Акайо это знал. Но легче не становилось.

Он впервые почти испуганно подумал — а что будет, когда они окажутся в империи? Сколько всего он не замечал раньше, а теперь ужаснется? Как часто он будет видеть на лице Таари злость, презрение, разочарование?.. И сможет ли защитить ее?

Впервые он увидел это так очевидно — ему нужно будет защищать ее и остальных. Это будет его долгом, и не перед предками, родом или императором, а перед собственной совестью. Перед этим миром, показавшим ему иную жизнь.

Подумалось — уходя в армию, каждый знает, что никогда не вернется домой. Ибо нет ничего более почетного для солдата, чем умереть в бою, и уходя на войну, никто не думает о том, что будет делать, когда вернется.

Акайо не знал, почему, но чувствовал, что к их экспедиции такое отношение подойдет даже лучше, чем к любому из его прежних сражений.

Хоть из одного из них он уже и не вернулся.

По правде сказать — из первого же настоящего боя. Не считать же таким разгон шайки бандитов или борьбу с гадалками в столице.

***

Таари не пришла ни на следующий день, ни после. Акайо старался помнить, что у нее много дел перед отъездом, что он сам никак не может найти время и заварить чай во дворе, хотя он всего лишь один из девяти человек, шьющих костюмы. Он простой солдат в этом бою, Таари — их генерал.

Эти мысли почти помогали. По крайней мере, большую часть дня он мог не думать о том, что это он виноват в том, что Таари больше не приходит. Тяжелей всего становилось вечерами, когда усталость уже не позволяла работать, слишком ясная голова на давала уснуть, а тело против воли дрожало, надеясь на сессию. На третий день он, постояв на пороге своей комнаты, стащил одеяло на пол. Сам над собой посмеялся — собирается спать как в первые дни, только на этот раз устроился не в безопасном углу, а под самой потайной дверью. В голову приходило много ассоциаций с собственным поведением, далеко не самых лестных, но он молча смел их, как пыль с давно не используемых чашек.

Какая разница, на кого он похож. Он хотел сделать так, лечь здесь, знал — ему так будет легче. Это было важнее всего. Да и кто мог его увидеть? Таари бы только вдохновилась таким выражением его чувств, а остальные…

Кажется, они слишком уважали Акайо и их с Таари отношения, чтобы не то что сказать, а даже подумать что-то плохое. Разве что Джиро мог, да и то смутился бы на первом же слове.

Акайо перевернулся на спину, заложив руки за голову. Отчитал сам себя — ты так увлекся собой и Таари, что почти забыл про остальных. Жил от сессии до чаепития, уроки почти целиком передал Иоле, за Джиро присматривал вполглаза. Хорошо еще, имена своих товарищей не забыл!

Подумал — и со стыдом понял, что не может припомнить имя девятого юноши, такого же тихого, как Кеншин, и попавшего на рынок не из армии Акайо. А ведь учил его эндаалорскому почти с самого начала!

Решил — этим и займусь. Здесь можно было игнорировать все, кроме Таари, но в экспедиции, как в битве, нужно будет знать каждого, кто будет стоять с тобой плечом к плечу.

Это решение принесло странную тяжесть, одновременно привычную и потому успокаивающую, но и раздражающую — так, как раздражает ребенка необходимость тренироваться каждый день. Но выбора у ребенка нет. Или он встанет сам и сделает все, что должен, или его заставят это сделать.

До недавнего времени Акайо предпочитал руководить самим собой, предвосхищая любые требования. И только сейчас, решив, что ему нужно нести ответственность за всех, понял, как от этого уставал. Почему было так легко с тех пор, как он пришел к Таари.

«Это не навсегда» — пообещал сам себе. Перевернулся на бок, подтянул колени к груди. Повторил успокаивающие слова, заглушая почему-то совершенно уверенный внутренний голос, говорящий, что он лжет. Сумел заснуть.

***

Проснулся неожиданно полным сил, может быть, просто по привычке — когда-то ведь высыпался за пару часов, каким бы тяжелым ни был день. Поймал Иолу на пороге ванной, спросил о девятом жителе гарема. Тот даже не удивился вопросу.

— Наоки. Его все забывают, слишком тихий. Но он не обижается.

Акайо кивнул, поблагодарил. Ушел умываться, спиной чувствуя взгляд Иолы и невольно сводя лопатки, будто возможные вопросы были стрелами, готовыми сорваться с натянутой тетивы.

Не сорвались. Акайо вздохнул почти с завистью. Он хотел бы быть таким же спокойным и равнодушным, как Иола. Увы, хоть он и умел теперь раскладывать по полочкам мысленной библиотеки не только свои знания, но и свои чувства, это не заменяло настоящего покоя.

За прошедшие дни Кеншин снял со всех мерки и договорился с машиной, напечатавшей выкройки. Они уже успели перевести большую часть на ткань и теперь собирали разрозненные куски в узнаваемую одежду. Нииша, заглядывавшая в гарем три раза в день, одновременно хвалила их за успехи и торопила.

— Зиму обещают суровую, а наша машина по холоду ездить не обучена. Если за пару недель не закончите — застрянете в Эндаалоре до весны. Таари нам всем головы пооткусывает!

Кеншин от этого тихо закипал, и Акайо с удивлением смотрел, как один из самых незаметных жителей гарема ругается себе под нос. Запоминал — не такой уж он тихий. Внимательней присматривался к остальным. С удивлением замечал, что Юки, казавшийся ему замкнутым, успел крепко подружиться со всеми сразу, а Джиро, вроде бы шумный и нахальный, молчит большую часть дня. За одно утро Акайо, кажется, узнал о своих соседях больше, чем за все прошедшие недели.

Работа шла. Они решили снова говорить между собой на родном языке, хотя раньше старались использовать эндаалорский. Джиро и Юки тут же поспорили, знает ли Таари кайнский. Акайо слушал их аргументы, продевая нить в иглу.

— Да какое ей может быть дело до языка «варваров»! — кипятился Джиро.

— Эндаалор строится на познании! Конечно, они знают наш язык, иначе как бы они сконструировали переводчики? — резонно возражал Юки.

— Ты еще скажи, что их машины замечательно справлялись с переводом!

Их слова эхом отдавались в голове, притягивали собственные мысли Акайо, как подобное всегда притягивает подобное. Словно складывались из свитков бумажные куклы, одна отстаивающая величие Империи, вторая — величие Эндаалора. Удар, блок, ответный удар; странный и глупый бой, потому что вместо того, чтобы следить за противником, каждый смотрит на собственноручно нарисованный его портрет. Очень неточный, потому что написан по описанию — и никто не знает, смотрел ли на противника тот, кто это описание составлял.

— Снимите шоры, — в конце концов попросил Акайо. — Оба. И спросите Таари, если вам так интересно.

И повторил этот совет еще раз, мысленно, сам для себя. Он был бы рад еще и оплеуху себе закатить, если бы это помогло закончить маленькую войну в библиотеке его головы. Жаль, что его мысли были куда упрямей, чем Джиро и Юки.

— Позволь с тобой посоветоваться, — подошел обеспокоенный Кеншин, сел рядом. — Таари нужно будет носить женское, мы все это знаем.

Дождался, пока Акайо кивнет, улыбнулся, будто в самом деле нуждался в подтверждении. Всплеснул руками:

— Но она не поручала нам шить кимоно! Только для Шо… Тэкэры. Ткань, конечно, подойдет та, которую мы для наших костюмов используем — ну будет девушка победней, это не так уж важно. Но…

— Я понял, — остановил его Акайо. Спросил: — Кем ты был раньше?


— Крестьянином, — отозвался Кеншин. Отвернулся. Передернул плечами, будто пытался стряхнуть воспоминания, легшие на них, как старый плащ. — Да, я не могу без приказа. Наверное, еще больше, чем вы, солдаты. А ты вообще генерал, у тебя нет такой привычки…

— У меня есть, — прервал его Акайо. Отводить взгляд не стал, успел себя остановить. — Так что я понимаю. Извини, что спросил. Ты прав, мы должны сшить кимоно. Будет проще, если Таари будет в роли невесты. Тогда ей простят куда больше — можно будет молчать или говорить, когда захочется, можно будет заходить в любой дом. Так и для ее работы будет лучше. А Тэкэра будет наставницей.

— Хорошо, — благодарно кивнул Кеншин. Поймал его руку, на миг прижался лбом к тыльной стороне. — Спасибо!

Ушел, на ходу раздавая указания.

Акайо еще минуту сидел, пытаясь вернуть душевное равновесие. Потом встал и пошел искать Таари. Если обычный церемонный жест благодарности вызывает стремительную цепочку совершенно ненормальных ассоциаций — с этим нужно что-то делать. Чем быстрее, тем лучше.

***

Он обошел весь дом, прежде чем догадался подняться к ее спальне, а потом так долго стоял у двери, не решаясь даже постучать, а не то что зайти, что она позвала его сама:

— Хватит мяться на пороге, входи.

Открыл дверь, шагнул внутрь. Опустился на колени, не поднимая глаз.

— Молодец, сразу обозначаешь, зачем пришел, — засмеялась Таари, весело, но как-то очень устало. — Жаль только, я совершенно не в форме. Особенности женской физиологии, увы.

Акайо залился краской, поняв, о чем она говорит. Извинился так церемонно, что она еще минуту молчала. Растерянно спросила:

— Что с тобой?

Он только ниже опустил голову, не уверенный, что может рассказать, боясь прозвучать глупо. Недостойно. Попросту невежливо.

Она подошла ближе, остановилась перед ним. Легко балансируя на одной ноге, второй толкнула его под подбородок — сначала коленом, затем ступней. Потребовала жестко и властно:

— Объяснись. Сейчас же!

Усмехнулась уголком губ, впившись взглядом в его лицо. Акайо знал, что, как и она, начинает выглядеть иначе. Он видел себя в зеркало во время сессий. Когда вспоминал потом — было неловко, но в процессе собственная беспрекословная покорность только возбуждала сильней.

— Я очень скучал по вам. Не только по вашим приказам и действиям, но и по возможности быть рядом. Простите. Мне не следовало навязываться.

— Дурак! — Таари слегка хлопнула его ладонью по макушке, скорее как провинившегося кота, чем как человека. — Мне нравится слушать твои просьбы. С чего ты взял, что что-то изменилось?

— Я подумал, что вы сердитесь на меня и не желаете меня видеть. Я думал, что нравы моей родины вам настолько неприятны, что…

Она рассмеялась. Наклонилась, взъерошила ему волосы. Повторила:

— Дурак, — но так мягко и нежно, что это было лучше любой похвалы.

Он кивнул. Да. Дурак. Согласен быть дураком, лишь бы не оказаться правым.

С плеч будто свалилась целая гора. А когда Таари аккуратно, но крепко взяла его за волосы и пошла к кровати, заставив следовать за собой, на выбор ползком или на коленях, стало совсем хорошо.

Успел только записать в мысленный свиток: «В следующий раз слушаться собственных советов и идти спрашивать ее». Добавил «Сразу!», подчеркнул двумя чертами. Улыбнулся. И еще на два часа совершенно исчез для окружающего мира.

***

Она пила таблетки, остановившись у туалетного столика. Он лежал на полу рядом с кроватью и беспокоился. Следуя только недавно — кажется, целую жизнь назад — записанному принципу, заставил себя сказать:

— Прости. Я пришел не вовремя. Тебе же плохо.

— Будто я сама не разберусь, плохо мне или нет и отчего, — фыркнула Таари. Залпом допила воду из высокого стакана, рассеянно потерла низ живота. Улыбнулась: — Вообще от сессий и секса в такие дни мне даже лучше. Вон про обезболивающее только сейчас вспомнила, потому что увлеклась. А ты молодец. Не боишься и не стесняешься.

Подумал. Признался:

— Боюсь. И стесняюсь. Но во время… Это не важно.

— Вот и молодец, — она села рядом, откинувшись на высокий борт кровати. — А раз ты у нас такой смелый и вообще сам пришел, будешь слушать мои проблемы. Может, когда я это проговорю, мне легче станет.

Замолчала, вертя в руках стакан с таким видом, словно именно в нем и заключались все ее беды. Акайо ждал, уговаривая себя не засыпать. После прошедших часов очень хотелось. Таари вздохнула, будто готовясь нырнуть в ледяное море… Но вместо пугающих откровений вдруг сказала:

— Надо же, как сложно. Я думала, будет легче. Что стоит только сказать шкафу, из которого вечно норовит вывалиться парочка скелетов, «Ладно, я больше не держу дверь» — и они посыплются наружу, по дороге разбираясь, кто есть кто и кто первый начал. А они стесняются. Вернее, я. Быть твоей верхней не стесняюсь, уже даже могу с удовольствием провести сессию в институте, посреди фуршета в честь своей не-защиты. А говорить не могу. Вот что значит отсутствие опыта, — улыбнулась. Помолчала. Призналась: — Я вообще никогда ни с кем не говорила так, как сейчас хочу. Даже с Ниишей, хотя она мне почти как мать… Да, в этом вся проблема — «почти как». И бабушка П’Ратта тоже «почти». А папа после маминой смерти весь в работу ушел. Отличный способ, кстати, я оценила и так же ушла в учебу. Виделись с ним раз в неделю, иногда даже реже, домом Нииша занималась. Так и жили, пока я институт не закончила. Думаю, поэтому ничего не замечала. Только после диплома узнала, что он, оказывается, болел. Даже к врачу не ходил, хотя мог! Мы тогда мое поступление в аспирантуру отмечали, впервые за годы поговорили. Я его убедила пойти к медикам, думала, хоть теперь начнем общаться. Про маму хотела спросить, вообще про все. А утром он к завтраку не вышел. Я поднялась к нему, постучала… Он лежал на кровати, уже холодный, похожий скорее на куклу, чем на человека, пусть даже мертвого. И улыбался. Никогда ему эту улыбку не прощу. Знаю, глупо, плохо так говорить, но до сих пор как вспомню — злюсь. Думаю, что ему-то что, он поговорил с дочерью и ушел к обожаемой жене. А я? Я осталась!

Вдруг разревелась, громко всхлипывая и даже не пытаясь вытереть слезы. Акайо осторожно сел, придвинулся, боясь неловким движением спугнуть ее чувства. Хотя как можно спугнуть реку, наконец прорвавшую плотину? Не зная, что еще сделать, бережно обнял ее. Таари уткнулась ему в плечо, обхватила руками, как хватаются за ствол дерева в многих метрах над землей.

Ему хотелось сказать: «Бедная». Хотелось сказать: «Я понимаю». Хотя что он мог понять, он ведь никогда никого так не терял.

Сложно потерять то, чего не имел.

— А самое смешное знаешь что? — шмыгнула носом Таари, скорее сердито, чем весело. — Он не отдавал мамины вещи в музей. А я подумала, что ей бы понравилось. Решила, пусть на них смотрят, она любила, когда ее нарядами восхищались. Но когда была на торжественной «передаче частной коллекции» — представляешь, как они это обозвали? — поняла, почему папа этого не сделал. Они столько всего подписали неправильно! Я точно знала, как надо, но чтобы слова стали научным знанием, нужно подтверждение нескольких компетентных свидетелей. То есть с дипломами в области кайнских костюмов. А то, что я дочь кайны, не считается!

Она прижалась к нему еще сильней, стиснула так, что отчетливо хрустнули ребра и на миг стало нечем дышать. Отпустила. Отвернулась, вытирая мокрое лицо.