этот способ в результате оказался не менее действенным, чем матушкины проповеди, а иногда (только ей не говорите) и более эффективным.

Кроме того, папа перестал меня воспитывать лет в семнадцать. Махнул рукой, проворчал: «Уж что выросло, то выросло…» — и закрыл тему. Мама же, наоборот, кажется, решила, что я с каждым годом становлюсь все младше и все глупее, поэтому воспитательных речей мне требуется все больше и больше. А может, по определению Леськи, это «синдром неслучившейся бабушки»? Мама мечтает воспитывать внуков, а поскольку внуками я ее не обеспечила, весь свой педагогический энтузиазм выплескивает на меня?

Я покорно и почтительно выслушала ее мнение относительно расстановки мебели в гостиной, виновато покивала на сетование по поводу недостаточно чистых окон (действительно, не люблю мыть окна, занимаюсь этим делом только когда они откровенно грязные, такие, что даже перед случайными гостями стыдно. Сейчас окна были еще в приличной, по моему мнению, стадии — слегка запыленные, но еще не в том состоянии, когда я сама бегу за тряпкой), стиснув зубы, выдержала язвительное осмеяние новых занавесок в спальне…

С занавесками я и в самом деле промахнулась. Захотелось сделать самой эффектную и красивую вещь — увидела у одной знакомой и решила, что мне такой подвиг вполне по плечу. На самом деле насчет шитья я не особенно… а тут, неожиданно, захотелось. Тем более задача была совсем несложная. Отрезать в магазине три куска легкого гладкого тюля, приятно сочетающиеся между собой: светло-коричневый, бежевый и песочный, обработать края, пришить колечки для крючков и повесить — никаких проблем! Три широких полотнища легко сдвигались в разные стороны, красиво драпируя окно, и смотрелось это очень привлекательно и оригинально.

Проблем действительно не возникло, но я тупо ошиблась в подсчетах. В результате, после долгих трудов, когда я уже развесила по окну яркие легкие тряпочки, оказалось, что по длине у меня получилось, как говорят в народе, ни два ни полтора. Если бы они доставали только до подоконника, это было бы не слишком красиво, но, по крайней мере, понятно. Если бы дотягивались до пола — было бы и логично и красиво. Эти же занавески болтались на нелепой высоте, сантиметрах в сорока над полом. Мало того, несмотря на все мои старания, правый край песочного полотна высовывался из-под коричневого, а левый край бежевого задрался так, что это вызывало не совсем приличные ассоциации.

Разумеется, мама не упустила случая, и ее мнение как о моих портновских, так и дизайнерских талантах оказалось весьма и весьма далеким от похвального. Я знала, что если честно признаюсь в своих ошибках, то сначала получу очередную лекцию о том, как минимально грамотные люди меряют длину занавесок и как они же соблюдают прямые линии. Потом эта лекция будет исполнена, с небольшими вариациями, на бис, основные тезисы будут повторены специально для папы, и в дальнейшем, в течение ближайших двадцати лет, при каждом удобном случае будет вспоминаться «как Полинка испортила занавески в спальне». Но я давно нашла способ гасить подобные пожары — нужно упереться и стоять на своем. Мои занавески выглядят так, потому что именно так я хотела, чтобы они выглядели, и приложила все усилия, чтобы добиться именно такого эффекта.

— Но они же короткие!

— Так и должно быть. Ты просто не в курсе, но сейчас самый последний писк моды — это занавески-миди…

— И неровные!

— Ну и что? Это эффектная диссонансная нота, привлекающая внимание, самое модное решение мирового дизайна. — «Эффектная диссонансная нота» — именно так говорит Леська, когда выясняется, что босоножки, специально купленные к розовому платью, страшно натирают ноги, и придется или обувать на свидание старые зеленые, или идти босиком. — Тебе не нравится, потому что непривычно, а я очень довольна.

Мама немного поколотилась о ловко выстроенную мной глухую стену несознанки, потом махнула рукой:

— Дизайнеры твои просто психи, а ты идиотка, если их слушаешь!


На этом тема неудачных занавесок была закрыта. Я же говорю — метод проверенный и надежный.

А кстати, знаете, когда я привыкла к своим кривым занавесочкам, они мне действительно начали нравиться. Есть в этой разноцветной разноразмерности что-то креативное. И когда я соберусь поменять занавески в гостиной, вполне возможно, что и там решу учудить что-то похожее. Вот только маму жалко, для нее это будет серьезное испытание.

Матушка тем временем перешла к следующей стадии — проверке чистоты пола. К счастью, с последней уборки прошло не так много времени, а привычки особо мусорить у меня нет, так что, даже когда мама не поленилась, встала на коленки и заглянула под кровать, я была спокойна. Ванная и туалет тоже не вызвали нареканий, мама раскритиковала только жидкое мыло, которое показалось ей слишком пахучим. После чего, помыв руки этим пахучим мылом, она присоединилась к папе, согласившись откушать гречки с котлеткой. Я есть не хотела и составила родителям компанию только на стадии кофе — чай мама с папой за напиток не признают.

Когда они поверили, что большая часть Леськиной писанины является вымыслом, их заинтересовало, что же произошло на самом деле. И мне пришлось снова, в который уже раз, рассказать всю историю, начиная с того, как я первый раз встретила нового соседа на лестничной площадке и заканчивая визитом брата покойного.

Родители выслушали меня с большим интересом, посочувствовали, поахали и еще некоторое время мы провели, слушая маму, которая гадала, кому и зачем понадобилось убивать молодого симпатичного человека.

Она выдвинула предположение, что Андрей был связан с наркотиками, грабил банки с помощью компьютера, торговал оружием и был американским шпионом. Впрочем, на последнем мама не настаивала. Папа сказал, что поскольку моего соседа никогда не видел и информации о его характере, склонностях и роду деятельности нет, то и строить гипотезы бессмысленно. Я согласилась с обоими. Мама тоже согласилась с папой, и мы, уже в два голоса, объяснили папе, что да, бессмысленно, но очень интересно!

Когда родители ушли, я еще раз перечитала Леськин опус. Да, постаралась подружка на славу. Я представила себе, как она вдохновенно стучит по клавишам компьютера, жмурясь и проговаривая вслух особенно удачные, по ее мнению, пассажи. «Реквием по соседу!» — это же надо до такого додуматься! «Убийство под покровом ночи!»

И ведь Леська искренне считает, что делает нужное и полезное дело, потому что «народ хочет знать»! Ага, особенно он хочет знать о самых разнообразных преступлениях, информацию о которых стремятся скрыть правоохранительные органы. А она, Леся Беда, эту информацию умеет не только добывать, но и четко, эффектно излагать. Да уж, эффектно, тут не поспоришь! Страшный человек моя подруга — не Леся Беда, а Леся Чума, вот как ее нужно называть!

И она еще мне жаловалась на лишенных романтической фантазии следователей, которые по своей ограниченности не могут понять: статья, пусть даже на криминальную тему, — это тоже литературное произведение, и строиться она должна по законам жанра, чтобы зацепить читателя с первой строки и не отпускать до последнего слова. А я, дура, еще соглашалась и поддакивала! А как же, обязательно должно, и зацепить, и не отпускать! И информационную бомбу нужно взрывать так, чтобы осколки летели во все стороны!

Вот только, когда эти осколки попадают в тебя… оказывается, у меня тоже явный недостаток романтической фантазии. Зато злости и обиды на подругу — более чем достаточно! Пусть только появится, я ей все объясню самым доступным образом, и про художественные преувеличения, и про вдохновение, и про остальные литературные спецэффекты… Я аккуратно сложила газетку и припрятала — пригодится, чтобы потыкать в нее носом Леську. Как кошку шкодливую!

А теперь все! Хватит! Хватит мечтать о том, что я сделаю с Леськой, хватит гадать о причинах убийства Андрея… Надо выбросить из головы все посторонние мысли и заняться, наконец, делом.





* * *


Работать не хотелось. То есть я села за компьютер, машинально, не особо включая голову, читала текст на французском, потом писала его на русском, но сама понимала, что получается коряво, и позже придется все править и вычищать. Потом сосредоточилась, дело пошло лучше, и, когда зазвонил телефон, только недовольно поморщилась и продолжила стучать по клавишам. Потом подумала, что это мог быть Максим, а его звонок мне пропустить не хотелось бы. А если это Леська, то с ней мне тем более есть о чем поговорить. Дописывая длинное заковыристое предложение, я нажала на кнопку:

— Алло?

И услышала недовольный голос Ярцева:

— Что же это вы, Полина, вводите следствие в заблуждение?

— Же? — машинально удивилась я по-французски. И тут же поправилась: — В смысле, чем я заблуждаю следствие… ой, извините, я переводом занималась и не перестроилась сразу. Так что случилось, чем я вдруг следствию не угодила?

— Тем, что не сказали всю правду, — холодно проинформировал меня Владимир Андреевич. — Я ведь вас спрашивал о взаимоотношениях с покойным. Конечно, девичья стыдливость, репутация и все такое, я понимаю, но ведь дело об убийстве идет, и ваши недомолвки могут следствию сильно помешать.

Несколько секунд я молчала, пытаясь понять, что он имеет в виду. Потом сообразила:

— Вы прочли Леськину статью!

— Вот именно. И там недвусмысленно сказано, что вы находились с Селезневым в отношениях более чем близких. И, при известной доле фантазии, можно предположить…

— Знаю я, что можно, моя мама уже предположила! Владимир Андреевич, я читала эту статью и могу вам поклясться чем хотите, здоровьем матери, собственным здоровьем…

— Здоровьем вашей подруги, — довольно ехидно подсказал он.

— Как только я до нее доберусь, у нее никакого здоровья не останется! Она же все напридумывала! Я с ней про Андрея никогда вообще не говорила, ну просто причины не было. Чего ради мне с ней малознакомых соседей обсуждать? Что у нас, других тем для разговора нет? В общем, так: я утверждаю, что все измышления, напечатанные в этой гнусной статейке, на совести автора, и я отказываюсь отвечать за тараканов, которые у Леськи в голове праздновали!

— Угу. То есть вы категорически настаиваете, что ваши первичные показания верны и вы с соседом вашим близкого знакомства не поддерживали?

— Вот именно! Чисто соседские отношения и ничего больше.

— И перевести эти чисто соседские отношения в нечто более личное вы не планировали?

— О чем вы, Владимир Андреевич? — искренне изумилась я. — Как такое вообще можно планировать? Нет, если бы он начал за мной ухаживать, я, возможно… он ведь довольно приятный был человек, и симпатичный, и неглупый, и веселый.

— А он не ухаживал?

— Ничего похожего, — уверенно заявила я. И тут же смутилась: — Хотя… в последний раз… черт, действительно ведь получилось в последний… когда позавчера вечером ко мне пришел… я вам рассказывала, помните?

— Рассказывали, — сухо подтвердил Ярцев. — И что?

— Ну, это трудно объяснить. Он и тогда за мной не ухаживал, держался очень корректно, и мы просто пили чай и болтали, очень хорошо так болтали, по-приятельски. Но он на меня так поглядывал, что я подумала… мне показалось, что он испытывает ко мне определенный интерес. И знаете, — вдруг вспомнила я, — брат его тоже сказал, что Андрей ему обо мне рассказывал.

— Брат?

— Да, он заходил ко мне вчера. А что, он у вас не был? Он вроде упоминал полицию…

— Был, я с ним сам разговаривал. Только вот про вас он ни словечком… почему бы это?