И точно знаю, что находится за ней.

Я помню это так хорошо, что почти ощущаю пыль на книжных полках и мягкость бархата стульев, выстроенных в ряд в этой маленькой библиотеке. Я берусь за дверную ручку, но она закрыта.

— Нам нужно дальше, мисс, — голос пажа повышается на октаву, и я понимаю, что всё это время, задержав дыхание, смотрела на закрытую дверь библиотеки. Выдохнув, продолжаю идти за мальчиком.

Как только мы добираемся до двери на другом конце зала, мальчик коротко кланяется и спешно возвращается в направлении, откуда мы пришли. Я захожу внутрь. Комната прохладная из-за каменных стен. Покои, в которые меня привели, вызывают ощущение, что я хожу в чужом теле, словно меня здесь даже нет. Может быть, так чувствуют себя люди, когда я забираю их воспоминания.

Лампы украшают комоды и стол. Комната выполнена в тонах розового вина с белоснежными вставками. Портьеры из парчи скрывают ночное небо, а белая ткань балдахина окружает самую большую кровать, на которой я когда-либо спала.

Три служанки, о которых говорил судья Мендес, ждут меня в умывальной комнате, стоя рядом с фарфоровой ванной, где уже набрана вода, на поверхности которой плавают лепестки роз. Моя перевязанная рука почти бесполезна, и я позволяю служанкам раздеть меня перед тем, как отпустить их.

— Нам приказано отмыть вас, — возражает одна из них.

— Или попытаться, — бормочет себе под нос другая.

Никто из них не хочет находиться рядом с обнажённой робари, даже с перчаткой на одной руке и повязкой — на другой. Слишком опасно. Давно ли они видели других робари? И что случилось с той, которую я должна заменить?

— Прочь, — раздражённо бросаю я, сощурившись на них.

Одна из них взвизгивает, словно я набросилась на неё, но все трое покидают комнату, и хотя именно этого я и хотела, осадочек всё равно остался.

После их ухода я погружаюсь в воду по плечи, и тепло окутывает моё тело. Мгновения чистого блаженства. И вдруг я слышу щелчок замка снаружи покоев. Заперли. А чего я ожидала?

Мои руки дрожат, и я глубже погружаюсь в воду. Я так давно не принимала полноценной ванны. Последний раз был на горячих источниках в Тресоросе пять месяцев назад. Горячая вода — это роскошь. Всё что угодно — роскошь, когда ты в бегах. И тем не менее, я лежу в ванной, погружаясь в тёплую воду, как моё сердце погружено в жажду мести. Вихрь слов и картинок вращается в моей голове.

Холодные голубые глаза Кастиана. Магия Люсии, вырванная из её тела. Лекарство. Кастиан. Дез. Хруст костей Лозара. Мальчик среди дыма. Пара игральных кубиков и детский смех. Огонь.

Огонь.

Огонь.

Всегда огонь.

Резко сажусь, вода выплёскивается за края ванны на пол. Пламя в моём разуме горит яркими, насыщенными красками.

Я прибегаю к технике, которой учил меня Иллан, чтобы очистить разум. Это вентари легко не думать ни о чём с их даром заглядывать в чужие головы. Намного сложнее, когда твою голову переполняют тысячи украденных воспоминаний. Ни целебные травки, ни прогулки в одиночестве, ни поход к волшебному роднику — ничего не помогало пробить Серость в моей голове.

Но по правде говоря, я никогда и не хотела, чтобы эти воспоминания вышли наружу. Каждая пустышка, которую я создала, ощущалась как живая душа внутри меня. Если бы мой разум размножился столько раз… Он бы перестал работать. Ужасные головные боли мучили меня, я едва могла находиться в сознании. У похитителей памяти чужое прошлое так навязчиво, что приходится задвигать собственные воспоминания. Вот что, по мнению Иллана, привело к появлению Серости. Мой разум создал подобную штуку, и вся моя жизнь оказалась там, оставив пробелы в моём прошлом. Находиться в этом месте всё равно что расшатывать нечто и так ненадёжное. Мои виски болят, отзываясь на кошмары последних дней и ночей.

— Пожалуйста, хватит, — рыдаю я. — Оставьте меня в покое!

Ухожу с головой под воду, но это не останавливает воспоминания о пламени…

Мне девять лет, и спустя два года во дворце я стала настоящей юной леди. Я согреваю спину у небольшого огня в камине библиотеки, присев на длинный диван у окна, тянущегося до потолка. Если выгляну, то увижу всю цитадель Андалусию. Столица освещена огнями извилистых улиц, с резкими поворотами и множеством переулков, прямо как дворцовый лабиринт. Правосудие и король любят лабиринты, поэтому я решила, что тоже люблю их.

Уже поздно, и остальных детей-мориа давно уже отправили спать со слугами, но Мендес сказал, что я могу ещё посидеть до следующих колоколов.

Я жую стеллиту, довольная её сладостью на языке. Это мои любимые конфеты, особенно когда их готовит королевский кондитер из медовой карамели, похожей на золотые слитки. Их блеск напоминает картинки в моей книжке. На одной из них изображена королева Пенелопа в своём саду. Я пытаюсь перелистнуть страницу книги сказок, но пергамент цепляется к моим липким от сахара перчаткам. Страница слегка рвётся, когда я перелистываю на следующую картинку — Господин Миров стоит на краю своего творения. Оранжевая краска такая яркая, что почти сияет, наполняя библиотеку тёплым светом.

Краем глаза замечаю, что что-то не так. Свет исходит не от книжки. Положив её рядом, я оглядываюсь через плечо и смотрю в окно.

Пожар охватил столицу, словно ожившая иллюстрация Господина миров. Точно свет ангелов. Поначалу огонь выглядел как узкая полоска света в полной темноте, поглощающая небольшой лес на границе столицы.

Мои ладони начинает покалывать.

Сегодня, на наших занятиях с судьёй Мендесом, я видела картинку этого леса в своей голове. Он привёл ко мне человека, которого я узнала — нашего старого соседа из деревни по имени Эдгар. Мне понравилась картинка, вытянутая из его памяти, где были mamá и papá рядом с нашим деревянным домиком. Mamá выдёргивала сорняки в саду, а papá рубил дрова. Мамины волосы были уже не такие чёрные, как я их помнила, в них появилось больше седых прядей. А папины плечи, прежде широкие, как будто сгорбились. Впервые я увидела его таким потерянным. Я отпрянула от Эдгара, и, взбудораженная, рассказала Мендесу, что я знаю, где находится мой дом! Что я знаю, где находятся мои родители… Я попросила привести их ко мне во дворец, чтобы повидаться. Маме бы очень понравились стеллиты, а папе — вот эти шоколадные фигурки рычащих львов.

Мендес пообещал отправить им сообщение.

Теперь я чувствую не только, как покалывает мои ладони, но и такой зуд в груди, будто моё сердце вот-вот взорвётся. Почему лес горит?

Пока я смотрю в окно, огонь переходит с деревьев на город. Я не могу отвести взгляд. Прижимаюсь ладошками — маленькими, пухлыми — к стеклу, оставляя сахарные пятна на его поверхности. Огонь всё приближается, бежит по узким улицам, будто старается пройти этот лабиринт как можно скорее.

Я кричу. Люди выбегают на горящие улицы, уносятся прочь. У некоторых в руках факелы, другие сами становятся факелами.

Их крики доносятся до дворца, отражаются эхом в его стенах.

Я слышу вопли из коридора.

— Осторожно, Иллан! — женский крик. — Стражники прямо за тобой!

Слышится лязг мечей, но биение моего сердца заглушает всё, пока я бегу подальше от двери. Не знаю, что происходит, но мне надо спрятаться! Я присаживаюсь за мягким креслом, ножки которого сделаны в форме львиных лап.

Открывается дверь, и я слышу, как кто-то входит. Первая мысль, что это Мендес, но походка слишком лёгкая. Я вижу пару ботинок, которые останавливаются перед креслом.


— Эй, — торопливо шепчет мальчик, — что ты здесь делаешь?

Плеск воды, льющейся на кафель, внезапно звучит громче, чем звон скрещенных мечей из моего воспоминания. Открывая глаза, я понимаю, что кран открыт, и вода льётся через бортики ванны на пол. Тут же его закрываю.

Прежде появление Деза в моей жизни мелькало обрывками, никогда ещё не было такого последовательного воспоминания. Рената Конвида, робари из Руки Мориа, той ночью растворилась в пламени. Но вот я здесь, вернулась в похожую шикарно обставленную комнату. Что, если та девочка ещё жива даже после всего, что было? Может, я совершила ошибку, придя сюда, где мой разум никогда не знал покоя.

Той ночью Восстание шепчущих смогло спасти меня и ещё горстку других детей. Остальные, спавшие в своих покоях, были убиты Правосудием ещё до того, как успели попасть руки врагов, потому что знали слишком много о внутренней жизни Правосудия и дворца.

Той же ночью погибли Мария и Роналдо Конвида, сгорели в своём деревянном домике.

И всё это началось из-за того, что мне хотелось больше сладостей.

Я вновь погружаюсь в воду с головой, задерживая дыхание. Кем бы я ни была и что бы я ни делала, мне никогда не сбежать от жара того огня и вкуса пепла на губах. Но мне больше не хочется убегать. Я хочу овладеть этим пламенем и смотреть, как это место сгорает дотла.



Глава 14

На следующее утро я с трудом разлепляю глаза. Эта кровать слишком большая, слишком мягкая, слишком… прекрасная. В руинах Сан-Кристобаля в Анжелесе мы жили скромно, а когда я выросла и мне разрешили пройти подготовку шепчущих, мы стали почти всегда ночевать в лесу. Интересно, где сейчас спят Саида и остальные?

Я отодвигаю навес, мягкий как пёрышко, и осматриваю свою раненную руку. Края пореза опухли и покраснели. Швы больно растягивать, и сквозь них просачивается кровь. Моя другая рука зудит в узкой кожаной перчатке. Никогда ещё не чувствовала себя столь бесполезной. Хорошо хоть у моего унижения нет свидетелей. Прошлой ночью с повреждённой рукой я смогла только натянуть на себя шёлковый халат, о чём теперь жалею, потому что холодный сквозняк пробегает по коже.

Опускаю ноги на пол. В этой просторной комнате темно, и я подхожу к занавескам, свисающим до пола, но колеблюсь, разглядев ткань. Мендес упомянул, что эти покои принадлежали леди Нурии. Я её не помню, но вижу, что роскошь она любила. Нежный шёлк — легчайшая ткань из когда-либо изготовленных — привезён из Дофиники. Может, его здесь так много потому, что новая королева Пуэрто-Леонеса родом оттуда. Даже образец ткани стоит дороже, чем всё, что у меня когда-либо было, а леди Нурия использовала его для такой обыденной вещи, как занавески. Мне страшно даже прикасаться к ним, но с другой стороны, я не в восторге от идеи сидеть в полной темноте.

Стоит мне раздвинуть занавески, как утренний свет озаряет комнату золотыми полосами. На окнах внушительного размера стоят решётки из чёрного железа, а цилиндрический замок не позволяет открыть стеклянные створки. Горло сдавливает невидимая рука. Меня не должно было это удивить, но всё же я удивлена. В детстве мне можно было перемещаться по замку свободно. Но вот доказательство, что Мендес больше не считает меня наивной семилеткой. Мне придётся вновь заслужить его доверие и понять, где во дворце хранится оружие. Я могу сдать им десятки старых убежищ. Это рассеет внимание Правосудия и позволит шепчущим переправить больше беженцев. Я могу остаться ради большего, как сказал Лозар.

Мои покои расположены так высоко, что можно увидеть весь центр города — знакомый лабиринт, который только разросся за эти годы и стал запутаннее. А прямо за городом виднеются верхушки зелёных деревьев, начавших расти заново.

Глупо, но я позволяю себе опустить взгляд на площадь. Воспоминание о Восстании шепчущих вновь всплывает на поверхность. Тогда всё навалилось разом: жар с улиц, дым в нос, пепел на коже. Люди бежали, падали, горели…

— Очнитесь, о Скарлет из пустынь! — звучит нараспев бодрый и радостный голос за моей спиной.

Я вскрикиваю от испуга и тянусь к своему кинжалу… Но нахожу только шёлк, конечно. Это же не моя одежда. Не моя комната. Не моё всё.

— Да кто ты, во имя шести небес, такой?! — я запахиваю тонкий халат плотнее, замечая мужчину в своей комнате. Он молод — может, чуть старше меня, но не сильно. Выше ростом, с каштановыми кудрями, оливковой кожей и приятными чертами сияющего от радости лица. Королевская печать с драгоценными камнями сверкает в утреннем свете на его правом кармане камзола.

— Кто я? Я королевское солнце, что поднимается на рассвете, чтобы озарить вас своими лучами, — продолжает он петь, и голос его звучит удивительно приятно. Только сейчас я замечаю в его руках алый свёрток. Эти руки никогда не знали тяжёлого труда.

Хмурюсь.

— Я не знаю этой пьесы.

Он расправляет платье, чтобы я его увидела. Даже не смотрю. И так знаю, что всё это нелепо.

— Тогда нам придётся просветить вас в области театрального искусства, если вы собираетесь стать леди под моим чутким руководством.

— Не леди и не собираюсь, — я забираю у него платье и, вспоминая реакцию служанок, удивляюсь тому, что он даже не отпрянул. Непроизвольно сжимаю ткань в кулаке в кожаной перчатке. — Я сама могу одеться. В твоём присутствии нет необходимости.

— Я только что его погладил, леди Рената, — он осторожно вынимает платье из моих рук.

— Я не леди, — повторяю ещё раз.

— Может быть, и нет, но я обязан обращаться с вами как с леди.

— Потому что тебя попросил судья Мендес.

Парень слегка качает головой. Одна из его кудряшек спадает ему на лоб, как завиток дыма или очень маленькая змейка.

— Вы должны знать лучше, чем кто-либо другой, что судья Мендес никогда не просит. А теперь, пожалуйста, позвольте вас нарядить для аудиенции. Вы должны быть на высоте, когда предстанете перед королём.

Уверенными размашистыми шагами он направляется в гардеробную, где уже успел разложить духи, расчёски и броши. Неужели я не услышала, как поворачивается ключ в замке и как он ходил здесь своей тяжёлой походкой в сапогах? Похоже, Марго была права. Разведчица из меня никакая.

— Что ты делаешь? — спрашиваю, нетерпеливо следуя за ним.

— Видите ли, леди Рената, — начинает он, — здесь определённо необходима моя помощь. Ваши израненные руки в настоящий момент совершенно не пригодны. Верховный судья доверил мне, Леонардо Альмарада, заботу о вас. Вы же не хотите, чтобы он остался мной недоволен, да?

— Вообще-то, я задаюсь вопросом, что же ты такого натворил, что тебя сослали ко мне?

Уголок его губ дёргается и челюсть сжимается. Его пронзительные зелёные глаза пристально глядят на меня.

— Вы ещё поймёте, что я очень даже хорош в своём деле. У меня невероятный запас терпения. Когда я ещё выступал на сцене, я научил двенадцать жаворонков подпевать мне в музыкальном номере. Жаль, что в наше время работы почти нет.

— Я не умею петь, — меня тянет улыбнуться, но я старательно хмурюсь. Чтобы он почувствовал себя не в своей тарелке, испугался и сбежал, как девушки прошлой ночью.