Если не считать того, что Ферхид чуть не умер по дороге от беспокойства, то все проходит очень неплохо. Кокаб все время виден, что очень облегчает дело, но каменистая почва, через которую лежит наш путь, просто ужасна, особенно когда мы приближаемся к этому потухшему вулкану.

Перед началом поездки отношения в нашем доме были очень напряженными: яростная ссора из-за небольшого куска мыла взбудоражила весь штат. Формены холодно заявляют, что они предпочитают не ехать в эту экспедицию, но Полковник заставляет их поехать. Они влезают в Мэри с противоположных сторон и садятся спиной друг к другу! Серкис в дальнем углу нахохлился как курица и ни с кем не говорит. Очень трудно точно разобраться, кто именно с кем поссорился. Однако к тому времени, как восхождение на Кокаб закончено, все уже забыто. Мы ожидали, что до самого верха будет не очень крутая тропа по усыпанной цветами местности. На самом же деле, когда мы добираемся до места, оказывается, что подъем идет вверх, как стена дома, а под ногами скользкая черная зола. Михель и Ферхид твердо отказываются даже начать подъем, но остальные предпринимают попытку. Я скоро сдаюсь и, удобно устроившись, наблюдаю это зрелище, как остальные скользят, задыхаются и ползут вверх. Абд эс Салям в основном, двигается на четвереньках!

Есть еще и малый кратер, и на его краю мы устраиваем ленч. Вокруг множество цветов, и это мгновение прекрасно. Со всех сторон нас окружает великолепный вид, недалеко виднеются горы Джебель Синджар. Полный покой восхитителен. Огромная волна счастья охватывает меня, и я понимаю, как я люблю эти края и как полна и сколько удовлетворения приносит эта жизнь…





Глава 9

ПРИЕЗД МАКА




Сезон подходит к концу. Приближается время, когда Мак должен присоединиться к нам, и мы с нетерпением ждем встречи с ним. Бампс задает множество вопросов о Маке и выражает недоверие к некоторым моим заявлениям. Нужна еще одна подушка, и мы покупаем ее в Камышлы, самую лучшую, которую удается найти, но она бесспорно твердая, как свинец.

«Бедняга не сможет спать на этом», — говорит Бампс.

Я его уверяю, что Маку все равно, на чем он спит.

«Блохи и клопы его не кусают; кажется, что при нем никогда нет ни багажа, ни личных вещей». Я добавляю, вспоминая: «Только плед и дневник».

Бампс смотрит на меня с полным недоверием.

* * *

Наступает день приезда Мака. Он совпадает с нашим выходным, и мы задумываем сложную экспедицию. Полковник отправляется в Камышлы в пять тридцать утра на Пуалу и совместит встречу Мака и стрижку. (Ее приходится повторять часто, так как Полковник настаивает на короткой военной стрижке!)

Мы завтракаем в семь и в восемь выезжаем в Амуду, где у нас randezvous[86] с остальными. Затем все вместе мы едем в Рас-эль-Айн, с целью обследовать некоторые городища в этих местах. (Наши выходные никогда не обходятся без профессионального интереса!) Субри и добрый Димитрий тоже участвуют в экспедиции. Они шикарно одеты — на них сверкающие ботинки, гамбургские шляпы и слишком тесные для них костюмы пурпурного цвета. Михель, уже имеющий печальный опыт, одет в свою рабочую одежду, но в честь выходного дня на нем белые гетры.

Амуда такая же грязная, как всегда, пожалуй, наблюдается даже больше разлагающихся трупов овец, чем, по моим воспоминаниям, было раньше. Мак и Полковник еще не появились, и я осмеливаюсь высказывать предположение, что Пуалу, как обычно, подвел Полковника.

Однако вскоре они приезжают, и после приветствий, сделав несколько покупок (в основном это хлеб; хлеб в Амуде очень хороший), мы собираемся двинуться в путь, но тут выясняется, что Пуалу надоело вести себя прилично и у него спустило колесо. Михель и Субри быстро это исправляют, а вокруг нас собирается толпа, подступающая все ближе и ближе, как это принято у жителей Амуды.

Мы наконец двигаемся, но приблизительно через час Пуалу повторяет свое безобразие — еще одно колесо спустило. Снова починка, и тут оказывается, что ни один из предметов для ухода за Пуалу не в порядке. Его домкрат с дефектом, его насос — полное фиаско. Субри и Михель творят чудеса, держа куски трубок зубами и ногтями.

Потеряв теперь уже час драгоценного времени, мы снова двигаемся в путь. Следующее — мы подъезжаем к вади, который, вопреки ожиданиям, полон воды — необычно рано для этого времени года. Мы останавливаемся, и следует дискуссия на тему, сможем ли мы с ходу пройти через него.

Михель, Субри и Димитрий считают, что, конечно, сможем, если на то будет воля и милость Божья. Учитывая, что если воли Божьей не будет и Всемогущий не будет склонен приподнять шасси Пуалу с помощью чуда, то тогда мы застрянем и, возможно, не сможем выбраться, мы решаем в пользу благоразумия.

Местная деревня так разочарована нашим решением, что мы начинаем подозревать, что они зарабатывают на жизнь, вытаскивая ушедшие под воду машины. Михель заходит в воду, чтобы определить глубину, и мы зачарованы зрелищем его нижнего белья. Странный белый хлопчатобумажный предмет туалета, подвязанный на щиколотках тесемками, предстает нашему взору — нечто, напоминающее панталоны викторианской мисс!

Мы решаем есть ленч тут, около вади. После ленча Макс и я бродим босиком по воде — чудесно, пока вдруг мимо не проскальзывает змея, совершенно отбив у нас охоту бродить по воде.

Подходит старик и садится рядом с нами. Наступает обычное долгое молчание после обмена приветствиями.

Затем он вежливо спрашивает, французы ли мы. Немцы? Англичане?

Англичане!

Он кивает головой. «Это англичанам теперь принадлежит эта страна? Я не могу вспомнить. Я знаю, что теперь уже больше не туркам».

«Да, — говорим мы, — турок здесь уже нет со времени войны».

«Войны?» — говорит старик, удивляясь.

«Войны, которая была двадцать лет назад».

Он вспоминает. «Я не помню войны… А, да, приблизительно в то время, о котором вы сказали, по железной дороге ездило туда-сюда много аскеров. Это значит, была война? А мы и не поняли, что это война. Она нас здесь не коснулась».

Потом, после еще одного долгого молчания, он поднимается, вежливо прощается и уходит.

Мы возвращаемся с заездом на телль Баиндар, вокруг которого расположились, кажется, тысячи черных шатров. Это бедуины, двигающиеся к югу на пастбища по мере приближения весны. В вади Вадж есть вода, и вся сцена полна жизни. Пройдет, быть может, две недели, и снова здесь все будет пусто и тихо.

На склонах телля Баиндара я подбираю одну находку. На первый взгляд это маленькая ракушка, но, рассмотрев ее внимательно, я вижу, что на самом деле она сделана из глины, и на ней есть следы краски. Это интригует меня, и я тщетно пытаюсь придумать, кто ее сделал и зачем. Была ли она украшением здания, или ящичка для косметики, или блюда? Это морская ракушка. Кто думал о море и знал море здесь, так далеко в глубине материка, все эти тысячи лет тому назад? Что за гордость воображения и мастерство понадобились, чтобы создать ее? Я предлагаю Маку подумать вместе со мной, но он осторожно говорит, что у нас нет никаких данных; но любезно добавляет, что поищет для меня параллели и посмотрит, не находили ли что-либо подобное в других местах. Я и не ожидаю, что Макс начнет придумывать — это не соответствует его складу ума, и он совершенно не заинтересован. Бампс гораздо более любезен и с готовностью соглашается обыгрывать вместе со мной этот вопрос. «Вариации на тему находки керамической ракушки» продолжаются довольно долго, но кончается это тем, что мы все объединяемся и дружно кидаемся на Полковника, который нам всем назло заинтересовался Римом (жуткое нарушение приличий на таких раскопках, как наши). Я смягчаюсь настолько, что соглашаюсь особенно постараться, когда буду фотографировать римскую брошь-фибулу, имеющуюся среди наших (презираемых) находок, и даже отвести для нее одной отдельную фотопластинку.

Мы все в самом веселом настроении приезжаем домой, и шейх кидается приветствовать Мака. «Ха, Хвайя инженер!» — Он обнимает его и горячо целует в обе щеки.

Полковник посмеивается, а Макс предупреждает:

«В будущем году с вами обойдутся так же».


«Чтобы я позволил целовать себя этому противному старику?»

Мы все держим пари по этому поводу, а Полковник сохраняет суровость и достоинство. Мака, сообщает он нам, приветствовали как брата и подвергли сердечнейшим объятиям. «Но со мной этого не случится», — заявляет Полковник твердо.

Формены восторженно приветствуют Мака. Они изливают чувства по-арабски, Мак, как всегда, отвечает по-английски.

«Ах, этот Хвайя Мак, — вздыхает Алави. — Все еще ему придется свистеть, чтобы получить то, что ему нужно!»

Почти сразу же материализуется обильный обед, а после него мы, усталые и уютно устроившиеся, с особыми лакомствами, поданными в честь выходного и приезда Мака (рахат-лукум, консервированные баклажаны, плитки шоколада и сигары), сидим и разговариваем, причем на этот раз не об археологии.

Мы доходим до вопроса о религии вообще — очень болезненного вопроса в этой конкретной части мира, так как Сирия полна яростных фанатичных сект всех возможных направлений, причем все они готовы перерезать друг другу горло ради святого дела! Отсюда мы переходим к обсуждению Притчи о Добром Самаритянине. Все истории из Библии и Нового Завета обретают здесь особую реальность и интерес. Они написаны тем языком и проникнуты той идеологией, которые мы ежедневно слышим повсюду вокруг себя, и меня часто поражает, как иногда смещается основной смысл истории по сравнению с тем, как мы привыкли ее воспринимать. Небольшой пример: внезапно я осознала, что в истории про Иезавель в пуританских протестантских кругах основной упор делается на то, что она подкрасила себе лицо и украсила волосы, когда имеется в виду, что именно олицетворяет Иезавель. А здесь это не подкрашенное лицо и украшенные волосы — потому что все добродетельные женщины раскрашивают (или татуируют) лица и применяют хну для окраски волос — это тот факт, что Иезавель выглянула из окна — вот это, определенно, нескромный поступок!

Новый Завет становится очень близким, когда я прошу Макса пересказать мне суть его долгих разговоров с шейхом, потому что их разговоры состоят почти полностью из иносказаний — чтобы высказать свои желания и просьбы, вы рассказываете историю, соответствующую данному случаю, собеседник отвечает другой историей, которая содержит возражения, и так далее. Ничто никогда не облекается в простые слова.

Притча о Добром Самаритянине здесь обладает реальностью, которой у нее не может быть в атмосфере многолюдных улиц, полиции, машин «Скорой помощи», больниц и социальной помощи. Если бы человек упал у обочины широкой дороги через пустыню между Хассеке и Дейр-эз-Зором, то эта история вполне могла бы происходить в наши дни, и она показывает, какой огромной добродетелью является сострадание в глазах людей пустыни.

Многие ли из нас, внезапно спрашивает Макс, действительно помогли бы человеку в беде в таких условиях, когда нет ни свидетелей, ни влияния общественного мнения, и никто не узнает и не осудит за то, что помощь не была оказана?

«Все, конечно же, помогли бы», — твердо говорит Полковник.

«Нет, но помогли бы они? — настаивает Макс. — Человек лежит, умирает. Вспомните, смерть здесь не так уж важна. Вы торопитесь. У вас дело. Вам не хочется задерживаться и брать на себя хлопоты. Этот человек для вас ничего не значит. И никто никогда не узнает, если вы просто поспешите дальше, сказав себе, что в конце концов это не ваше дело, да и кто-нибудь еще сейчас подойдет, и т. д. и т. д.».

Мы все сидим и думаем, и мы все, мне кажется, немного сбиты с толку. Так ли уж мы уверены в самом деле в нашей глубокой гуманности?

После долгой паузы Бампс медленно произносит: «Я думаю, я бы помог… Да, я думаю, помог бы. Может быть, я бы сперва уехал, но потом, наверное, устыдился бы и вернулся».

Полковник соглашается:

«Именно так; чувствовал бы себя неприятно».

Макс говорит, что он думает, что он бы помог тоже, но он в себе далеко не так уверен, как ему хотелось бы, и я соглашаюсь с ним.

Некоторое время мы все сидим молча, а затем я замечаю, что, как всегда, Мак не принял участия в обсуждении.

«Что бы вы сделали, Мак?»

Мак слегка вздрагивает, выходя из приятной отрешенности.

«Я? — голос у него слегка удивленный. — О, я бы поехал дальше. Я бы не остановился».

«Вы бы не остановились, точно?!

Мы все с интересом смотрим на Мака; он качает головой.

«Здесь так много людей умирает. Чувствуешь, что немного раньше или немного позже, это уже не разница. Я, во всяком случае, не рассчитывал бы, что кто-нибудь станет останавливаться из-за меня».

Да, это правда. Мак на это не рассчитывал бы.

А он продолжает мягким тоном:

«Я думаю, гораздо лучше продолжать заниматься своим делом, не отвлекаясь постоянно из-за посторонних людей и событий».

Мы смотрим с еще большим интересом. Неожиданно мне приходит мысль:

«Но если бы, Мак, — говорю я, — если бы это была лошадь?»

«О, лошадь! — говорит Мак, внезапно становясь вполне человеческим и живым существом, и совсем не отстраненным. — Это было бы совсем другое дело! Конечно же, я бы сделал для лошади все, что я бы мог».

Мы все хохочем, а он выглядит удивленным.

* * *

Сегодня, определенно, был День Запора.

Здоровье Абд эс Саляма несколько дней оставалось жгучей темой. Все виды слабительных были испробованы на нем. В результате теперь он «очень ослаб», по его словам. «Я бы хотел поехать в Камышлы, Хвайя, чтобы меня кольнули иглой, чтобы восстановить силы».

Еще более опасно состояние некоего Салеха Хассана, чьи внутренности упорно не поддаются никакому лечению, начиная с осторожного применения «Эно» и кончая полбутылкой касторки.

Макс прибегает к лошадиному лекарству доктора из Камышлы. Больному дается огромная доза, а затем Макс говорит ему, что если его желудок «подействует до заката», он получит большой бакшиш.

Его друзья и родные тотчас сплотились вокруг него. Всю вторую половину дня они заняты тем, что водят его вновь и вновь вокруг городища, подбадривая и понуждая криками, беспокойно поглядывая в то же время на клонящееся к закату солнце.

Надежды на успех остается мало, но через четверть часа после Fidos мы слышим радостные возгласы и крики. Новость распространяется как пожар на ветру! Шлюзы раскрылись! Окруженного полной энтузиазма толпой бледного страдальца торжественно ведут к дому получить обещанную награду!