– Думаю, буду наслаждаться последними часами работы горничных.

«Как она драматизирует», – думаю я, борясь с желанием закатить глаза.

– Сомневаюсь, что они так быстро перестанут нас содержать.

– Как же хорошо ты знаешь Дэвидсона, – говорит она с ядовитой ухмылкой. Я чувствую укол знакомого обвинения и отмахиваюсь от него.

– Я не собираюсь снова вступать в этот спор. У нас есть более важные вопросы для обсуждения.

Она подходит к изножью кровати, останавливается и наклоняется вперед, опираясь на руки. Ее взгляд встречается с моим, глаза цвета грозовой тучи на фоне моих небесно-голубых. Я вижу в ее глазах отчаяние и гнев.

– Мне важно обсудить вопрос о твоей будущей работе.

– Это может подождать, – говорю я ей. Эта тема поднимается не в первый раз. Какую бы роль я ни решила играть в Монфоре – этот выбор я сделаю сама. – Ты должна быть там, – тихо бормочу я, садясь, чтобы прикоснуться к ней.

Но она быстро отстраняется, и ее щека ускользает от моих пальцев. Раздраженно фыркнув, она плюхается на одеяла, скрестив руки на груди. Ее волосы разлетаются на кровати и перемешиваются с моими. Красный и серебряный, два цвета, которые правят этим миром.

– Зачем посылать Кармадона, если ты просто повторяешь тот же аргумент. Кажется, мы ходим кругами, моя дорогая.

– Очень хорошо, – бормочу я. Как обычно, когда она лежит рядом со мной, моя кровь закипает. – Может, мне попробовать другую тактику?

Эванжелина смотрит на меня, повернув голову на бок. Очень медленно я закидываю одну ногу ей на талию и усаживаюсь на нее сверху.

Но ее глаза так и остаются холодными.

– Пожалуйста, – шепчет она, одной рукой нащупывая мое бедро. Другая ее рука остается неподвижной.

Я наклоняюсь к ее уху и чувствую, как она начинает дрожать под моим весом.

– Серебряные Разломов уже разделились надвое, – говорю я, щекоча своим дыханием кожу на ее шее. – Одна из сторон выступает за реорганизацию. – Я целую ее в пульсирующую на шее венку. – За присоединение к Штатам Норты. За жизнь по законам нового правительства. Равенство крови, перестроенное общество. Они предпочтут потерять свой статус, но избежать еще одного кровопролития в новой войне.

Она с трудом сглатывает, стараясь сосредоточиться на моих словах. Но ее рука блуждает по моему бедру и скользит вверх по моей талии. Я остро чувствую ее прикосновения через ткань платья, как будто она проводит ногтями по обнаженной коже.

– Умно, – говорит она. Эванжелина далеко не глупа. Она позволит мне играть в мою игру, но будет вести свою собственную. Один из ее пальцев цепляется за завязки на спине моего платья, играя с ними. Если бы она захотела, то могла бы снять с меня платье, не моргнув глазом. – Мы, Серебряные, всегда знаем, как спасти свою шкуру.

Я снова наклоняюсь и кладу руку ей на горло. Краем глаза я замечаю пятна света вокруг нас. Темные и светлые, истекающие кровью между ними. Он пульсирует в такт моему сердцебиению.

– А другую…

– Мне плевать, – резко отвечает она.

– Другую поддерживают твои кузены, те, что остались в живых, – говорю я, оттягивая воротник ее свитера, обнажая бледную кожу под ним.

Она притворяется, что смеется. Бесплодная попытка.

– А я думала, их уже давно нет.

«Врешь, Эванжелина».

Моей принцессе Самос известно о каждом члене ее семьи, который еще дышит.

– Даже низшие члены твоего Дома кровно заинтересованы в том, чтобы Самосы оставались на троне.

Она сжимает меня крепче, теперь обе ее руки покоятся на моей талии. Удерживают меня на месте. Крепко.

– Не будет никакого трона…

– Твой брат делает все, что в его силах, чтобы четко донести это до всего мира, – рявкаю я, садясь, чтобы увеличить расстояние между нами.

Она только бросает на меня свирепый взгляд и погружается в горькое молчание.

Когда-то я бы ушла. Оставила бы ее наедине со своими мыслями и чувствами. Позволила бы ей прогнать меня только для того, чтобы она снова позвала меня, когда она будет готова. Но это несправедливо. И я больше не буду так жить. Мне не нужно этого делать.

– Эви…

– Неважно, кто меня поддерживает, – она говорит сквозь стиснутые зубы, с закрытыми глазами. – Я вернусь туда. Я ни на что не претендую. Я никогда не буду королевой или принцессой, или кем там они хотят меня видеть.

– Не в этом дело. – Я накрываю ее руки своими. У нее холодные пальцы. – Твои кузены будут поддерживать королеву в изгнании. Они могут сказать, что тебя заключили в тюрьму, поработили… все, что угодно, чтобы оправдать соблюдение их законов и их превосходство. Они назначат регентом, самого высокородного из оставшихся членов Дома Самос. Он будет говорить от твоего имени, править от твоего имени. Все время, пока ты прячешься здесь…

Ее глаза распахиваются, сверкая от гнева. Она ерзает подо мной, садясь, так что мне приходится отползти.

– А мы прячемся, Элейн? – Разозлившись, Эванжелина встает с кровати и начинает расхаживать по комнате. Она проводит рукой по волосам, заплетая и расплетая серебристые пряди. – Или ты прячешься? У тебя ведь это хорошо получается, да?


Я напрягаюсь. В отличие от Эванжелины, я не так быстро впадаю в ярость. У меня не такой характер. Но чувство гнева не чуждо и мне. Медленно я снимаю браслет с запястья, радуясь, что на мне нет другого металла, который она могла бы почувствовать, и позволяю ему упасть на пол.

И я исчезаю.

– Элейн, – вздыхает она, не извиняясь, а раздраженно. Как будто я какая-то обуза или помеха.

Это только еще больше выводит меня из себя.

Я хорошо овладела искусством молчания. Каждая тень владеет им в совершенстве. Эванжелина не сводит глаз с кровати еще долго после того, как я с нее слезла, и она не может видеть, как я пересекаю комнату.

– Извинись, – шиплю я ей на ухо. Эванжелина подскакивает, как от удара током, поворачивается на мой голос.

Я отпускаю свет, убирая манипуляцию, которая делает меня невидимой. Но я не отпускаю его полностью. По краям моего силуэта собираются тени, и я становлюсь частично видимой. В конце концов, Эванжелина при малейшем всплеске эмоций выкручивает свое железо и сталь. Пусть посмотрит, какое сильное влияние она может оказывать на меня.

Ее взгляд задерживается на тенях. На секунду она протягивает руку, чтобы коснуться одной из них, но передумывает.

– Прости меня, – говорит она, сдуваясь на глазах. Я слышу в ее голосе сожаление, достаточное, чтобы снять напряжение. – Это было нечестно с моей стороны.

– Нет, не было, – отвечаю я. Мои тени колышутся в ответ, убывая и перетекая в прилив. Теперь моя очередь охотиться, и я обхожу Эванжелину. – Если кто и прячется, то это ты, Эванжелина Самос. Ты не покидаешь территорию поместья. Почти ни с кем не разговариваешь за пределами нашего круга. Ты даже не хочешь попрощаться с Птолемусом, не говоря уже о том, чтобы поехать с ним. И не рассказываешь никому – никому из прошлой жизни, – кто ты.

«Кто мы».

Но даже сейчас я никогда не признаюсь в этом, ни ей, ни вслух. Она пожертвовала ради меня жизнью – и все же по какой-то причине я хочу большего. Мне нужно больше. Ее любовь, ее преданность. Обещание, данное при солнечном свете, а не в тени. Это кажется неправильным и эгоистичным. Но я не могу этого отрицать.

Должно быть, она видит разочарование на моем лице – и ее охватывает злоба.

– О, и ты всем разослала письма, да? Учитывая трансляцию, в которой подробно описываются все твои романтические наклонности? – Я почти ожидаю, что она что-нибудь разорвет, может быть, дверную ручку или одно из своих платьев. Вместо этого она стоит неподвижно, поднимая руку только для того, чтобы ткнуть в меня дрожащим пальцем. – Если я прячусь, то и ты тоже.

– Мой отец знает. Мой Дом знает. Каждый человек в этом здании знает, с кем я провожу свои ночи и почему. – Я слышу, как дрожит мой голос, но я намерена твердо стоять на своем. Во дворах Норты и Разломов я сталкивалась с вещами и похуже. – Я делаю все, что в моих силах, чтобы построить здесь жизнь для нас.

Эванжелина только усмехается, и я вижу в ее усмешке презрение. Не ко мне, а к себе. Это ранит больше, чем все, что она может сказать.

– Думаешь, смешиваться с толпой – это не прятаться, Элейн? Неважно, невидима ты или спряталась в тенях, – в любом случае ты стараешься, чтобы тебя не заметили.

Внезапно темные края вокруг меня на мгновение вспыхивают ослепляющим светом.

– Что плохого в желании освоиться здесь? – начинаю бушевать я, размахивая руками в сторону деревянных и каменных стен. – Эванжелина, я знаю, как трудно забыть уроки, которые мы получили там. Клянусь цветами, знаю.

Старый девиз нашей страны срывается с губ на автомате. Как реликт, напоминающий о прошлой жизни.

– Я бы солгала, если бы сказала, что не мечтала вернуться. Править королевством рядом с тобой. Но это невозможно – как невозможен и тот мир. Да, возможно, жизнь здесь будет сложнее. Да, возможно, это кажется противоестественным. Красные и серебряные, новокровки – я все еще привыкаю к этому. Но они дают нам жить так, как мы хотим. Это того стоит.

Только когда я заканчиваю, я понимаю, что держу ее за руки, и пятнышки света кружатся вокруг наших соединенных пальцев. Эванжелина неподвижна, ее лицо словно высечено из камня.

– Думаю, именно поэтому я и привезла нас сюда, – тихо говорит она. – Я хотела, чтобы мы были свободны. Чтобы ты была в безопасности.

Я смаргиваю слезы разочарования. Она так хорошо умеет обращать аргументы против своих оппонентов. Просто обычно я не вхожу в их число.

– Эванжелина, со мной все будет в порядке. Я же столько раз тебе говорила.

– Если ты собираешься продолжать уговаривать меня присутствовать на отречении, то я буду продолжать уговаривать тебя отклонить предложение Дэвидсона. – Несмотря на ее воинственный тон, ее большой палец касается тыльной стороны моей ладони. Таков путь Эванжелины. Она отталкивает меня, одновременно притягивая ближе.

– Это не одно и то же, не в долгосрочной перспективе, – говорю я ей. – Я ведь не пытаюсь отговорить тебя от службы в патруле.

Она откидывает голову назад и смеется.

– Потому что я намного лучше тебя умею драться.

Я пытаюсь подражать ее смеху. Это звучит пусто, издевательски. И я говорю, не подумав.

– Даже лучшие воины на свете не застрахованы от ранней гибели.

Ее пальцы вырываются из моих, и она отшатывается, как ошпаренная. Эванжелина отворачивается так быстро, что я почти не замечаю слез, выступивших у нее на глазах. Естественно, я пытаюсь последовать за ней, но она машет мне в ответ, подняв ладонь и дрожа. Ее кольца, браслет и ожерелье дрожат и танцуют, вращаясь вокруг нее. Отражая ее боль.

– Прости, – выпаливаю я.

Какая же я дура.

«Ее отец, Элейн. Она думает о нем. О великом воине, который рано оказался в могиле».

Несмотря на то, что Воло Самос держал ее в ловушке, благодаря ему она стала той, кто она есть. Такой сильной, такой свирепой. И она любила его, что бы там кто ни думал. Она любила его и позволила ему умереть. Я знаю, что она винит в его смерти себя. И что она до сих пор видит его последние минуты в кошмарах. Она сбежала из своей клетки – а ценой этому побегу стала человеческая жизнь.

Я начисто забываю об отречении и моей будущей работе. Без колебаний я обнимаю ее, прижимаясь щекой к ее спине, – и чувствую, как колется ее шерстяной свитер.

– Эви, мне так жаль, – шепчу я. – Я не хотела напоминать.