Макс спрашивает Мака, как у него идут дела с «Разговорным арабским» Ван Эсса. Мак отвечает, что куда-то его положил и не может найти.
Сделав некоторые закупки в Камышлы, мы направляемся по дороге на Амуду. Это важная дорога, можно сказать, почти настоящая дорога, а не просто наезженная колея. Она идет параллельно железнодорожной линии, по другую сторону которой Турция.
Ее поверхность ужасающа — сплошь канавы и ямы. Нас растрясает буквально на кусочки, но сомнений нет, на этой дороге видишь жизнь. Мы встречаем несколько машин, а и Абдуллу, и Аристида приходится яростно ругать, так как они с удовольствием принимаются за излюбленный спорт местных шоферов, пытаясь задавить или хотя бы перепугать группы ослов и верблюдов, сопровождаемые старухами и мальчишками.
«Неужели эта дорога недостаточно широка для тебя и нельзя было проехать по другой стороне?» — вопрошает Макс.
Абдулла возбужденно оборачивается к нему:
«Разве я не веду грузовик? Разве не мне выбирать самую лучшую часть дороги? Эти несчастные бедуины должны убираться с моей дороги вместе со своими жалкими ослами!»
Аристид тихо подкрадывается к перегруженному ослу, рядом с которым бредут мужчина и женщина, и нажимает на сигнал, извлекая оглушительный вой. Осел обращается в паническое бегство, женщина с воплем кидается за ним, мужчина потрясает кулаком. Аристид хохочет.
Теперь ругают его, но он, как всегда, остается безмятежно нераскаявшимся.
Амуда в основном армянский город и, можно сказать, непривлекательный. Мух здесь свыше всякой меры, у мальчишек самые скверные в мире манеры, все кажутся изнывающими от скуки и в то же время агрессивными. В целом он не выдерживает сравнения с Камышлы. Мы покупаем несколько сомнительное мясо, с которого взлетает рой мух, кое-какие овощи довольно усталого вида и очень хороший свежеиспеченный хлеб.
Хамуди уходит, чтобы заняться расспросами. Он возвращается, когда мы уже покончили с покупками, и направляет нас на боковую дорогу, на которой есть ворота, ведущие во двор.
Здесь нас приветствует армянский священник, очень вежливый и немного знающий французский. Обводя рукой двор и постройки вдоль одной его стороны, он говорит, что это его дом.
Да, он был бы готов сдать его нам будущей весной, если «условия» его удовлетворят. Да, он мог бы освободить одну комнату и предоставить ее нам, чтобы сложить вещи, очень скоро.
Начав таким образом переговоры, мы отправляемся в Хассеке. От Амуды идет прямая дорога, которая соединяется с дорогой от Камышлы около телля Чагар Базар. Мы осматриваем по пути несколько теллей и приезжаем в лагерь без происшествий, но очень усталые.
Макс спрашивает Мака, не было ли у него неприятностей из-за грязной воды шейха. Мак отвечает, что никогда не чувствовал себя лучше.
«Я говорил тебе, что Мак это находка, — говорит Макс, когда мы уже упаковались в наши мешки. — Великолепный желудок! Ничто ему не вредит. Может есть любые количества жира и грязи. И практически никогда не открывает рта».
«Это, — говорю я, — может быть очень хорошо для тебя! Вы с Хамуди не перестаете хохотать и болтать. А как насчет меня?»
«Не могу понять, почему ты с ним не наладишь отношения. Ты пытаешься?»
«Я все время пытаюсь. Он просто пресекает все мои попытки». Макс, видимо, находит это очень забавным и долго посмеивается.
* * *
Сегодняшний день отмечен нашим прибытием в Амуду — новый центр нашей активности. Мэри и такси стоят во дворе священника. Комната в доме освобождена и предоставлена в наше распоряжение, но Хамуди, осмотрев ее, советует по-прежнему спать в палатках! Мы с большими сложностями устанавливаем их, так как дует сильный ветер и начинается дождь. Похоже, что завтра никаких поездок не будет. Двадцать четыре часа дождя в этих краях эффективно парализуют движение. Очень удачно, что у нас есть комната, где мы можем провести день, разобрать наши находки и где Макс может писать свой отчет о том, что сделано на данный момент.
Мак и я разгружаем и расставляем вещи — складной стол, шезлонги, лампы и т. д. Остальные отправляются в город сделать необходимые покупки.
Снаружи поднимается ветер и начинает стучать дождь. Часть стекол в окнах разбита и очень холодно. Я с тоской смотрю на бензиновую лампу.
«Хорошо бы Абдулла вернулся, — говорю я, — он бы мог зажечь обогреватель».
Потому что Абдулла, хотя он и лишен сообразительности, ужасающе скверный шофер и умственно неполноценный почти во всех отношениях — он, тем не менее, безраздельный повелитель этих темпераментных штук, бензиновых ламп. Он, и только он, может справиться с их хитростями.
Мак подходит к нагревателю и смотрит на него.
Научный принцип, говорит он, очень прост. Я бы хотела, чтобы он зажег нагреватель?
Я говорю, что хотела бы, и даю ему коробок спичек.
Мак принимается за дело со спокойной уверенностью. Метиловый спирт поджигается и т. д. и т. п. Его руки ловки и умелы, и он явно знает, что делает.
Время идет… лампа не загорается. Мак начинает все с начала, с метилового…
Еще через пять минут он бормочет, скорее себе, чем мне: «Принцип достаточно ясен».
Я украдкой бросаю на него взгляд, когда проходит еще пять минут. Ему уже делается жарко. Кроме того, он выглядит уже совсем не так высокомерно. Есть научный принцип или нет научного принципа, но лампа ему не поддается. Он ложится на пол и продолжает борьбу с этой штукой. В конце концов он начинает ругаться…
Чувство, близкое к нежности, охватывает меня. Все-таки наш Мак — человеческое существо. Он побежден бензиновой лампой!
Через полчаса возвращаются Макс и Абдулла. Мак красен, лампа не горит.
«А! Давайте, Хвайя, я это сделаю!» — говорит Абдулла. Он хватает метиловый спирт, спички. Через две минуты бензиновая лампа горит вовсю, хотя я почти уверена, что Абдулла игнорировал любой научный принцип, который там мог быть…
«Ну!» — говорит Мак, как всегда немногословно, но выражая очень много этим единственным словом.
Позже в тот же вечер ветер превращается в штормовой, хлещет дождь. Вбегает Аристид со словами, что он думает, что палатки рушатся. Мы все выскакиваем под дождь. Я начинаю догадываться, что теперь увижу оборотную сторону le camping[40].
Макс, и Мак, и Аристид мужественно сражаются с большой палаткой. Мак держит центральный шест.
Внезапно раздается треск, шест ломается, Мак падает во всю длину в густую липкую грязь.
Он с трудом поднимается, совершенно неузнаваемый. В его голос врываются совершенно естественные интонации:
«… и … эту … штуку!» — вопит Мак, наконец становясь вполне человеческим существом.
Впредь, с этого вечера, Мак — один из нас!
* * *
Плохая погода кончается, но еще день дороги слишком мокры, чтобы ездить на машине. Мы осторожно выбираемся на ближайшие телли. Телль Хамдун — возможный вариант. Это большой телль недалеко от Амуды, расположенный прямо на границе. Железная дорога проходит прямо сквозь него, так что кусок его уже в Турции.
Мы приезжаем сюда однажды утром и привозим с собой пару людей, чтобы вырыть траншею на склоне телля. Там, где они копают, очень холодно, и я обхожу телль, чтобы укрыться от ветра. Дни теперь уже определенно осенние, и я сижу на склоне телля, укутавшись в пальто.
Внезапно, как всегда, из ниоткуда появляется всадник, легким галопом поднимающийся на холм. Он натягивает поводья и кричит, обращаясь ко мне с целой речью по-арабски. Я не понимаю ничего, кроме приветствия, на которое вежливо отвечаю и говорю, что Хвайя на другой стороне холма. Он смотрит с удивлением, задает еще вопрос и вдруг откидывает голову и разражается хохотом.
«А, это же Хатун! — кричит он. — Что за ошибка! Это же я с Хатун говорю!» и он уносится вокруг холма, очень позабавившись совершенным им ляпсусом — как можно не узнать женщину с первого взгляда!
Лучшие дни прошли. Теперь небо часто затянуто тучами. Мы закончили обследование теллей. Настал момент решить, где будущей весной вонзятся в землю лопаты.
Три телля претендуют на честь заслужить наше внимание — телль Хамдун, расположенный в географически интересном секторе; наш первый выбор, телль Чагар Базар, и третий, телль Мозан. Этот телль гораздо больше остальных, и многое зависит от того, большой ли там окажется римский слой, сквозь который придется копать.
Нужно сделать пробные раскопы на всех трех городищах. Мы начинаем с телля Мозана. Там есть деревня, и отправив Хамуди в качестве посла, мы пытаемся добыть рабочих. Люди относятся к этому с сомнением и подозрением.
«Нам не нужны деньги, — говорят они, — урожай был хороший».
Потому что это простой и, как я думаю, поэтому счастливый край. Еда тут единственная забота. Если урожай хороший — ты богат. На остальную часть года — досуг и изобилие, пока не придет пора снова пахать и сеять.
«Немного лишних денег, — говорит Хамуди, выступая в роли Змея в раю, — всегда приятно».
Они отвечают просто: «Но что нам на них покупать? Еды у нас достаточно до будущего урожая».
И тут, увы, вечная Ева играет свою роль. Проницательный Хамуди насаживает на крючок приманку. Они могут купить украшения для своих жен.
Жены кивают головами. Эти раскопки, говорят они, хорошая вещь!
Неохотно мужчины начинают обдумывать эту идею. Еще одно нужно принять в расчет — Достоинство. Достоинство очень дорого арабу. Достойное ли, благородное ли это дело?
Сейчас это займет всего несколько дней, объясняет Хамуди. Они могут все заново обдумать до весны.
И вот наконец, с неуверенным видом, характерным для тех, кто принимается за совершенно новое беспрецедентное дело, дюжина наиболее прогрессивных духом выступает вперед. Более консервативные старшие трясут своими белыми бородами.
По знаку Хамуди кирки и лопаты выгружаются из Мэри и раздаются людям. Хамуди сам берет кирку и демонстрирует.
Выбраны три места для пробных траншей на различных уровнях телля. Раздаются голоса «Inshallah», и кирки вонзаются в землю.
Телль Мозан неохотно, но был вычеркнут из нашего списка возможных вариантов. Там несколько слоев римских поселений, и хотя те периоды, которые мы хотим копать, и есть под ними, но для этого потребовалось бы несколько сезонов — то есть больше времени и денег, чем мы можем себе позволить.
Сегодня мы едем к нашему старому другу Чагар Базару. Здесь о рабочей силе договариваемся быстро. Шейх человек бедный, с большими долгами, как все арабские землевладельцы. Он видит во всем этом возможность получить очень неплохую прибыль.
«Все, чем я владею, — твое, брат, — щедро говорит он Максу, и огонь расчетливости вспыхивает в его глазах. — Не нужно платы за землю. Возьми все, что у меня есть!»
Затем, когда Макс уходит вверх по склону, он наклоняет голову к Хамуди.
«Несомненно, — предполагает он — этот Хвайя очень богат! Он так же богат, как незабвенной памяти Эль Барон, который расплачивался мешками золота?»
«В наши дни, — говорит Хамуди, — золотом больше не платят. Тем не менее Хвайя очень щедр. Более того, по всей вероятности, Хвайя построит здесь дом, дом такой красоты и величия, что о нем станут говорить далеко вокруг. Какой только престиж не принесет этот дом раскопок шейху? Все в округе будут говорить: «Иностранные Хвайя выбрали это место, чтобы строить и копать, из-за близости к святости шейха, человека, который побывал в Мекке и которого все почитают».
Идея дома нравится шейху. Он задумчиво смотрит вверх на городище.
«Я потеряю весь урожай, который получил бы с того, что собираюсь сеять здесь на холме. Тяжелая потеря — очень тяжелая потеря!»
«Но ведь несомненно, — говорит Хамуди, — к этому времени земля была бы уже вспахана и семена посеяны?»
«Были задержки, — говорит шейх, — я как раз собираюсь этим заняться».
«У вас когда-нибудь были тут посевы? Наверняка нет. Кто бы стал пахать на холме, когда всюду кругом равнина?»
Шейх отвечает твердо: «Урожай, который я потеряю, будет тяжелой потерей. Но что из этого? Это жертва, которую я с радостью принесу, чтобы правительство было довольно. Если я разорюсь, разве это что-нибудь значит?»
И с определенно довольным видом он возвращается в свой дом.
Старая женщина подходит к Хамуди, ведя за руку мальчика лет двенадцати.
«У Хвайи есть лекарства?»
Сделав некоторые закупки в Камышлы, мы направляемся по дороге на Амуду. Это важная дорога, можно сказать, почти настоящая дорога, а не просто наезженная колея. Она идет параллельно железнодорожной линии, по другую сторону которой Турция.
Ее поверхность ужасающа — сплошь канавы и ямы. Нас растрясает буквально на кусочки, но сомнений нет, на этой дороге видишь жизнь. Мы встречаем несколько машин, а и Абдуллу, и Аристида приходится яростно ругать, так как они с удовольствием принимаются за излюбленный спорт местных шоферов, пытаясь задавить или хотя бы перепугать группы ослов и верблюдов, сопровождаемые старухами и мальчишками.
«Неужели эта дорога недостаточно широка для тебя и нельзя было проехать по другой стороне?» — вопрошает Макс.
Абдулла возбужденно оборачивается к нему:
«Разве я не веду грузовик? Разве не мне выбирать самую лучшую часть дороги? Эти несчастные бедуины должны убираться с моей дороги вместе со своими жалкими ослами!»
Аристид тихо подкрадывается к перегруженному ослу, рядом с которым бредут мужчина и женщина, и нажимает на сигнал, извлекая оглушительный вой. Осел обращается в паническое бегство, женщина с воплем кидается за ним, мужчина потрясает кулаком. Аристид хохочет.
Теперь ругают его, но он, как всегда, остается безмятежно нераскаявшимся.
Амуда в основном армянский город и, можно сказать, непривлекательный. Мух здесь свыше всякой меры, у мальчишек самые скверные в мире манеры, все кажутся изнывающими от скуки и в то же время агрессивными. В целом он не выдерживает сравнения с Камышлы. Мы покупаем несколько сомнительное мясо, с которого взлетает рой мух, кое-какие овощи довольно усталого вида и очень хороший свежеиспеченный хлеб.
Хамуди уходит, чтобы заняться расспросами. Он возвращается, когда мы уже покончили с покупками, и направляет нас на боковую дорогу, на которой есть ворота, ведущие во двор.
Здесь нас приветствует армянский священник, очень вежливый и немного знающий французский. Обводя рукой двор и постройки вдоль одной его стороны, он говорит, что это его дом.
Да, он был бы готов сдать его нам будущей весной, если «условия» его удовлетворят. Да, он мог бы освободить одну комнату и предоставить ее нам, чтобы сложить вещи, очень скоро.
Начав таким образом переговоры, мы отправляемся в Хассеке. От Амуды идет прямая дорога, которая соединяется с дорогой от Камышлы около телля Чагар Базар. Мы осматриваем по пути несколько теллей и приезжаем в лагерь без происшествий, но очень усталые.
Макс спрашивает Мака, не было ли у него неприятностей из-за грязной воды шейха. Мак отвечает, что никогда не чувствовал себя лучше.
«Я говорил тебе, что Мак это находка, — говорит Макс, когда мы уже упаковались в наши мешки. — Великолепный желудок! Ничто ему не вредит. Может есть любые количества жира и грязи. И практически никогда не открывает рта».
«Это, — говорю я, — может быть очень хорошо для тебя! Вы с Хамуди не перестаете хохотать и болтать. А как насчет меня?»
«Не могу понять, почему ты с ним не наладишь отношения. Ты пытаешься?»
«Я все время пытаюсь. Он просто пресекает все мои попытки». Макс, видимо, находит это очень забавным и долго посмеивается.
* * *
Сегодняшний день отмечен нашим прибытием в Амуду — новый центр нашей активности. Мэри и такси стоят во дворе священника. Комната в доме освобождена и предоставлена в наше распоряжение, но Хамуди, осмотрев ее, советует по-прежнему спать в палатках! Мы с большими сложностями устанавливаем их, так как дует сильный ветер и начинается дождь. Похоже, что завтра никаких поездок не будет. Двадцать четыре часа дождя в этих краях эффективно парализуют движение. Очень удачно, что у нас есть комната, где мы можем провести день, разобрать наши находки и где Макс может писать свой отчет о том, что сделано на данный момент.
Мак и я разгружаем и расставляем вещи — складной стол, шезлонги, лампы и т. д. Остальные отправляются в город сделать необходимые покупки.
Снаружи поднимается ветер и начинает стучать дождь. Часть стекол в окнах разбита и очень холодно. Я с тоской смотрю на бензиновую лампу.
«Хорошо бы Абдулла вернулся, — говорю я, — он бы мог зажечь обогреватель».
Потому что Абдулла, хотя он и лишен сообразительности, ужасающе скверный шофер и умственно неполноценный почти во всех отношениях — он, тем не менее, безраздельный повелитель этих темпераментных штук, бензиновых ламп. Он, и только он, может справиться с их хитростями.
Мак подходит к нагревателю и смотрит на него.
Научный принцип, говорит он, очень прост. Я бы хотела, чтобы он зажег нагреватель?
Я говорю, что хотела бы, и даю ему коробок спичек.
Мак принимается за дело со спокойной уверенностью. Метиловый спирт поджигается и т. д. и т. п. Его руки ловки и умелы, и он явно знает, что делает.
Время идет… лампа не загорается. Мак начинает все с начала, с метилового…
Еще через пять минут он бормочет, скорее себе, чем мне: «Принцип достаточно ясен».
Я украдкой бросаю на него взгляд, когда проходит еще пять минут. Ему уже делается жарко. Кроме того, он выглядит уже совсем не так высокомерно. Есть научный принцип или нет научного принципа, но лампа ему не поддается. Он ложится на пол и продолжает борьбу с этой штукой. В конце концов он начинает ругаться…
Чувство, близкое к нежности, охватывает меня. Все-таки наш Мак — человеческое существо. Он побежден бензиновой лампой!
Через полчаса возвращаются Макс и Абдулла. Мак красен, лампа не горит.
«А! Давайте, Хвайя, я это сделаю!» — говорит Абдулла. Он хватает метиловый спирт, спички. Через две минуты бензиновая лампа горит вовсю, хотя я почти уверена, что Абдулла игнорировал любой научный принцип, который там мог быть…
«Ну!» — говорит Мак, как всегда немногословно, но выражая очень много этим единственным словом.
Позже в тот же вечер ветер превращается в штормовой, хлещет дождь. Вбегает Аристид со словами, что он думает, что палатки рушатся. Мы все выскакиваем под дождь. Я начинаю догадываться, что теперь увижу оборотную сторону le camping[40].
Макс, и Мак, и Аристид мужественно сражаются с большой палаткой. Мак держит центральный шест.
Внезапно раздается треск, шест ломается, Мак падает во всю длину в густую липкую грязь.
Он с трудом поднимается, совершенно неузнаваемый. В его голос врываются совершенно естественные интонации:
«… и … эту … штуку!» — вопит Мак, наконец становясь вполне человеческим существом.
Впредь, с этого вечера, Мак — один из нас!
* * *
Плохая погода кончается, но еще день дороги слишком мокры, чтобы ездить на машине. Мы осторожно выбираемся на ближайшие телли. Телль Хамдун — возможный вариант. Это большой телль недалеко от Амуды, расположенный прямо на границе. Железная дорога проходит прямо сквозь него, так что кусок его уже в Турции.
Мы приезжаем сюда однажды утром и привозим с собой пару людей, чтобы вырыть траншею на склоне телля. Там, где они копают, очень холодно, и я обхожу телль, чтобы укрыться от ветра. Дни теперь уже определенно осенние, и я сижу на склоне телля, укутавшись в пальто.
Внезапно, как всегда, из ниоткуда появляется всадник, легким галопом поднимающийся на холм. Он натягивает поводья и кричит, обращаясь ко мне с целой речью по-арабски. Я не понимаю ничего, кроме приветствия, на которое вежливо отвечаю и говорю, что Хвайя на другой стороне холма. Он смотрит с удивлением, задает еще вопрос и вдруг откидывает голову и разражается хохотом.
«А, это же Хатун! — кричит он. — Что за ошибка! Это же я с Хатун говорю!» и он уносится вокруг холма, очень позабавившись совершенным им ляпсусом — как можно не узнать женщину с первого взгляда!
Лучшие дни прошли. Теперь небо часто затянуто тучами. Мы закончили обследование теллей. Настал момент решить, где будущей весной вонзятся в землю лопаты.
Три телля претендуют на честь заслужить наше внимание — телль Хамдун, расположенный в географически интересном секторе; наш первый выбор, телль Чагар Базар, и третий, телль Мозан. Этот телль гораздо больше остальных, и многое зависит от того, большой ли там окажется римский слой, сквозь который придется копать.
Нужно сделать пробные раскопы на всех трех городищах. Мы начинаем с телля Мозана. Там есть деревня, и отправив Хамуди в качестве посла, мы пытаемся добыть рабочих. Люди относятся к этому с сомнением и подозрением.
«Нам не нужны деньги, — говорят они, — урожай был хороший».
Потому что это простой и, как я думаю, поэтому счастливый край. Еда тут единственная забота. Если урожай хороший — ты богат. На остальную часть года — досуг и изобилие, пока не придет пора снова пахать и сеять.
«Немного лишних денег, — говорит Хамуди, выступая в роли Змея в раю, — всегда приятно».
Они отвечают просто: «Но что нам на них покупать? Еды у нас достаточно до будущего урожая».
И тут, увы, вечная Ева играет свою роль. Проницательный Хамуди насаживает на крючок приманку. Они могут купить украшения для своих жен.
Жены кивают головами. Эти раскопки, говорят они, хорошая вещь!
Неохотно мужчины начинают обдумывать эту идею. Еще одно нужно принять в расчет — Достоинство. Достоинство очень дорого арабу. Достойное ли, благородное ли это дело?
Сейчас это займет всего несколько дней, объясняет Хамуди. Они могут все заново обдумать до весны.
И вот наконец, с неуверенным видом, характерным для тех, кто принимается за совершенно новое беспрецедентное дело, дюжина наиболее прогрессивных духом выступает вперед. Более консервативные старшие трясут своими белыми бородами.
По знаку Хамуди кирки и лопаты выгружаются из Мэри и раздаются людям. Хамуди сам берет кирку и демонстрирует.
Выбраны три места для пробных траншей на различных уровнях телля. Раздаются голоса «Inshallah», и кирки вонзаются в землю.
Телль Мозан неохотно, но был вычеркнут из нашего списка возможных вариантов. Там несколько слоев римских поселений, и хотя те периоды, которые мы хотим копать, и есть под ними, но для этого потребовалось бы несколько сезонов — то есть больше времени и денег, чем мы можем себе позволить.
Сегодня мы едем к нашему старому другу Чагар Базару. Здесь о рабочей силе договариваемся быстро. Шейх человек бедный, с большими долгами, как все арабские землевладельцы. Он видит во всем этом возможность получить очень неплохую прибыль.
«Все, чем я владею, — твое, брат, — щедро говорит он Максу, и огонь расчетливости вспыхивает в его глазах. — Не нужно платы за землю. Возьми все, что у меня есть!»
Затем, когда Макс уходит вверх по склону, он наклоняет голову к Хамуди.
«Несомненно, — предполагает он — этот Хвайя очень богат! Он так же богат, как незабвенной памяти Эль Барон, который расплачивался мешками золота?»
«В наши дни, — говорит Хамуди, — золотом больше не платят. Тем не менее Хвайя очень щедр. Более того, по всей вероятности, Хвайя построит здесь дом, дом такой красоты и величия, что о нем станут говорить далеко вокруг. Какой только престиж не принесет этот дом раскопок шейху? Все в округе будут говорить: «Иностранные Хвайя выбрали это место, чтобы строить и копать, из-за близости к святости шейха, человека, который побывал в Мекке и которого все почитают».
Идея дома нравится шейху. Он задумчиво смотрит вверх на городище.
«Я потеряю весь урожай, который получил бы с того, что собираюсь сеять здесь на холме. Тяжелая потеря — очень тяжелая потеря!»
«Но ведь несомненно, — говорит Хамуди, — к этому времени земля была бы уже вспахана и семена посеяны?»
«Были задержки, — говорит шейх, — я как раз собираюсь этим заняться».
«У вас когда-нибудь были тут посевы? Наверняка нет. Кто бы стал пахать на холме, когда всюду кругом равнина?»
Шейх отвечает твердо: «Урожай, который я потеряю, будет тяжелой потерей. Но что из этого? Это жертва, которую я с радостью принесу, чтобы правительство было довольно. Если я разорюсь, разве это что-нибудь значит?»
И с определенно довольным видом он возвращается в свой дом.
Старая женщина подходит к Хамуди, ведя за руку мальчика лет двенадцати.
«У Хвайи есть лекарства?»