Спустя час на асотею поднялась и Марьяха, одетая в скромный закрытый купальник. Она едва скользнула равнодушным взглядом по брату с гостем, не ответив на галантный поклон Пако, будто бы даже не заметив его. Её каштановые волосы неровными прядями развевались на ветру, небольшая упругая грудь часто вздымалась. Вздёрнутый носик придавал лицу Марьяхи высокомерное и в то же время слегка капризное выражение. Её прекрасные глаза были словно бы подёрнуты дымкой какой-то неизъяснимой смертельной тоски. Дойдя до манящего прохладной лазурью бассейна, она спокойно погрузилась в воду и медленно поплыла.
– Как у раненой пумы, – пробормотал Пако.
– Что?
– У неё глаза были как у раненой пумы, брат, – пояснил Пако.
Пепе зашёлся в очередном, ещё более сильном припадке гомерического хохота. Остановиться он смог только из-за того, что в итоге закашлялся.
3.
Вся семья Гутьересов собралась за ужином, когда прибыл с работы дон Фелипе. Он обменялся крепким рукопожатием с племянником, не сводя впрочем с него цепкого взгляда своих колючих глаз, потом порывисто обнял и прижал его к себе, условно взъерошив ладонью колючий ёжик его волос. Домашний повар приготовил в тот вечер восхитительное мясо барбакоа, Пако уплетал за обе щеки, едва успевая отвечать или как-либо ещё реагировать на частые реплики доньи Сары, её расспросы об Америке и о здоровье матери. Она деликатно не касалась темы отца, уже много лет не выходившего на свободу из-за решётки. Между тем, от тётушки не укрылось несколько восхищённых взглядов, которые племянник словно бы невзначай бросил на Марию Хавьеру. Удивительно, ведь ещё утром он мнил себя страстно влюблённым в рыжую незнакомку из мотеля! Сама Марьяха очевидно тоже обратила внимание на то, что пользуется повышенным вниманием кузена. В какой-то момент она тихо выскользнула из-за стола и удалилась без объяснения причин. Как это часто водится у молоденьких девушек, едва вступивших в пору цветения, чем сильнее им нравится парень, тем больше они тщатся продемонстрировать показное равнодушие на первых порах, столкнувшись с ним невзначай. Очередной пылкий взор Пако озадаченно упёрся лишь в столовые приборы с недоеденным ужином перед опустевшим стулом, невольно вызвав понимающую усмешку тёти Сары. Дон Фелипе большей частью молчал в нафабренные усы, но после ужина пригласил Пако в свой кабинет для приватной беседы.
– Твоя мать звонила мне на днях, – начал старший Гутьерес, как только они уединились. – Она очень за тебя беспокоится.
– Что ты ей сказал, дядя? – Пако заёрзал в кожаном кресле, как если бы вдруг осознал, что попал на медленно разгорающуюся жаровню.
– Ничего, – дон Фелипе пожал плечами. – Я ведь ещё не знал, что ты приедешь к нам. Но что там у тебя стряслось на самом деле? Давай-ка начистоту. Иначе я ничем не смогу тебе помочь.
– Мать что-то тебе сказала? – расслабившийся, было, Пако вновь забеспокоился.
– Нет, но за моим домом уже несколько дней ведётся круглосуточное наблюдение. Свои люди в полиции сообщили мне, что на тебя охотится ФБР и, судя по тому, что тебя не взяли сразу, ты по уши влип во что-то серьёзное. Повторяю, я могу тебе помочь выпутаться из проблем, какими бы они ни были, но ты должен быть предельно откровенен со мной, на сто пятьдесят процентов.
Пако тоскливо озирался кругом в тщетном поиске подсказок. Громко тикали напольные часы с которых хищно скалились головы бронзовых горгулий и черепа в капюшонах. Твёрдые корешки книг убегали ввысь под потолок бесконечными рядами: Карнеги, Макиавелли, стихи Неруды, Данте. Дядя задумчиво взял в руку бильярдный шар и ловко запустил его по зелёному сукну стола для снукера. Шар лихо прокатился по центру, повалив сразу несколько крохотных фигурок для карамболя, заранее выстроенных горничной, и совершив изящный вираж у кромки. Решившись Пако, наконец, выпалил:
– Ну, мы в общем убили одного парня, дядя, но клянусь богом, я сам этого не ожидал. Всё случилось так внезапно, как в кошмарном сне. А ведь я всего лишь хотел узнать у него кое-что.
– Во-первых, мы – это кто?
– Мы с друзьями, мои названые братья, моя клика.
– Компаньоны по мелкой хулиганке в общем, – дядя кивнул. – Продолжай. Что же ты такого хотел узнать у того бедняги?
– Адрес, местонахождение человека, который стрелял в меня, – увидев, что брови дяди впервые с начала разговора удивлённо поползли вверх, Пако продолжил свой рассказ с нарастающим жаром. – Видишь ли, дядя, мы, то есть наша раса, наш народ, держим весь город, как ты, наверное, слышал. Кроме нас в городе, разумеется, есть и другие народы, но они, как правило, не лезут в наши дела, знают своё место, и тогда мы живём с ними в мире. Был среди них один гадёныш, он открыл свою лавочку на одной из главных улиц, которая уже несколько лет за нами, все, кто в теме, знают об этом. Конечно, у него была солидная поддержка, своя толпа, азиаты, некоторые из чёрных контор. Я поговорил с ним, предупредил, чтобы он валил оттуда. Тот вроде с понятиями, всё гривой тряс, «завтра же» говорит «съеду, не хочу проблем с вами, брат». А ещё через неделю мне старшие говорят: «разберись, что там за мистер Чин[11] барыжит «спидами» на главной улице». Я ушам своим не верю – тот хрен обосновался в трейлере за городом, сам варит и сам развозит даймы[12] на скидку по той же улице. Самого не нашли, но трейлер мы разыскали и поджарили. На другой день свои мне бомбят на мобилу: «твоего дружка Чарли спалили только что на районе, в торговом центре каплями в нос и сиропом от кашля затоваривается». Мы с братками на парковку заехали, думал разобраться с ним по-людски, что да как, и какую часть базара он недопонял. А он подходит со стволом наготове и без разговора шмаляет мне прямо в грудь. Ранил меня – на мне сковородка была, иначе порешил бы – а кореша моего так и завалил на месте, и сразу когти рвать. Ну а потом – я в больничке был уже – узнаю, что на улице война идёт, наши азиатов мочат, да и батя в тюрьме зелёный свет на них дал. Но самое главное, та паскуда испарилась без следа, ни слуха, ни духа. Вот поэтому я, как его дружка повстречал в городе, так обрадовался, сшиб его, швырнул в багажник, увёз к пацанам на хату. Вообще-то он почти сразу раскололся, когда мы его чутка запертым в ангаре подержали, в Санта-Монике, но пацаны увлеклись, по правде говоря, замучили его насмерть.
– Твоя речь не совсем ясная, но я понял, что ты готов убивать, лишь бы кто-то не продавал «спид» на какой-то там улице. Вы там у себя тоже из-за наркотиков сжить друг друга со света готовы, – с горьким вздохом заметил дядя, – почти как здесь. Всё-таки весь мир – одна плевательница.
– Мне нет дела до наркотиков, дядя, – взвился Пако. – Речь идёт о моём достоинстве, о моей репутации. В меня стреляли, и я не могу жить в мире сам с собой, пока не найду того, кто стрелял и не отомщу ему. Вся моя жизнь разваливается на глазах, и я ничего с собой не могу поделать, пока не отплачу ему той же монетой. Ты ведь понимаешь, дядя, о чём я говорю?
– Да, понимаю, – ответил дядя. – Если ты действительно чувствуешь, что твоя жизнь разваливается из-за этого, значит, она большей частью состоит из мнений твоих уличных дружков о тебе, а месть – твоё ребро жёсткости.
– Не совсем понял, дядя.
– Моя компания достигла рекордных показателей положительного сальдо несколько лет назад, незадолго до Большой рецессии. Основной статьёй доходов были стальные конструкции, которые мы изготавливали по заказам с техасских месторождений сланцевой нефти. Это были гигантские многоуровневые сооружения с целыми лабиринтами из лесенок, ходов, люков и подвесных платформ с перилами. Так вот, каждый из уровней такой многотонной конструкции держался на рёбрах жесткости – это такие специальные элементы, уголки, которые несут на себе всю рабочую нагрузку. Малейший просчёт или дефект в ребре жёсткости способен рано или поздно повлечь за собой обрушение всей сложной конструкции. Я считаю, что в жизни каждого мужчины присутствует такое ребро жёсткости, на котором покоится его судьба. Моё ребро жёсткости – это моя семья, и когда я не смог сберечь её неприкосновенность, моя жизнь чуть не покатилась под откос.
– О чём ты, дядя? – ошарашенно поинтересовался Пако.
– Откровенность за откровенность, – невозмутимо ответил его дядя. – Ты заметил, какие перемены произошли с Марьяхой?
– Она стала очень красивой, – признался Пако, покраснев до ушей.
– Слишком красивой для этого города, увы, – бесстрастно продолжил дон Фелипе, чей голос однако начал еле заметно подрагивать. – Мы не смогли уберечь её честь и душевное здоровье. Одним злосчастным вечером, когда она возвращалась с пятнадцатилетия одноклассницы, её похитили, как в те годы случалось со множеством девушек по всему Хуаресу. Счастливое исключение составляла Золотая зона, и именно поэтому я не предпринял всех должных мер по охране её безопасности – вечеринка проходила в паре кварталов отсюда. Тем не менее, нашу дочь похитили и целые сутки насиловали в извращённой форме в каком-то клоповнике. Потом какой-то очередной насильник, возможно отпрыск одного из соседних семейств, узнал её в лицо, и это спасло ей жизнь. Её выгрузили на городской свалке с трупами нескольких других девушек. Она лежала в яме среди мёртвых тел, со связанными скотчем руками и ногами и с залепленным ртом несколько часов, пока её не обнаружили. Разумеется, в отличие от тебя, я не стал искать способов удовлетворить чувство мести. От этого всё стало бы лишь ещё хуже для неё и для всех нас. Хуарес страшный город, который держится на повседневной жестокости. Мы терпим, молчим и молимся Господу, надеясь на лучшее. Священник нашего прихода, дон Ансельмо, сказал, что мы должны простить насильникам, освободить наши сердца от обиды и воли к мести. Но это очень тяжело. Шрамы от порезов и укусов, ожоги от сигар на теле Марьяхи, может быть, и зарубцевались, но шрамы на её израненном сердце не затянутся никогда. Я отправил её учиться в Мехико, но она уже не видит для себя радости в этом мире, не находит в нём более ни любви, ни добра. Она решила удалиться в монастырь святой Терезы и, похоже, её уже не отговорить. Мы упросили её закончить учёбу, но, скорее всего, это только отсрочка. Скорее всего, она согласилась только из-за того, что в монастыре приветствуется высшее образование.
– Какой ужас, дядя, – промолвил потрясённый Пако. – Ужас и голимое бесчестье кругом. Если когда-нибудь станет известно, кто это сделал, располагай мной, дядя.
– Ты сам пытал того бедолагу в Санта-Монике? – внезапно спросил дон Фелипе.
– Все пытали, – уклончиво буркнул Пако и отвернулся.
В бесхитростной душе Пако безраздельно правили те схемы мира, что были усвоены им на улице ещё в далёком детстве. Во-первых, это была безусловная лояльность к банде, особенно к её главарям, плотно замешанная на ужасе и моральном терроре, крепко вбитых в голову кулаками старших дружков. Во-вторых, проистекавшее из той самой лояльности, презрение к собственной смерти, готовность умереть в любой момент. В-третьих, что важнее, ещё большее небрежение к любым аспектам чужой смерти, готовность убить любого, на кого покажут, по любому поводу и в любой обстановке. Не будучи природным садистом, он, не моргнув глазом, продолжал по-изуверски кромсать безобидного паренька, когда тот уже едва мог членораздельно произносить свои жалкие мольбы о пощаде. Удары мачете оставляли глубокие и продольные резаные раны на его теле, из которых кровь не капала, как от удара ножом, а стекала густыми струями, оставляя лужи по земле, и засыхая густой сукровицей на его коже, пропитывая волосы и одежду с головы до пят. Лишь бы дружки не подумали, что он в чём-то мягче чем они. Старшие пацаны с района всегда носили мачете в своих баулах и рюкзачках, потому что зарубить чужака считалось гораздо круче, зрелищнее и эффектнее, чем просто расстрелять из машины. Выложенные в сети фотографии человеческой плоти превращённой в нашинкованное полосами бурое месиво всякий раз поднимали статус банды в трансконтинентальном уличном рейтинге до недосягаемых высот. «Репутация» среди себе подобных, о которой Пако столь убеждённо говорил дону Фелипе, надёжно защищала его неокрепший мозг от любой угрозы самостоятельного размышления о мире. Всё остальное народонаселение, не входившее в круг товарищей Пако по «БП-13», или побратавшихся с ними банд, представлялось ему скопищем лохов, после пяти минут общения с которыми, Пако остро тянуло блевать. Ему казалось, что «гражданские», в грош не ставят ни себя самих, ни людей, не ведая истинной неисповедимости дорог Жизни. Схожим образом рассуждал и Койот и другие, с кем выпадало пообщаться, когда вдруг накатывала философия в минуту расслабухи с желанием потолковать за грешную судьбу. Вот и теперь он вполне искренне готов был винить всё остальное человечество за ужас и голимое бесчестье, царившие кругом.
– Хорошо, сформулируем по-другому, ты смог получить от него всю требующуюся тебе информацию? – настойчиво спросил дядя.
– Да, дядя, он сказал, что это чепушило скрывается где-то между Россией и Китаем, в городе Алматы, работает там, в торговой миссии одной из азиатских стран. Дядя, прошу тебя, дай мне работу, дай мне шанс сделать для тебя всё, что ты только пожелаешь, только помоги мне до него добраться.
– Речь как раз об этом. Ты не умеешь работать, считать деньги, скрывать доходы от налогов или защищаться в суде. Но ты умеешь убивать и пытать людей. Скажем так, что, возможно, твои услуги могут пригодиться кое-кому. Не мне. Одному очень серьёзному человеку. Взамен ты сможешь попросить его отправить тебя в это Алматы, хотя сомневаюсь, что даже у него есть хоть какое-либо влияние или поддержка в той части света.
– Никакой поддержки мне не нужно, дядя, – убеждённо сказал Пако. – Я всё сделаю сам. Я готов оказать любую услугу тому человеку. И я отплачу тебе, дядя, я буду обязан тебе по гроб, «до шести футов внизу», как говорят у нас.
– Мне тоже ничего от тебя не нужно, – сказал дон Фелипе, завершая разговор с племянником. – Но я тебе помогу. А теперь иди спать.
Когда Пако почтительно, на цыпочках, покинул дядин кабинет, дон Фелипе застыл в кресле перед бессмысленным проёмом своего декоративного камина. Его немигающий взгляд покоился на отсыревших поленьях, праздно сложенных когда-то давным-давно за чистенькой решёткой крест-накрест. Из его глаз словно бы украдкой выкатывались скупые слёзы, не замечая которых, он погрузился в очередной ожесточённый диалог с создателем.
Марьяха ворочалась в своей постели без сна, комкая простыни, бессознательно стискивая одну из подушек в порывах какой-то неведомой ей до тех пор, нерастраченной нежности. Она и не заметила, что так и невостребованный молитвенник, обычно заменявший ей вечернее чтение, уже давно выпал из её руки на пол. Её преследовал восхищённый взгляд Пако, его наивные чёрные глаза, в которых светилось волшебное тепло, абсолютно не вязавшееся с его неотёсанным обликом, нелепым сленгом и брутальными манерами. Приезд кузена заставил Марьяху почувствовать в себе какую-то новую невинность.
4.
Альманегра во сне Джека был похож на классического Мефистофеля. Он был одет во всё чёрное, у него была красная кожа, свиное рыло, а его волосы были уложены так, что завитки, топорщившиеся с двух сторон, напоминали рожки. Он тащил парочку упиравшихся детей за руки к краю самой высокой эстакады на земле, и при этом, оборачиваясь, постоянно кричал в камеру: «Смотри, Пинья, видишь, что ты наделал? Эти дети прямо сейчас примут лютую смерть за твою тупость. На кого ты голос свой вздумал поднять, шелупонь позорная?». Потом он наклонялся к малюткам и шипел: «Дети, вы хоть сейчас понимаете до чего ваш проклятый отец довёл вас, вы понимаете?!». Малыши послушно кивали, надеясь, что если поддакивать Альманегре, он их отпустит. Но он всё шипел, работая на камеру: «Сейчас мне придётся вас сбросить с этого моста, во-о-о-он на те острые камни на дне оврага и когда вы разобьётесь в лепёшку вам будет очень–преочень больно, и всё из-за того, что ваш отец очень плохой человек, очень-очень плохой человек, он вас не любит, именно из-за него вы умрёте». Дети хныкали, мальчик пытался вырвать свою руку, но Альманегра беспощадно пинал его и отвешивал ему подзатыльники. Закончив говорить, он вдруг схватил мальчика за шиворот, приподнял над собой и изо всей силы швырнул за перила моста. Невидимый оператор перешёл на замедленный режим съёмки. Ребёнок падал лицом вверх и беспомощно тянул свои ручки ввысь, его открытый рот застыл в крике ужаса. Он стремительно удалялся, несмотря на то, что оператор, судя по всему, постоянно подкручивал колёсико крупного плана. Затем он перешёл к портретному изображению Альманегры, державшего безутешно рыдающую девочку в одной руке и показывающего пальцем другой на крохотный трупик её братика, плававший в собственной крови далеко внизу. Он снова кричал ей в лицо, как безумный: «Смотри на него, видишь, он разбился вдребезги, твой братик. И ты сейчас отправишься вслед за ним. Запомни хорошенько, вбей в свою головку, что всё это из-за вашего отца, всё из-за вашего проклятого отца. Он во всём, во всём виноват. Так и знайте». В безутешном плаче девочки, в её бесконтрольной дрожи было уже нечто нечеловеческое. До неё всё дошло именно так, как того добивался Альманегра. Он картинно поднял девочку над головой, как тряпичную куклу и, щёлкнув в воздухе своим красным хвостом с остриём, точно таким же резким движением швырнул её вниз. Джек проснулся от ужаса, его трясло. Люди так не делают. Человек на такое не способен. Или нет? Он привстал на кровати и потёр ладонями глаза. Вчера они с Джимом явно перебрали калифорнийских вин и мескаля. Инициатором опрокидывания всё новых и новых стопок «вверх дном» да в глотку был, конечно же, старый Джим. Похмелье было тяжёлым, жизненные соки, казалось, превратились в какой-то вязкий шлам, еле-еле поддерживавший жизнь в утомлённом организме. Когда Джек встал и попробовал пройтись до туалета, его штормило как накануне, шатало из стороны в сторону. Смочив полотенце холодной водой он приложил его к раскалённому лбу, но компресс не помогал. Очевидно, только Джеймс мог спасти его. Осторожно пробираясь по коридору до его номера, он держался за стеночку, не замечая ироничных взглядов горничных, катавших по коридору свои тележки.
Новый приятель Джека, открывший ему дверь на условный стук, ничуть не удивился его приходу. Он сам выглядел достаточно помятым, несмотря на то, что вышел прямиком из душа, облачённый в махровый халат с логотипом отеля на сердце. В ответ на бессвязные, хриплые жалобы Джека на дурное самочувствие, он понимающе кивнул и жестом пригласил его пройти за собой вглубь номера. Там, на журнальном столике стояло пустое серебряное блюдо из–под фруктов, на котором уже было разлиновано несколько дорожек из белого порошка. Джим энергично отмахнулся от слабых возражений Джека – «Бросьте, старина, хороший коп должен обладать самыми непосредственными знаниями о том, против чего борется» – и протянул ему свёрнутую банкноту. Джек послушно втянул кокаин в ноздрю. Ощущение было поначалу не из приятных, обожжённая слизистая оболочка носоглотки онемела, но спустя несколько минут, перебрасываясь ничего не значащими фразами с собеседником, он вдруг почувствовал, как на него нахлынуло чувство необычайного блаженства. Джек удобно развалился на гостиничном диване, скрестив пальцы своих рук на затылке, словно загорающий на пляже. Голову отпустило, виски словно бы освободились из незримых тисков, тягучий шлам в венах превратился в стремительные потоки огненной энергии, мысли начали на бегу превращаться в слова, порой даже не успевая толком сформулироваться на кончике языка. В течение четверти часа он полностью раскрыл перед Джимом всё, что лежало у него на душе: скептицизм, страхи, сомнения.
– Очень странно, – пожевав губами, ответил Джим. – Мы виделись с Нилом несколько лет назад на семинаре во Флориде. Это были межведомственные курсы повышения квалификации для руководителей среднего звена. Там были люди из бюро, из управления, из агентства, наши. Одной из основных тем были как раз просочившиеся в жёлтую прессу слухи о предполагаемом сотрудничестве между БП-13 и Аль-Каидой. Знаете, переброска боевиков в Штаты через пористую мексиканскую границу и тому подобное. Нил не может не знать, что эта версия была признана нерабочей, что она с тех пор никем всерьёз не рассматривается. Если он, правда, отправил вас по следу этого отморозка с целью выявить его связи с исламистами, сдаётся мне это заведомо невыполнимая задача, за которой могут крыться какие-то другие мотивы.
Джек молчал, интуитивные догадки и подозрения носились в его голове, как хоккейная шайба по отполированному льду олимпийской арены.
– Впрочем, если это так уж необходимо, я могу вам помочь сочинить симпатичный рапорт на заданную тему, – увлечённо продолжил свой вдохновенный мозговой штурм старый Джим. – Например, в регионе реально присутствует «Хезболла», которая находится в постоянном активном поиске финансирования для своих боевых операций в Сирии. Их можно было бы легко привязать к вашему делу. Данные об их местном присутствии реально содержатся в базе УБН. Информаторов у меня здесь много, надо будет, подтвердят. Мой вам совет – в таких случаях всегда полезно проявлять креативность, не стоит полагаться лишь на сухую последовательность фактов. Ваш босс, судя по всему, так и делает. Расчленёнка в вашем деле ну никак не бьётся с джихадом – эта рабочая версия свидетельствует либо о полнейшем непрофессионализме со стороны Нила, либо о его неискренности в отношениях с вами. Если эти ребята вырезали жертве сердце обсидиановым кинжалом – то это откровенное мимикрирование под древние ацтекские ритуалы и ничего удивительного в этом нет. Видите ли, Джек, в среде молодёжи из банд латиноамериканского происхождения в последнее время имеет хождение всевозможная бутафория, прямо или косвенно связанная с месоамериканской мифологией и историей. Это мода, не более того. Вы, например, конечно, слышали об участнике БП-13, который пытался покрыть свою мошонку расплавленным золотом в подражание царственным особам народа майя?
– Слышал, – машинально отозвался Джек. – Это фейк вроде.
– Как бы то ни было, все эти разговорчики про Ацтлан, мифическое великое прошлое ацтеков, «коричневую гордость» – просто националистическая мишура для необразованной и ущемлённой прослойки нашего населения.
Джим вытащил из ящичка прикроватной тумбочки большой полиэтиленовый пакет с шишками мексиканской конопли, раскрошил парочку на газету и начал заворачивать их в самокрутку при помощи специальной машинки. Джек, бесцеремонно нырнув в мини-бар, достал оттуда бутылочку «Короны», лайм, соус «Табаско», и, уже начисто позабыв о давешних треволнениях, попросил:
– Джим, а расскажите о вашей первой встрече с Монтесом. Помните, вы обещали в прошлый раз?
Седьмая глава.
СТАРЫЙ ДЖИМ ВСПОМИНАЕТ (3)
Как вы помните, мой запрос на содействие затерялся в кулуарах Генеральной прокуратуры на долгое время, и это неудивительно. Им было чем заняться, поверьте. В новогоднюю ночь в Чьяпасе вспыхнуло вооружённое восстание местных индейцев, захвативших добрую треть штата, с административными зданиями, высокопоставленными пленными и всем прочим, как полагается. Они объявили, ни много, ни мало, четвёртую мировую войну глобальному мировому порядку, смутно ссылаясь на действия теневого правительства из международных банков. Что впрочем, если задуматься, не так уж далеко от истины – пахотные земли этих маисовых людей скрывают в своих недрах богатые залежи урана и нефти. Крупные кредиты на разработку недр, по идее, до сих пор пылятся в печальной и убыточной невостребованности. Наша реакция? Пентагон и ЦРУ предоставляют базы для срочной передачи – совместно с инструкторами из Англии и Израиля – всего имеющегося в активе опыта борьбы с массовыми вооружёнными движениями. Специально для подавления восстания в Чьяпасе было создано два элитных подразделения – аэромобильная и амфибийная группы сил специального назначения. Натаскивают отборных головорезов из местной солдатни, всё как полагается: смешанные боевые искусства, обращение с самым смертоносным оружием от передовых производителей, тактика боя в условиях городской и сельской герильи, высокие технологии. Большей частью обучение происходит в Форте Беннинг, штат Джорджия, то есть в учебном центре Института западного полушария по безопасности и сотрудничеству. Их вклад в борьбу с повстанцами неоценим – полсотни трупов с отрезанными ушами и носами по оврагам Чьяпаса. Обратите внимание, спустя пять лет дезертиры именно из этих двух подразделений создадут военизированный картель нового образца «Омегас», одно из самых страшных порождений нарковойны в Мексике. Это вам уже далеко не гопники с Тридцатки. Суть в том, что ко времени описываемых событий в полное расстройство пришли дела преуспевавшего некогда Восточного картеля. У них были прекрасно налаженные маршруты и полностью освоенные рынки сбыта в Техасе, Луизиане, Нью–Йорке и Чикаго. Вы, наверное, помните, они были крепко завязаны с сеньорами из Кали. После смены руководства как в УБН, так и в колумбийской национальной полиции, эту преступную организацию всё-таки удалось дожать. Арестовали шестерых боссов. Обезглавили их организацию. Черёд их мексиканских партнёров из Восточного картеля наступил по умолчанию. Тут уж ФБР, воспользовавшись нашим «бюджетным дефицитом», поспешило объявить награду в два миллиона за информацию об их главаре, «Племяннике» Мапе. Конечно же, его немедленно арестовали и экстрадировали. Дали одиннадцать пожизненных. Картель начал разваливаться, новые лидеры принялись убивать друг друга в борьбе за власть, один за другим. Вся эта чехарда продолжалась пока одному из них, человеку по имени Кармело, не пришло в голову подключить обученный в Джорджии спецназ. Вполне возможно, что его надоумили партнёры из Кали, которые так и продолжали пользоваться военизированными отрядами неофашистов, как своей самой эффективной ударной силой. Таким образом, выходит, что «Омегас» – это очередной Франкенштейн, созданный ребятами из ЦРУ в самых благих целях, как всегда, кто бы сомневался…
Впрочем, я отвлёкся. Несомненно, за почвенническим бунтом коренных масс Чьяпаса стояли образованные крайне левые интеллектуалы, поднаторевшие в современных коммуникациях и двусторонней симметричной модели связей с общественностью. В течение пары недель они умело перебросили свою мировую войну на медиа-фронт. Но вначале обе стороны постреляли, как полагается, было жарко, да. Льётся кровь, повстанцы отступают в сельву, но не сдаются. Правительство нервничает, силовики хватаются за головы – что делать, как подавить восстание без обвинений в геноциде? Тем временем всколыхнулась практически вся левая и леволиберальная мировая общественность. Вынужденное перемирие. Впрочем, без этнических чисток не обошлось, позже, когда испанские коллеги подключились к консультациям, со своим баскским опытом. Нет-нет, вы не подумайте, никакой угрозы основам мексиканского государства с их стороны не было изначально. Напротив, от повстанческой армии сразу же раздаются призывы к защите национального государства и демократии, вроде как большей, или лучшей демократии, так сказать. Недаром ведь сын бывшего президента Карденаса спешит на переговоры с партизанами и публикует совместное с ними политическое заявление. Зарабатывает неплохие баллы, кстати. Вскоре выдвигается кандидатом в президенты от левой оппозиции, но набирает лишь семнадцать процентов и приходит третьим. С президентскими выборами в тот год вообще всё нечисто. Главного кандидата от правящей партии Колосио в марте убивают, причём, не где-нибудь, в Тихуане. Отец и соратники убитого обвиняют в заказе троих: его основного конкурента Мануэля Камачо, на тот момент уполномоченного комиссии по примирению с повстанцами Чьяпаса, а также президента Салинаса и его преемника Седильо. В сентябре убивают сенатора Руиса Массьеу, несостоявшегося лидера большинства в Палате депутатов. В общем, кровопролитная внутрипартийная война между группами влияния достигает трагического апогея. Убийцы, как водится, психи-одиночки, вроде нашего Освальда. В это трудно поверить, но никто, вы слышите, никто не рассматривает версию о том, что к политической дестабилизации в стране могли приложить руку братья Фуэрте, по крайней мере, вслух. Их вообще тогда оставили в покое на ближайшие десять лет. Безоговорочная победа. На фоне всех этих событий неудивительно, что прокурорский глаз несколько замылился, и рассмотрение моего запроса слегка подбуксовало. Впрочем, ближе к концу года, о нём всё-таки вспомнили, и мне устроили свидание с Монтесом.
«Этот ещё и Эскобара переплюнет», клянусь вам, именно так я и подумал, как только его увидел. Больше всего меня поразил его живой взгляд. Он был в прекрасной спортивной форме. Его лицо совершенно не походило на застывшую маску жестокого и узколобого мегаломана. Я сразу понял, что имею дело с незаурядным бизнесменом и стратегом. С уличным полководцем, если угодно. Когда я назвался, он сразу упал на четвереньки и заглянул в щель под дверью. Никто не должен был нас слышать. Убедившись в этом, Монтес присел, по-заговорщицки придвинувшись поближе к моему уху и, не теряя времени даром, деловито посвятил меня в свой план, изложив условия торга. Очевидно, он только и ждал этого момента и попытался сразу же максимально воспользоваться представившимся шансом. Единственное, чего он опасался, как и все известные наркобароны – это экстрадиции и суда в США. В обмен на пятилетний срок на родине, он брался предоставить неопровержимые свидетельства против братьев Фуэрте, которых, судя по всему, хватило бы на несколько пожизненных сроков для каждого. Он гарантировал, что после устранения тихуанского клана на улицах Мексики настанет мир. У него были большие деловые планы, целая стратегия, основанная разумеется на коррупции местных властей, а не на массовых убийствах, которые мы наблюдаем сейчас. Он напомнил мне самых талантливых отпрысков первых поколений мафиози, чьи легализованные капиталы послужили не только благосостоянию их собственных династий, но и укреплению нашей национальной экономики. Он мог бы быть богатым кофейным магнатом, если бы имел возможность выбрать в качестве жизненного поприща законный бизнес. Знаете, почему я выслал соответствующее ходатайство в Вашингтон? Потому что он меня убедил. Откровенно говоря, в тонкостях судебного производства я разбираюсь не шибко, но я сразу же уловил, что если план Монтеса сработает, есть шанс, что на улицах реально перестанет литься кровь. Разумеется, никаких обещаний давать я ему не стал, но выслушал очень внимательно. Он довольно многое мне тогда рассказал. Говорил, что большинство его людей теперь работало на братьев Фуэрте, потому что им надо было как-то зарабатывать деньги для своих семей. Посвятил в некоторые детали схемы, по которой осуществлялась переброска грузов из Колумбии, а также в базовое распределение ролей. Очень беспокоился за свою семью, детей. Единственная тема, которой начальство запретило мне касаться при допросе, была коррупция. Мне нельзя было спрашивать, кого Монтес подкупил в правительстве. Мы договорились с ним встретиться через месяц, когда у меня будет более чёткая картина возможностей реализации плана на его условиях. Но через две недели из Вашингтона пришёл запрет на мои дальнейшие встречи с ним.
Братья Фуэрте тем временем упивались своей свободой и новообретённым чувством безнаказанности. Людей убивали направо и налево. Например, когда вышибала в одном из баров докопался до Гориллы, настаивая чтобы он перелил пиво из бутылки в пластиковый стакан, тот в ответ выстрелил ему в лицо. В другой раз, он застрелил охранника ночного клуба, когда тот честно признался, что не в курсе с кем говорит. Когда какой-то парень дерзнул ухаживать за одной из девушек, которых Горилла считал своими, Косой забил того насмерть обрезком арматуры в собственном доме. Хуже того, они убивали наших агентов, граждан США, которые вели за ними наружное наблюдение, и им всё сходило с рук. Одного из них вычислили по бессменному мини-вэну, в котором он неотступно сопровождал их грузы. В течение нескольких месяцев до своей гибели агент просил предоставить ему пару других машин, чтобы меньше бросаться в глаза, но руководство неизменно отказывало в связи с ограничениями в бюджете. Братья Фуэрте сунули его головой под отбойный пресс для пластмассы, запустили механизм и держали там, пока череп не столокся в муку. Продолжали они охоту и на Апреля. В девяносто четвёртом они пытались взорвать отель в Гвадалахаре, в котором проходило празднование пятнадцатилетия дочери одного из друзей Апреля, куда он был приглашён гостем. Правда в момент закладки заряда пластита С4, у одного из горе–подрывников с Тридцатки зазвонил мобильный телефон, и их самих разнесло на мелкие кусочки там же. Пытались братья контролировать и публикации в национальных СМИ. У меня есть неопровержимые свидетельства оплаты за правку статей, которую братья Фуэрте переводили в некоторые из центральных органов печати. Они сами добавляли пассажи, расписывая злокозненность конкурентов из Прибрежного картеля, обвиняя их в том, что именно те якобы начали убивать женщин и детей, то есть фактически объявляли чёрное белым и наоборот, что в манипуляциях с массовым сознанием в наши дни происходит нередко. Там где не могли подкупить, как водится, убивали. Один репортёр взялся было за серию статей с журналистским расследованием убийства кардинала в аэропорту Гвадалахары, так на него объявили охоту. Когда же он попал, наконец, в засаду в одном из переулков Мехико, вместо него погиб сам Косой Луис. Он был сражён пулей своего же подельника Лобо, кстати. Решил, понимаешь, взглянуть на тело журналиста, направился во время стрельбы к машине, превращённой ими же в большой дуршлаг, тут одна пуля и срикошетила – об столб да прямо в косой глаз, фьюить! Журналист, между прочим, убежал оттуда. Живым и невредимым. Крайний непрофессионализм, а чего вы ожидали. Как я уже упоминал, мне запрещено было говорить с Монтесом о его связях с коррумпированными чиновниками, иначе он, возможно, рассказал бы мне о своих карманных силовиках из Тихуаны, которые несколько лет кошмарили семью Фуэрте. Теперь дошла очередь и до них. В частности, был там один такой Ибаньес. Вообще-то изначально он был человеком Лётчика, но после того как тот объединил силы с Монтесом, стал работать на обоих, а точнее против братьев Фуэрте. На этом и карьеру себе сделал. Когда Монтеса закрыли, он перевёлся в столицу с повышением, заместителем генерального прокурора. Отпраздновать, правда, не успел. Лобо с Тибуроном с Тридцатки обстреляли его такси в тупичке перед гостиницей. На этот раз успешно. Никто не выжил, включая таксиста. Лётчик к тому времени, воспользовавшись всеобщим перемирием, вернулся из Уругвая и опять прочно взял в свои руки общий бизнес Центрального и Прибрежного картелей. Братья Фуэрте пытались договориться с ним о вечной дружбе. В конце концов, сказали они ему, все наши недоразумения с Монтесом и Пиньей, твоё дело сторона, а твой участок границы мы трогать не собираемся, «Крёстный» поручится. Тот им ответил: «Хорошо, но, как залог мира, мне нужны головы тех, кто ранил мою жену в том ресторане». То есть, Лобо и Тибурона. Братья наотрез отказались. Вскоре Лётчик умер при не до конца выясненных обстоятельствах. Он лёг в столичную клинику пластической хирургии, чтобы изменить внешность, но ему там что-то такое впрыснули, что всего покорёжило, аж в гробу признать никакой возможности не было, сам видел. Лобо с Тибуроном немедленно отправились сюда в Хуарес, чтобы расстрелять среди бела дня обоих заместителей Лётчика с жёнами, прямо за обедом. Центральный картель развалился на группировки помельче. Самыми живучими из них оказались кланы бывших телохранителей «Лётчика», братьев Бернардосов, а также Апреля и «Синего» Хуана. Старичок всё мечтал вновь объединить все стороны в Федерацию посредством мирного договора и наладить мирный и тихий бизнес, вдали от радаров и без бойни. Месяца через три-четыре, одного за другим перестреляли пластических хирургов, оперировавших Лётчика. Братья Бернардосы всё же отмстили. Клан Фуэрте, между тем, продолжал почти безраздельно править улицами бедной Мексики посредством ужаса и морального террора. Как-то раз им доложили, что на одном из хуторов Нижней Калифорнии, с оборудованной там секретной взлётно-посадочной полосой их картеля, не досчитались целого центнера марихуаны. В тот же вечер туда прибыл Лобо с карательным отрядом. Население всех четырёх домов вывели на улицу, положили лицом в грязь и хладнокровно расстреляли из автоматов. В числе убитых была, например, беременная женщина на восьмом месяце, вместе со своим мужем, была там и кормящая мать с годовалым ребёнком. Знаете, у русских преступников есть такое понятие «беспредел», вот именно такой беспредел начал тогда охватывать эту страну, вслед за Колумбией. То есть, я хочу сказать, понимаете, у любого человеческого сообщества, включая организованную преступность, как правило, есть свои неписаные правила, на которых, как на рёбрах жёсткости, покоится структура их совместной жизнедеятельности. Без таких правил любое сообщество разваливается и начинается самоуничтожение вида, война всех против всех до конца света, как у выживших жертв авиакатастрофы в горах, которые начинают живьём поедать друг друга. Или как у обезумевших от голода толп в блокадном Алеппо, что лезут к котлу с гуманитаркой по головам сирот, распихивая и оттирая пары немощных стариков. Боюсь, что начало именно таких процессов мы сейчас с вами здесь и наблюдаем. Человек утрачивает некие фундаментальные характеристики, отличающие нас от животного мира, и погружается в слепую игру дремучих инстинктов монетаризованной природы. Чем это вызвано? Ослепляющая страсть к наживе немногих жиреет на отчаянии окружающей их нищеты. Кокаин, который вы только что с таким видимым смаком распробовали, является одним из самых изысканных удовольствий, подаренных человечеству горькой почвой нашего континента. Это прекрасное лекарство от свойственной многим нашим жителям духовной пустоты, чудесным образом компенсирующее отдельные провалы и изъяны в коллективной психике нашего неизлечимо больного общества. Прав, тысячу раз прав был бывший министр внутренних дел из правительства Фогта, когда говорил, что у самих мексиканцев нет проблемы наркозависимости, что эта проблема целиком и полностью вызвана средним североамериканским потребителем с его загребущими ноздрями и изголодавшимися по недосягаемому моральному удовлетворению клеточками мозга. Это обратная сторона американской мечты, как философии успеха. Кокаин – это раскодированный поток желания в чистом виде.
Чистый алкалоид из листьев коки с Андских гор начали добывать в середине девятнадцатого века. Его использовали для анестезии при офтальмологических операциях, а также в стоматологии и хирургии спинного позвоночника. В наше время «контрас» тоже, кстати, давали кокаин своим тяжелораненым товарищам на фронте, иногда смешивая его с колой. Когда каким-то лихим фармацевтом были открыты развлекательные свойства сего алкалоида, смекалистые виногоны начали добавлять его в новые ликёры и энергетические напитки. Больше всех преуспела наша «кока-кола». Со временем сам кокаин, конечно, убрали из её состава, но головной офис в Атланте до сих пор закупает у фармацевтов побочные продукты переработки кокаиновой базы, потому что использует их в секретной формуле «кока-колы». Какое-то время в первой половине ХХ века легальная кокаиновая индустрия в Перу процветала. На побережье, вблизи крупных портов функционировало до тридцати крупных заводов по переработке листьев боливийской коки и производству экспортного продукта. Только в сорок восьмом году, уже став мировой сверхдержавой, мы смогли вынудить Перу принять закон о запрете на производство кокаина. После того как его производство и экспорт стали нелегальными, и Штаты взяли перуанские порты под неусыпный контроль, инициативу перехватили чилийские контрабандисты. На севере Чили был организован крупнейший международный рынок, процветавший на протяжении пятидесятых и шестидесятых годов. В частности был там такой клан Хуасаф ливанского происхождения, которому удалось наладить бесперебойную цепочку от боливийских производителей пасты через приграничные перевалочные базы с лабораториями до порта Арики, откуда грузы отправлялись конечным потребителям или колумбийским посредникам. Лавочку прикрыл Аугусто Пиночет в семьдесят третьем. Как вы знаете, диктаторские режимы не терпят конкуренции в лице тайных лож или организованной преступности. Единственной возможной средой обитания для организаций мафиозного типа является представительная демократия – это научный факт. Кто-то из чилийских наркопроизводителей, сбежав от расстрельных команд обратился к колумбийским контрабандистам, самым влиятельным из которых к тому моменту стал Эскобар. Он, помнится, тогда возил партии незадекларированных цветных телевизоров для местных богачей. Таким вот образом, лучший друг нашей страны Пиночет косвенно дал старт восходящим звёздам Пабло Эскобара и сеньоров из Кали, а уж те передали эстафету нашим мексиканским друзьям. Дальнейшее вам известно из моих предыдущих рассказов.
Восьмая глава.
КОНФИРМАЦИЯ В ТАМАУЛИПАСЕ
1.
– Добро пожаловать, дорогие прихожане, на празднование конфирмации этой маленькой дщери Божьей, – торжественно провозгласил епископ Хулио Вакеро, и продолжил, обращаясь уже к стоявшей перед ним молодой семье. – Вы связали свои жизни узами брака, дали рождение этому ребёнку, крестили её и теперь вы вместе пришли в Церковь, чтобы подтвердить перед Господом и Церковью её крещение. Как зовут тебя, дочь моя?
Задумчивая, семилетняя девочка в белом платьице молчала, залюбовавшись игрой бликов майского солнечного света, падавшего на алтарь сквозь разноцветное стекло оконного витража.
– Соледад, падре, – буркнул Кармело, угрюмый молодой отец с редеющими, несмотря на молодой возраст, волосами, одетый в мятый бежевый костюм. Его тихая супруга меланхолично кивнула священнику. Оскар Чавес, лучший друг Кармело, выступил вперёд и, положив руку на плечо молодого папаши, лучезарно улыбнулся отцу Хулио. Он был крёстным отцом малютки, когда она только родилась, и сегодня Кармело с супругой вновь выбрали его крёстным по случаю конфирмации.
– Чудесное имя, да хранит оно её от одиночества в этом мире[13]! Ни один человек не должен быть островом в море божьей любви! Помните же, что испросив крещения для своего ребёнка, вы обязаны растить его в христианской вере. А ты, маленькая Соледад, придя сюда сегодня, тем самым отрекаешься от греха и от всякого зла.
– Как у раненой пумы, – пробормотал Пако.
– Что?
– У неё глаза были как у раненой пумы, брат, – пояснил Пако.
Пепе зашёлся в очередном, ещё более сильном припадке гомерического хохота. Остановиться он смог только из-за того, что в итоге закашлялся.
3.
Вся семья Гутьересов собралась за ужином, когда прибыл с работы дон Фелипе. Он обменялся крепким рукопожатием с племянником, не сводя впрочем с него цепкого взгляда своих колючих глаз, потом порывисто обнял и прижал его к себе, условно взъерошив ладонью колючий ёжик его волос. Домашний повар приготовил в тот вечер восхитительное мясо барбакоа, Пако уплетал за обе щеки, едва успевая отвечать или как-либо ещё реагировать на частые реплики доньи Сары, её расспросы об Америке и о здоровье матери. Она деликатно не касалась темы отца, уже много лет не выходившего на свободу из-за решётки. Между тем, от тётушки не укрылось несколько восхищённых взглядов, которые племянник словно бы невзначай бросил на Марию Хавьеру. Удивительно, ведь ещё утром он мнил себя страстно влюблённым в рыжую незнакомку из мотеля! Сама Марьяха очевидно тоже обратила внимание на то, что пользуется повышенным вниманием кузена. В какой-то момент она тихо выскользнула из-за стола и удалилась без объяснения причин. Как это часто водится у молоденьких девушек, едва вступивших в пору цветения, чем сильнее им нравится парень, тем больше они тщатся продемонстрировать показное равнодушие на первых порах, столкнувшись с ним невзначай. Очередной пылкий взор Пако озадаченно упёрся лишь в столовые приборы с недоеденным ужином перед опустевшим стулом, невольно вызвав понимающую усмешку тёти Сары. Дон Фелипе большей частью молчал в нафабренные усы, но после ужина пригласил Пако в свой кабинет для приватной беседы.
– Твоя мать звонила мне на днях, – начал старший Гутьерес, как только они уединились. – Она очень за тебя беспокоится.
– Что ты ей сказал, дядя? – Пако заёрзал в кожаном кресле, как если бы вдруг осознал, что попал на медленно разгорающуюся жаровню.
– Ничего, – дон Фелипе пожал плечами. – Я ведь ещё не знал, что ты приедешь к нам. Но что там у тебя стряслось на самом деле? Давай-ка начистоту. Иначе я ничем не смогу тебе помочь.
– Мать что-то тебе сказала? – расслабившийся, было, Пако вновь забеспокоился.
– Нет, но за моим домом уже несколько дней ведётся круглосуточное наблюдение. Свои люди в полиции сообщили мне, что на тебя охотится ФБР и, судя по тому, что тебя не взяли сразу, ты по уши влип во что-то серьёзное. Повторяю, я могу тебе помочь выпутаться из проблем, какими бы они ни были, но ты должен быть предельно откровенен со мной, на сто пятьдесят процентов.
Пако тоскливо озирался кругом в тщетном поиске подсказок. Громко тикали напольные часы с которых хищно скалились головы бронзовых горгулий и черепа в капюшонах. Твёрдые корешки книг убегали ввысь под потолок бесконечными рядами: Карнеги, Макиавелли, стихи Неруды, Данте. Дядя задумчиво взял в руку бильярдный шар и ловко запустил его по зелёному сукну стола для снукера. Шар лихо прокатился по центру, повалив сразу несколько крохотных фигурок для карамболя, заранее выстроенных горничной, и совершив изящный вираж у кромки. Решившись Пако, наконец, выпалил:
– Ну, мы в общем убили одного парня, дядя, но клянусь богом, я сам этого не ожидал. Всё случилось так внезапно, как в кошмарном сне. А ведь я всего лишь хотел узнать у него кое-что.
– Во-первых, мы – это кто?
– Мы с друзьями, мои названые братья, моя клика.
– Компаньоны по мелкой хулиганке в общем, – дядя кивнул. – Продолжай. Что же ты такого хотел узнать у того бедняги?
– Адрес, местонахождение человека, который стрелял в меня, – увидев, что брови дяди впервые с начала разговора удивлённо поползли вверх, Пако продолжил свой рассказ с нарастающим жаром. – Видишь ли, дядя, мы, то есть наша раса, наш народ, держим весь город, как ты, наверное, слышал. Кроме нас в городе, разумеется, есть и другие народы, но они, как правило, не лезут в наши дела, знают своё место, и тогда мы живём с ними в мире. Был среди них один гадёныш, он открыл свою лавочку на одной из главных улиц, которая уже несколько лет за нами, все, кто в теме, знают об этом. Конечно, у него была солидная поддержка, своя толпа, азиаты, некоторые из чёрных контор. Я поговорил с ним, предупредил, чтобы он валил оттуда. Тот вроде с понятиями, всё гривой тряс, «завтра же» говорит «съеду, не хочу проблем с вами, брат». А ещё через неделю мне старшие говорят: «разберись, что там за мистер Чин[11] барыжит «спидами» на главной улице». Я ушам своим не верю – тот хрен обосновался в трейлере за городом, сам варит и сам развозит даймы[12] на скидку по той же улице. Самого не нашли, но трейлер мы разыскали и поджарили. На другой день свои мне бомбят на мобилу: «твоего дружка Чарли спалили только что на районе, в торговом центре каплями в нос и сиропом от кашля затоваривается». Мы с братками на парковку заехали, думал разобраться с ним по-людски, что да как, и какую часть базара он недопонял. А он подходит со стволом наготове и без разговора шмаляет мне прямо в грудь. Ранил меня – на мне сковородка была, иначе порешил бы – а кореша моего так и завалил на месте, и сразу когти рвать. Ну а потом – я в больничке был уже – узнаю, что на улице война идёт, наши азиатов мочат, да и батя в тюрьме зелёный свет на них дал. Но самое главное, та паскуда испарилась без следа, ни слуха, ни духа. Вот поэтому я, как его дружка повстречал в городе, так обрадовался, сшиб его, швырнул в багажник, увёз к пацанам на хату. Вообще-то он почти сразу раскололся, когда мы его чутка запертым в ангаре подержали, в Санта-Монике, но пацаны увлеклись, по правде говоря, замучили его насмерть.
– Твоя речь не совсем ясная, но я понял, что ты готов убивать, лишь бы кто-то не продавал «спид» на какой-то там улице. Вы там у себя тоже из-за наркотиков сжить друг друга со света готовы, – с горьким вздохом заметил дядя, – почти как здесь. Всё-таки весь мир – одна плевательница.
– Мне нет дела до наркотиков, дядя, – взвился Пако. – Речь идёт о моём достоинстве, о моей репутации. В меня стреляли, и я не могу жить в мире сам с собой, пока не найду того, кто стрелял и не отомщу ему. Вся моя жизнь разваливается на глазах, и я ничего с собой не могу поделать, пока не отплачу ему той же монетой. Ты ведь понимаешь, дядя, о чём я говорю?
– Да, понимаю, – ответил дядя. – Если ты действительно чувствуешь, что твоя жизнь разваливается из-за этого, значит, она большей частью состоит из мнений твоих уличных дружков о тебе, а месть – твоё ребро жёсткости.
– Не совсем понял, дядя.
– Моя компания достигла рекордных показателей положительного сальдо несколько лет назад, незадолго до Большой рецессии. Основной статьёй доходов были стальные конструкции, которые мы изготавливали по заказам с техасских месторождений сланцевой нефти. Это были гигантские многоуровневые сооружения с целыми лабиринтами из лесенок, ходов, люков и подвесных платформ с перилами. Так вот, каждый из уровней такой многотонной конструкции держался на рёбрах жесткости – это такие специальные элементы, уголки, которые несут на себе всю рабочую нагрузку. Малейший просчёт или дефект в ребре жёсткости способен рано или поздно повлечь за собой обрушение всей сложной конструкции. Я считаю, что в жизни каждого мужчины присутствует такое ребро жёсткости, на котором покоится его судьба. Моё ребро жёсткости – это моя семья, и когда я не смог сберечь её неприкосновенность, моя жизнь чуть не покатилась под откос.
– О чём ты, дядя? – ошарашенно поинтересовался Пако.
– Откровенность за откровенность, – невозмутимо ответил его дядя. – Ты заметил, какие перемены произошли с Марьяхой?
– Она стала очень красивой, – признался Пако, покраснев до ушей.
– Слишком красивой для этого города, увы, – бесстрастно продолжил дон Фелипе, чей голос однако начал еле заметно подрагивать. – Мы не смогли уберечь её честь и душевное здоровье. Одним злосчастным вечером, когда она возвращалась с пятнадцатилетия одноклассницы, её похитили, как в те годы случалось со множеством девушек по всему Хуаресу. Счастливое исключение составляла Золотая зона, и именно поэтому я не предпринял всех должных мер по охране её безопасности – вечеринка проходила в паре кварталов отсюда. Тем не менее, нашу дочь похитили и целые сутки насиловали в извращённой форме в каком-то клоповнике. Потом какой-то очередной насильник, возможно отпрыск одного из соседних семейств, узнал её в лицо, и это спасло ей жизнь. Её выгрузили на городской свалке с трупами нескольких других девушек. Она лежала в яме среди мёртвых тел, со связанными скотчем руками и ногами и с залепленным ртом несколько часов, пока её не обнаружили. Разумеется, в отличие от тебя, я не стал искать способов удовлетворить чувство мести. От этого всё стало бы лишь ещё хуже для неё и для всех нас. Хуарес страшный город, который держится на повседневной жестокости. Мы терпим, молчим и молимся Господу, надеясь на лучшее. Священник нашего прихода, дон Ансельмо, сказал, что мы должны простить насильникам, освободить наши сердца от обиды и воли к мести. Но это очень тяжело. Шрамы от порезов и укусов, ожоги от сигар на теле Марьяхи, может быть, и зарубцевались, но шрамы на её израненном сердце не затянутся никогда. Я отправил её учиться в Мехико, но она уже не видит для себя радости в этом мире, не находит в нём более ни любви, ни добра. Она решила удалиться в монастырь святой Терезы и, похоже, её уже не отговорить. Мы упросили её закончить учёбу, но, скорее всего, это только отсрочка. Скорее всего, она согласилась только из-за того, что в монастыре приветствуется высшее образование.
– Какой ужас, дядя, – промолвил потрясённый Пако. – Ужас и голимое бесчестье кругом. Если когда-нибудь станет известно, кто это сделал, располагай мной, дядя.
– Ты сам пытал того бедолагу в Санта-Монике? – внезапно спросил дон Фелипе.
– Все пытали, – уклончиво буркнул Пако и отвернулся.
В бесхитростной душе Пако безраздельно правили те схемы мира, что были усвоены им на улице ещё в далёком детстве. Во-первых, это была безусловная лояльность к банде, особенно к её главарям, плотно замешанная на ужасе и моральном терроре, крепко вбитых в голову кулаками старших дружков. Во-вторых, проистекавшее из той самой лояльности, презрение к собственной смерти, готовность умереть в любой момент. В-третьих, что важнее, ещё большее небрежение к любым аспектам чужой смерти, готовность убить любого, на кого покажут, по любому поводу и в любой обстановке. Не будучи природным садистом, он, не моргнув глазом, продолжал по-изуверски кромсать безобидного паренька, когда тот уже едва мог членораздельно произносить свои жалкие мольбы о пощаде. Удары мачете оставляли глубокие и продольные резаные раны на его теле, из которых кровь не капала, как от удара ножом, а стекала густыми струями, оставляя лужи по земле, и засыхая густой сукровицей на его коже, пропитывая волосы и одежду с головы до пят. Лишь бы дружки не подумали, что он в чём-то мягче чем они. Старшие пацаны с района всегда носили мачете в своих баулах и рюкзачках, потому что зарубить чужака считалось гораздо круче, зрелищнее и эффектнее, чем просто расстрелять из машины. Выложенные в сети фотографии человеческой плоти превращённой в нашинкованное полосами бурое месиво всякий раз поднимали статус банды в трансконтинентальном уличном рейтинге до недосягаемых высот. «Репутация» среди себе подобных, о которой Пако столь убеждённо говорил дону Фелипе, надёжно защищала его неокрепший мозг от любой угрозы самостоятельного размышления о мире. Всё остальное народонаселение, не входившее в круг товарищей Пако по «БП-13», или побратавшихся с ними банд, представлялось ему скопищем лохов, после пяти минут общения с которыми, Пако остро тянуло блевать. Ему казалось, что «гражданские», в грош не ставят ни себя самих, ни людей, не ведая истинной неисповедимости дорог Жизни. Схожим образом рассуждал и Койот и другие, с кем выпадало пообщаться, когда вдруг накатывала философия в минуту расслабухи с желанием потолковать за грешную судьбу. Вот и теперь он вполне искренне готов был винить всё остальное человечество за ужас и голимое бесчестье, царившие кругом.
– Хорошо, сформулируем по-другому, ты смог получить от него всю требующуюся тебе информацию? – настойчиво спросил дядя.
– Да, дядя, он сказал, что это чепушило скрывается где-то между Россией и Китаем, в городе Алматы, работает там, в торговой миссии одной из азиатских стран. Дядя, прошу тебя, дай мне работу, дай мне шанс сделать для тебя всё, что ты только пожелаешь, только помоги мне до него добраться.
– Речь как раз об этом. Ты не умеешь работать, считать деньги, скрывать доходы от налогов или защищаться в суде. Но ты умеешь убивать и пытать людей. Скажем так, что, возможно, твои услуги могут пригодиться кое-кому. Не мне. Одному очень серьёзному человеку. Взамен ты сможешь попросить его отправить тебя в это Алматы, хотя сомневаюсь, что даже у него есть хоть какое-либо влияние или поддержка в той части света.
– Никакой поддержки мне не нужно, дядя, – убеждённо сказал Пако. – Я всё сделаю сам. Я готов оказать любую услугу тому человеку. И я отплачу тебе, дядя, я буду обязан тебе по гроб, «до шести футов внизу», как говорят у нас.
– Мне тоже ничего от тебя не нужно, – сказал дон Фелипе, завершая разговор с племянником. – Но я тебе помогу. А теперь иди спать.
Когда Пако почтительно, на цыпочках, покинул дядин кабинет, дон Фелипе застыл в кресле перед бессмысленным проёмом своего декоративного камина. Его немигающий взгляд покоился на отсыревших поленьях, праздно сложенных когда-то давным-давно за чистенькой решёткой крест-накрест. Из его глаз словно бы украдкой выкатывались скупые слёзы, не замечая которых, он погрузился в очередной ожесточённый диалог с создателем.
Марьяха ворочалась в своей постели без сна, комкая простыни, бессознательно стискивая одну из подушек в порывах какой-то неведомой ей до тех пор, нерастраченной нежности. Она и не заметила, что так и невостребованный молитвенник, обычно заменявший ей вечернее чтение, уже давно выпал из её руки на пол. Её преследовал восхищённый взгляд Пако, его наивные чёрные глаза, в которых светилось волшебное тепло, абсолютно не вязавшееся с его неотёсанным обликом, нелепым сленгом и брутальными манерами. Приезд кузена заставил Марьяху почувствовать в себе какую-то новую невинность.
4.
Альманегра во сне Джека был похож на классического Мефистофеля. Он был одет во всё чёрное, у него была красная кожа, свиное рыло, а его волосы были уложены так, что завитки, топорщившиеся с двух сторон, напоминали рожки. Он тащил парочку упиравшихся детей за руки к краю самой высокой эстакады на земле, и при этом, оборачиваясь, постоянно кричал в камеру: «Смотри, Пинья, видишь, что ты наделал? Эти дети прямо сейчас примут лютую смерть за твою тупость. На кого ты голос свой вздумал поднять, шелупонь позорная?». Потом он наклонялся к малюткам и шипел: «Дети, вы хоть сейчас понимаете до чего ваш проклятый отец довёл вас, вы понимаете?!». Малыши послушно кивали, надеясь, что если поддакивать Альманегре, он их отпустит. Но он всё шипел, работая на камеру: «Сейчас мне придётся вас сбросить с этого моста, во-о-о-он на те острые камни на дне оврага и когда вы разобьётесь в лепёшку вам будет очень–преочень больно, и всё из-за того, что ваш отец очень плохой человек, очень-очень плохой человек, он вас не любит, именно из-за него вы умрёте». Дети хныкали, мальчик пытался вырвать свою руку, но Альманегра беспощадно пинал его и отвешивал ему подзатыльники. Закончив говорить, он вдруг схватил мальчика за шиворот, приподнял над собой и изо всей силы швырнул за перила моста. Невидимый оператор перешёл на замедленный режим съёмки. Ребёнок падал лицом вверх и беспомощно тянул свои ручки ввысь, его открытый рот застыл в крике ужаса. Он стремительно удалялся, несмотря на то, что оператор, судя по всему, постоянно подкручивал колёсико крупного плана. Затем он перешёл к портретному изображению Альманегры, державшего безутешно рыдающую девочку в одной руке и показывающего пальцем другой на крохотный трупик её братика, плававший в собственной крови далеко внизу. Он снова кричал ей в лицо, как безумный: «Смотри на него, видишь, он разбился вдребезги, твой братик. И ты сейчас отправишься вслед за ним. Запомни хорошенько, вбей в свою головку, что всё это из-за вашего отца, всё из-за вашего проклятого отца. Он во всём, во всём виноват. Так и знайте». В безутешном плаче девочки, в её бесконтрольной дрожи было уже нечто нечеловеческое. До неё всё дошло именно так, как того добивался Альманегра. Он картинно поднял девочку над головой, как тряпичную куклу и, щёлкнув в воздухе своим красным хвостом с остриём, точно таким же резким движением швырнул её вниз. Джек проснулся от ужаса, его трясло. Люди так не делают. Человек на такое не способен. Или нет? Он привстал на кровати и потёр ладонями глаза. Вчера они с Джимом явно перебрали калифорнийских вин и мескаля. Инициатором опрокидывания всё новых и новых стопок «вверх дном» да в глотку был, конечно же, старый Джим. Похмелье было тяжёлым, жизненные соки, казалось, превратились в какой-то вязкий шлам, еле-еле поддерживавший жизнь в утомлённом организме. Когда Джек встал и попробовал пройтись до туалета, его штормило как накануне, шатало из стороны в сторону. Смочив полотенце холодной водой он приложил его к раскалённому лбу, но компресс не помогал. Очевидно, только Джеймс мог спасти его. Осторожно пробираясь по коридору до его номера, он держался за стеночку, не замечая ироничных взглядов горничных, катавших по коридору свои тележки.
Новый приятель Джека, открывший ему дверь на условный стук, ничуть не удивился его приходу. Он сам выглядел достаточно помятым, несмотря на то, что вышел прямиком из душа, облачённый в махровый халат с логотипом отеля на сердце. В ответ на бессвязные, хриплые жалобы Джека на дурное самочувствие, он понимающе кивнул и жестом пригласил его пройти за собой вглубь номера. Там, на журнальном столике стояло пустое серебряное блюдо из–под фруктов, на котором уже было разлиновано несколько дорожек из белого порошка. Джим энергично отмахнулся от слабых возражений Джека – «Бросьте, старина, хороший коп должен обладать самыми непосредственными знаниями о том, против чего борется» – и протянул ему свёрнутую банкноту. Джек послушно втянул кокаин в ноздрю. Ощущение было поначалу не из приятных, обожжённая слизистая оболочка носоглотки онемела, но спустя несколько минут, перебрасываясь ничего не значащими фразами с собеседником, он вдруг почувствовал, как на него нахлынуло чувство необычайного блаженства. Джек удобно развалился на гостиничном диване, скрестив пальцы своих рук на затылке, словно загорающий на пляже. Голову отпустило, виски словно бы освободились из незримых тисков, тягучий шлам в венах превратился в стремительные потоки огненной энергии, мысли начали на бегу превращаться в слова, порой даже не успевая толком сформулироваться на кончике языка. В течение четверти часа он полностью раскрыл перед Джимом всё, что лежало у него на душе: скептицизм, страхи, сомнения.
– Очень странно, – пожевав губами, ответил Джим. – Мы виделись с Нилом несколько лет назад на семинаре во Флориде. Это были межведомственные курсы повышения квалификации для руководителей среднего звена. Там были люди из бюро, из управления, из агентства, наши. Одной из основных тем были как раз просочившиеся в жёлтую прессу слухи о предполагаемом сотрудничестве между БП-13 и Аль-Каидой. Знаете, переброска боевиков в Штаты через пористую мексиканскую границу и тому подобное. Нил не может не знать, что эта версия была признана нерабочей, что она с тех пор никем всерьёз не рассматривается. Если он, правда, отправил вас по следу этого отморозка с целью выявить его связи с исламистами, сдаётся мне это заведомо невыполнимая задача, за которой могут крыться какие-то другие мотивы.
Джек молчал, интуитивные догадки и подозрения носились в его голове, как хоккейная шайба по отполированному льду олимпийской арены.
– Впрочем, если это так уж необходимо, я могу вам помочь сочинить симпатичный рапорт на заданную тему, – увлечённо продолжил свой вдохновенный мозговой штурм старый Джим. – Например, в регионе реально присутствует «Хезболла», которая находится в постоянном активном поиске финансирования для своих боевых операций в Сирии. Их можно было бы легко привязать к вашему делу. Данные об их местном присутствии реально содержатся в базе УБН. Информаторов у меня здесь много, надо будет, подтвердят. Мой вам совет – в таких случаях всегда полезно проявлять креативность, не стоит полагаться лишь на сухую последовательность фактов. Ваш босс, судя по всему, так и делает. Расчленёнка в вашем деле ну никак не бьётся с джихадом – эта рабочая версия свидетельствует либо о полнейшем непрофессионализме со стороны Нила, либо о его неискренности в отношениях с вами. Если эти ребята вырезали жертве сердце обсидиановым кинжалом – то это откровенное мимикрирование под древние ацтекские ритуалы и ничего удивительного в этом нет. Видите ли, Джек, в среде молодёжи из банд латиноамериканского происхождения в последнее время имеет хождение всевозможная бутафория, прямо или косвенно связанная с месоамериканской мифологией и историей. Это мода, не более того. Вы, например, конечно, слышали об участнике БП-13, который пытался покрыть свою мошонку расплавленным золотом в подражание царственным особам народа майя?
– Слышал, – машинально отозвался Джек. – Это фейк вроде.
– Как бы то ни было, все эти разговорчики про Ацтлан, мифическое великое прошлое ацтеков, «коричневую гордость» – просто националистическая мишура для необразованной и ущемлённой прослойки нашего населения.
Джим вытащил из ящичка прикроватной тумбочки большой полиэтиленовый пакет с шишками мексиканской конопли, раскрошил парочку на газету и начал заворачивать их в самокрутку при помощи специальной машинки. Джек, бесцеремонно нырнув в мини-бар, достал оттуда бутылочку «Короны», лайм, соус «Табаско», и, уже начисто позабыв о давешних треволнениях, попросил:
– Джим, а расскажите о вашей первой встрече с Монтесом. Помните, вы обещали в прошлый раз?
Седьмая глава.
СТАРЫЙ ДЖИМ ВСПОМИНАЕТ (3)
Как вы помните, мой запрос на содействие затерялся в кулуарах Генеральной прокуратуры на долгое время, и это неудивительно. Им было чем заняться, поверьте. В новогоднюю ночь в Чьяпасе вспыхнуло вооружённое восстание местных индейцев, захвативших добрую треть штата, с административными зданиями, высокопоставленными пленными и всем прочим, как полагается. Они объявили, ни много, ни мало, четвёртую мировую войну глобальному мировому порядку, смутно ссылаясь на действия теневого правительства из международных банков. Что впрочем, если задуматься, не так уж далеко от истины – пахотные земли этих маисовых людей скрывают в своих недрах богатые залежи урана и нефти. Крупные кредиты на разработку недр, по идее, до сих пор пылятся в печальной и убыточной невостребованности. Наша реакция? Пентагон и ЦРУ предоставляют базы для срочной передачи – совместно с инструкторами из Англии и Израиля – всего имеющегося в активе опыта борьбы с массовыми вооружёнными движениями. Специально для подавления восстания в Чьяпасе было создано два элитных подразделения – аэромобильная и амфибийная группы сил специального назначения. Натаскивают отборных головорезов из местной солдатни, всё как полагается: смешанные боевые искусства, обращение с самым смертоносным оружием от передовых производителей, тактика боя в условиях городской и сельской герильи, высокие технологии. Большей частью обучение происходит в Форте Беннинг, штат Джорджия, то есть в учебном центре Института западного полушария по безопасности и сотрудничеству. Их вклад в борьбу с повстанцами неоценим – полсотни трупов с отрезанными ушами и носами по оврагам Чьяпаса. Обратите внимание, спустя пять лет дезертиры именно из этих двух подразделений создадут военизированный картель нового образца «Омегас», одно из самых страшных порождений нарковойны в Мексике. Это вам уже далеко не гопники с Тридцатки. Суть в том, что ко времени описываемых событий в полное расстройство пришли дела преуспевавшего некогда Восточного картеля. У них были прекрасно налаженные маршруты и полностью освоенные рынки сбыта в Техасе, Луизиане, Нью–Йорке и Чикаго. Вы, наверное, помните, они были крепко завязаны с сеньорами из Кали. После смены руководства как в УБН, так и в колумбийской национальной полиции, эту преступную организацию всё-таки удалось дожать. Арестовали шестерых боссов. Обезглавили их организацию. Черёд их мексиканских партнёров из Восточного картеля наступил по умолчанию. Тут уж ФБР, воспользовавшись нашим «бюджетным дефицитом», поспешило объявить награду в два миллиона за информацию об их главаре, «Племяннике» Мапе. Конечно же, его немедленно арестовали и экстрадировали. Дали одиннадцать пожизненных. Картель начал разваливаться, новые лидеры принялись убивать друг друга в борьбе за власть, один за другим. Вся эта чехарда продолжалась пока одному из них, человеку по имени Кармело, не пришло в голову подключить обученный в Джорджии спецназ. Вполне возможно, что его надоумили партнёры из Кали, которые так и продолжали пользоваться военизированными отрядами неофашистов, как своей самой эффективной ударной силой. Таким образом, выходит, что «Омегас» – это очередной Франкенштейн, созданный ребятами из ЦРУ в самых благих целях, как всегда, кто бы сомневался…
Впрочем, я отвлёкся. Несомненно, за почвенническим бунтом коренных масс Чьяпаса стояли образованные крайне левые интеллектуалы, поднаторевшие в современных коммуникациях и двусторонней симметричной модели связей с общественностью. В течение пары недель они умело перебросили свою мировую войну на медиа-фронт. Но вначале обе стороны постреляли, как полагается, было жарко, да. Льётся кровь, повстанцы отступают в сельву, но не сдаются. Правительство нервничает, силовики хватаются за головы – что делать, как подавить восстание без обвинений в геноциде? Тем временем всколыхнулась практически вся левая и леволиберальная мировая общественность. Вынужденное перемирие. Впрочем, без этнических чисток не обошлось, позже, когда испанские коллеги подключились к консультациям, со своим баскским опытом. Нет-нет, вы не подумайте, никакой угрозы основам мексиканского государства с их стороны не было изначально. Напротив, от повстанческой армии сразу же раздаются призывы к защите национального государства и демократии, вроде как большей, или лучшей демократии, так сказать. Недаром ведь сын бывшего президента Карденаса спешит на переговоры с партизанами и публикует совместное с ними политическое заявление. Зарабатывает неплохие баллы, кстати. Вскоре выдвигается кандидатом в президенты от левой оппозиции, но набирает лишь семнадцать процентов и приходит третьим. С президентскими выборами в тот год вообще всё нечисто. Главного кандидата от правящей партии Колосио в марте убивают, причём, не где-нибудь, в Тихуане. Отец и соратники убитого обвиняют в заказе троих: его основного конкурента Мануэля Камачо, на тот момент уполномоченного комиссии по примирению с повстанцами Чьяпаса, а также президента Салинаса и его преемника Седильо. В сентябре убивают сенатора Руиса Массьеу, несостоявшегося лидера большинства в Палате депутатов. В общем, кровопролитная внутрипартийная война между группами влияния достигает трагического апогея. Убийцы, как водится, психи-одиночки, вроде нашего Освальда. В это трудно поверить, но никто, вы слышите, никто не рассматривает версию о том, что к политической дестабилизации в стране могли приложить руку братья Фуэрте, по крайней мере, вслух. Их вообще тогда оставили в покое на ближайшие десять лет. Безоговорочная победа. На фоне всех этих событий неудивительно, что прокурорский глаз несколько замылился, и рассмотрение моего запроса слегка подбуксовало. Впрочем, ближе к концу года, о нём всё-таки вспомнили, и мне устроили свидание с Монтесом.
«Этот ещё и Эскобара переплюнет», клянусь вам, именно так я и подумал, как только его увидел. Больше всего меня поразил его живой взгляд. Он был в прекрасной спортивной форме. Его лицо совершенно не походило на застывшую маску жестокого и узколобого мегаломана. Я сразу понял, что имею дело с незаурядным бизнесменом и стратегом. С уличным полководцем, если угодно. Когда я назвался, он сразу упал на четвереньки и заглянул в щель под дверью. Никто не должен был нас слышать. Убедившись в этом, Монтес присел, по-заговорщицки придвинувшись поближе к моему уху и, не теряя времени даром, деловито посвятил меня в свой план, изложив условия торга. Очевидно, он только и ждал этого момента и попытался сразу же максимально воспользоваться представившимся шансом. Единственное, чего он опасался, как и все известные наркобароны – это экстрадиции и суда в США. В обмен на пятилетний срок на родине, он брался предоставить неопровержимые свидетельства против братьев Фуэрте, которых, судя по всему, хватило бы на несколько пожизненных сроков для каждого. Он гарантировал, что после устранения тихуанского клана на улицах Мексики настанет мир. У него были большие деловые планы, целая стратегия, основанная разумеется на коррупции местных властей, а не на массовых убийствах, которые мы наблюдаем сейчас. Он напомнил мне самых талантливых отпрысков первых поколений мафиози, чьи легализованные капиталы послужили не только благосостоянию их собственных династий, но и укреплению нашей национальной экономики. Он мог бы быть богатым кофейным магнатом, если бы имел возможность выбрать в качестве жизненного поприща законный бизнес. Знаете, почему я выслал соответствующее ходатайство в Вашингтон? Потому что он меня убедил. Откровенно говоря, в тонкостях судебного производства я разбираюсь не шибко, но я сразу же уловил, что если план Монтеса сработает, есть шанс, что на улицах реально перестанет литься кровь. Разумеется, никаких обещаний давать я ему не стал, но выслушал очень внимательно. Он довольно многое мне тогда рассказал. Говорил, что большинство его людей теперь работало на братьев Фуэрте, потому что им надо было как-то зарабатывать деньги для своих семей. Посвятил в некоторые детали схемы, по которой осуществлялась переброска грузов из Колумбии, а также в базовое распределение ролей. Очень беспокоился за свою семью, детей. Единственная тема, которой начальство запретило мне касаться при допросе, была коррупция. Мне нельзя было спрашивать, кого Монтес подкупил в правительстве. Мы договорились с ним встретиться через месяц, когда у меня будет более чёткая картина возможностей реализации плана на его условиях. Но через две недели из Вашингтона пришёл запрет на мои дальнейшие встречи с ним.
Братья Фуэрте тем временем упивались своей свободой и новообретённым чувством безнаказанности. Людей убивали направо и налево. Например, когда вышибала в одном из баров докопался до Гориллы, настаивая чтобы он перелил пиво из бутылки в пластиковый стакан, тот в ответ выстрелил ему в лицо. В другой раз, он застрелил охранника ночного клуба, когда тот честно признался, что не в курсе с кем говорит. Когда какой-то парень дерзнул ухаживать за одной из девушек, которых Горилла считал своими, Косой забил того насмерть обрезком арматуры в собственном доме. Хуже того, они убивали наших агентов, граждан США, которые вели за ними наружное наблюдение, и им всё сходило с рук. Одного из них вычислили по бессменному мини-вэну, в котором он неотступно сопровождал их грузы. В течение нескольких месяцев до своей гибели агент просил предоставить ему пару других машин, чтобы меньше бросаться в глаза, но руководство неизменно отказывало в связи с ограничениями в бюджете. Братья Фуэрте сунули его головой под отбойный пресс для пластмассы, запустили механизм и держали там, пока череп не столокся в муку. Продолжали они охоту и на Апреля. В девяносто четвёртом они пытались взорвать отель в Гвадалахаре, в котором проходило празднование пятнадцатилетия дочери одного из друзей Апреля, куда он был приглашён гостем. Правда в момент закладки заряда пластита С4, у одного из горе–подрывников с Тридцатки зазвонил мобильный телефон, и их самих разнесло на мелкие кусочки там же. Пытались братья контролировать и публикации в национальных СМИ. У меня есть неопровержимые свидетельства оплаты за правку статей, которую братья Фуэрте переводили в некоторые из центральных органов печати. Они сами добавляли пассажи, расписывая злокозненность конкурентов из Прибрежного картеля, обвиняя их в том, что именно те якобы начали убивать женщин и детей, то есть фактически объявляли чёрное белым и наоборот, что в манипуляциях с массовым сознанием в наши дни происходит нередко. Там где не могли подкупить, как водится, убивали. Один репортёр взялся было за серию статей с журналистским расследованием убийства кардинала в аэропорту Гвадалахары, так на него объявили охоту. Когда же он попал, наконец, в засаду в одном из переулков Мехико, вместо него погиб сам Косой Луис. Он был сражён пулей своего же подельника Лобо, кстати. Решил, понимаешь, взглянуть на тело журналиста, направился во время стрельбы к машине, превращённой ими же в большой дуршлаг, тут одна пуля и срикошетила – об столб да прямо в косой глаз, фьюить! Журналист, между прочим, убежал оттуда. Живым и невредимым. Крайний непрофессионализм, а чего вы ожидали. Как я уже упоминал, мне запрещено было говорить с Монтесом о его связях с коррумпированными чиновниками, иначе он, возможно, рассказал бы мне о своих карманных силовиках из Тихуаны, которые несколько лет кошмарили семью Фуэрте. Теперь дошла очередь и до них. В частности, был там один такой Ибаньес. Вообще-то изначально он был человеком Лётчика, но после того как тот объединил силы с Монтесом, стал работать на обоих, а точнее против братьев Фуэрте. На этом и карьеру себе сделал. Когда Монтеса закрыли, он перевёлся в столицу с повышением, заместителем генерального прокурора. Отпраздновать, правда, не успел. Лобо с Тибуроном с Тридцатки обстреляли его такси в тупичке перед гостиницей. На этот раз успешно. Никто не выжил, включая таксиста. Лётчик к тому времени, воспользовавшись всеобщим перемирием, вернулся из Уругвая и опять прочно взял в свои руки общий бизнес Центрального и Прибрежного картелей. Братья Фуэрте пытались договориться с ним о вечной дружбе. В конце концов, сказали они ему, все наши недоразумения с Монтесом и Пиньей, твоё дело сторона, а твой участок границы мы трогать не собираемся, «Крёстный» поручится. Тот им ответил: «Хорошо, но, как залог мира, мне нужны головы тех, кто ранил мою жену в том ресторане». То есть, Лобо и Тибурона. Братья наотрез отказались. Вскоре Лётчик умер при не до конца выясненных обстоятельствах. Он лёг в столичную клинику пластической хирургии, чтобы изменить внешность, но ему там что-то такое впрыснули, что всего покорёжило, аж в гробу признать никакой возможности не было, сам видел. Лобо с Тибуроном немедленно отправились сюда в Хуарес, чтобы расстрелять среди бела дня обоих заместителей Лётчика с жёнами, прямо за обедом. Центральный картель развалился на группировки помельче. Самыми живучими из них оказались кланы бывших телохранителей «Лётчика», братьев Бернардосов, а также Апреля и «Синего» Хуана. Старичок всё мечтал вновь объединить все стороны в Федерацию посредством мирного договора и наладить мирный и тихий бизнес, вдали от радаров и без бойни. Месяца через три-четыре, одного за другим перестреляли пластических хирургов, оперировавших Лётчика. Братья Бернардосы всё же отмстили. Клан Фуэрте, между тем, продолжал почти безраздельно править улицами бедной Мексики посредством ужаса и морального террора. Как-то раз им доложили, что на одном из хуторов Нижней Калифорнии, с оборудованной там секретной взлётно-посадочной полосой их картеля, не досчитались целого центнера марихуаны. В тот же вечер туда прибыл Лобо с карательным отрядом. Население всех четырёх домов вывели на улицу, положили лицом в грязь и хладнокровно расстреляли из автоматов. В числе убитых была, например, беременная женщина на восьмом месяце, вместе со своим мужем, была там и кормящая мать с годовалым ребёнком. Знаете, у русских преступников есть такое понятие «беспредел», вот именно такой беспредел начал тогда охватывать эту страну, вслед за Колумбией. То есть, я хочу сказать, понимаете, у любого человеческого сообщества, включая организованную преступность, как правило, есть свои неписаные правила, на которых, как на рёбрах жёсткости, покоится структура их совместной жизнедеятельности. Без таких правил любое сообщество разваливается и начинается самоуничтожение вида, война всех против всех до конца света, как у выживших жертв авиакатастрофы в горах, которые начинают живьём поедать друг друга. Или как у обезумевших от голода толп в блокадном Алеппо, что лезут к котлу с гуманитаркой по головам сирот, распихивая и оттирая пары немощных стариков. Боюсь, что начало именно таких процессов мы сейчас с вами здесь и наблюдаем. Человек утрачивает некие фундаментальные характеристики, отличающие нас от животного мира, и погружается в слепую игру дремучих инстинктов монетаризованной природы. Чем это вызвано? Ослепляющая страсть к наживе немногих жиреет на отчаянии окружающей их нищеты. Кокаин, который вы только что с таким видимым смаком распробовали, является одним из самых изысканных удовольствий, подаренных человечеству горькой почвой нашего континента. Это прекрасное лекарство от свойственной многим нашим жителям духовной пустоты, чудесным образом компенсирующее отдельные провалы и изъяны в коллективной психике нашего неизлечимо больного общества. Прав, тысячу раз прав был бывший министр внутренних дел из правительства Фогта, когда говорил, что у самих мексиканцев нет проблемы наркозависимости, что эта проблема целиком и полностью вызвана средним североамериканским потребителем с его загребущими ноздрями и изголодавшимися по недосягаемому моральному удовлетворению клеточками мозга. Это обратная сторона американской мечты, как философии успеха. Кокаин – это раскодированный поток желания в чистом виде.
Чистый алкалоид из листьев коки с Андских гор начали добывать в середине девятнадцатого века. Его использовали для анестезии при офтальмологических операциях, а также в стоматологии и хирургии спинного позвоночника. В наше время «контрас» тоже, кстати, давали кокаин своим тяжелораненым товарищам на фронте, иногда смешивая его с колой. Когда каким-то лихим фармацевтом были открыты развлекательные свойства сего алкалоида, смекалистые виногоны начали добавлять его в новые ликёры и энергетические напитки. Больше всех преуспела наша «кока-кола». Со временем сам кокаин, конечно, убрали из её состава, но головной офис в Атланте до сих пор закупает у фармацевтов побочные продукты переработки кокаиновой базы, потому что использует их в секретной формуле «кока-колы». Какое-то время в первой половине ХХ века легальная кокаиновая индустрия в Перу процветала. На побережье, вблизи крупных портов функционировало до тридцати крупных заводов по переработке листьев боливийской коки и производству экспортного продукта. Только в сорок восьмом году, уже став мировой сверхдержавой, мы смогли вынудить Перу принять закон о запрете на производство кокаина. После того как его производство и экспорт стали нелегальными, и Штаты взяли перуанские порты под неусыпный контроль, инициативу перехватили чилийские контрабандисты. На севере Чили был организован крупнейший международный рынок, процветавший на протяжении пятидесятых и шестидесятых годов. В частности был там такой клан Хуасаф ливанского происхождения, которому удалось наладить бесперебойную цепочку от боливийских производителей пасты через приграничные перевалочные базы с лабораториями до порта Арики, откуда грузы отправлялись конечным потребителям или колумбийским посредникам. Лавочку прикрыл Аугусто Пиночет в семьдесят третьем. Как вы знаете, диктаторские режимы не терпят конкуренции в лице тайных лож или организованной преступности. Единственной возможной средой обитания для организаций мафиозного типа является представительная демократия – это научный факт. Кто-то из чилийских наркопроизводителей, сбежав от расстрельных команд обратился к колумбийским контрабандистам, самым влиятельным из которых к тому моменту стал Эскобар. Он, помнится, тогда возил партии незадекларированных цветных телевизоров для местных богачей. Таким вот образом, лучший друг нашей страны Пиночет косвенно дал старт восходящим звёздам Пабло Эскобара и сеньоров из Кали, а уж те передали эстафету нашим мексиканским друзьям. Дальнейшее вам известно из моих предыдущих рассказов.
Восьмая глава.
КОНФИРМАЦИЯ В ТАМАУЛИПАСЕ
1.
– Добро пожаловать, дорогие прихожане, на празднование конфирмации этой маленькой дщери Божьей, – торжественно провозгласил епископ Хулио Вакеро, и продолжил, обращаясь уже к стоявшей перед ним молодой семье. – Вы связали свои жизни узами брака, дали рождение этому ребёнку, крестили её и теперь вы вместе пришли в Церковь, чтобы подтвердить перед Господом и Церковью её крещение. Как зовут тебя, дочь моя?
Задумчивая, семилетняя девочка в белом платьице молчала, залюбовавшись игрой бликов майского солнечного света, падавшего на алтарь сквозь разноцветное стекло оконного витража.
– Соледад, падре, – буркнул Кармело, угрюмый молодой отец с редеющими, несмотря на молодой возраст, волосами, одетый в мятый бежевый костюм. Его тихая супруга меланхолично кивнула священнику. Оскар Чавес, лучший друг Кармело, выступил вперёд и, положив руку на плечо молодого папаши, лучезарно улыбнулся отцу Хулио. Он был крёстным отцом малютки, когда она только родилась, и сегодня Кармело с супругой вновь выбрали его крёстным по случаю конфирмации.
– Чудесное имя, да хранит оно её от одиночества в этом мире[13]! Ни один человек не должен быть островом в море божьей любви! Помните же, что испросив крещения для своего ребёнка, вы обязаны растить его в христианской вере. А ты, маленькая Соледад, придя сюда сегодня, тем самым отрекаешься от греха и от всякого зла.